Страница 3 из 105
Но последние, к изумлению, не накинулись на них, чтобы тут же зарезать, даже не связали, чтобы лишить всякой возможности бежать. Эта видимая кротость объяснялась последующими кулинарными приготовлениями.
Правда, осиебы, конечно, людоеды, но не такие, как австралийские аборигены, которые с жадностью пожирают человеческое мясо только потому, что их мучает голод. Нет, эти господа — прирожденные гастрономы; они действительно поедают своих пленников, но только после их предварительного умелого и систематического откорма. Осиебы пренебрегают плохим, жестким, истощенным мясом, изнуренным борьбой, страхом или недостатком пищи; они любят нежное, сочное мясо, чтобы жира в нем было не слишком много. В этом отношении они следуют примеру европейских охотников, которые никогда не употребляют для своего стола дичь, загнанную собаками, замученную и заморенную.
Уверенные в том, что их пленники никуда не уйдут, туземцы уже с самого начала стали обходиться с ними бережно, желая скорее успокоить их тревогу и опасения, чтобы при спокойном состоянии духа и надлежащем режиме их мясо скорее приобрело желаемую мягкость, сочность и нежность, которые в глазах хорошего повара необходимы для вкусного жаркого.
Кроме того, поведение мальчугана было так забавно, что людоеды при виде его невольно разразились неудержимым хохотом.
— Здравствуйте, господа… Ну, как вы поживаете? Недурно или даже хорошо?! Немножечко жарковато, не правда ли? Ну, да это уж от погоды зависит, тут ничего не поделаешь… Вы, я вижу, не понимаете по-французски?.. Ну конечно!.. Тем хуже для вас… А у нас все решительно говорят на этом языке и все его понимают; впрочем, конечно, на расстоянии одна тысяча двести миль от предместья Сент-Антуан неудивительно, что тут нет даже начальных школ… Послушайте, господин Андре, скажите же им что-нибудь, ведь вы говорите по-латыни!
Сильно озабоченный настоящим положением и еще более будущим, Андре все-таки не мог не рассмеяться забавным выходкам мальчугана, веселость которого была положительно заразительна.
— Ах я недотепа! — воскликнул он. — Да ведь я же знаю «здравствуйте» по-ихнему; меня этому научил один член из их братии или, быть может, их ближайший сосед, еще в Габоне! — и, раскланиваясь с неподражаемой грацией направо и налево и перед собой, развеселый мальчуган восклицал: — Шика! Ах! Шика! Шика!
Так осиебы приветствуют друг друга.
Эффект, произведенный этим туземным приветствием, был неописуем. Все туземцы разом подняли кверху свои руки и единогласно воскликнули:
— Шика! Ах! Шика!
— Ну вот, как видно, и пошло на лад! — весело воскликнул мальчик. — Но этого еще недостаточно… Немножечко гимнастики мне, наверное, не повредит!
С этими словами он принялся совершать невероятные прыжки, кувыркаться через голову, прошелся колесом, затем на одних руках и закончил все головокружительным прыжком.
Чернокожие, большие любители пляски и страстные ценители всякого рода физических упражнений, были восхищены, и их удивление выразилось целым рядом жестов и смешков.
— Послушайте, друзья мои, если вам мои сальто-мортале пришлись по вкусу, то не стесняйтесь, прошу вас, угостите меня чем-нибудь; я с охотой выпил бы стаканчик прохладительного! У вас здесь преизрядно жарко… Кроме того, я оставил свою куртку на шлюпе, а солнце так и печет мне спину. Я скоро стану краснее омара!
Эй, ты, милейший папаша, — обратился он к одному старому воину менее свирепого вида, чем большинство его соплеменников, у которого на плечах висела легкая хламида из льняной ткани, — одолжи мне, голубчик, свою попону, ладно? Я вижу, ты добрый старичок… И не так свиреп на вид… Ну-ка! Посмейся немножко! Вот так! Хвалю!.. — И маленький чертенок искусно пощекотал старика одной рукой и в то же время протянул вперед другую руку и, барабаня пальцами у него на груди, стал незаметно отстегивать его епанчу, которую тут же надел на себя.
Старик не защищался: одолеваемый неудержимой веселостью, он катался по земле в припадке веселого смеха. Вдруг смех разом стих, и все негры стали серьезны, как провинившиеся школьники при появлении своего строгого учителя.
И действительно, на сцену выступил их владыка. Одетый в поношенный красный мундир английского генерала, босой и без панталон, в старом, истрепанном, помятом цилиндре на голове, украшенной, кроме того, потемневшим золотым галуном и шапкой черных курчавых волос, король, осторожно державшийся в стороне во время боя, теперь явился со своей свитой осведомиться о результатах схватки с белыми.
Лицо его украшала длинная борода, подвешенная на ниточках к ушам и сделанная из бычьего хвоста. Он выступал напыщенно, горделиво выпятив вперед брюхо и опираясь на булаву тамбур-мажора.
Смешливость подданных приводила его в ярость, и он стал щедро наделять всех близстоящих звонкими ударами по спине, затем обратился ко всему племени на непонятном для европейцев жаргоне, в котором очень часто встречается слово «бикондо»; он произносил его с особенно свирепым выражением, указывая на пленных.
Это раздражало Фрике.
— Меня зовут не Бикондо, сударь мой, а Фрике… Да, Фрике, из Парижа, слышишь ты, Бикондо? Сам ты Бикондо! Разве мыслимо вырядиться таким шутом?! Точно генерал Бум, попавший в бак с чернилами или с жидкой мазью для сапог!.. А эта борода! Кто только придумал ему такое украшение?! Так, значит, ты здесь главный? Превосходно! — И вдруг мальчуган затянул самым ужаснейшим фальцетом, способным пристыдить многоцветных крикливых попугаев, неумолчно кричащих в ветвях деревьев, всем известный избитый куплет из старой французской оперетки:
и т. д.
Певец имел шумный успех. Когда он допел свой куплет, слушатели и сам король остались очень довольны; последнему, видимо, очень понравилось исполнение, и он потребовал повторения. На этот раз и вся аудитория приняла участие в концерте, и уморительно было слушать и смотреть на всех этих существ с глотками попугаев, старающихся воспроизвести мотив и текст французской оперетки.
По окончании концерта все тронулись в путь по направлению к деревне, где ждало обильное угощение пивом из сорго, которым певцы, как чернокожие, так и белые, поспешили утолить свою жажду.
После этого пленников со всевозможными предосторожностями отвели в довольно просторную хижину без окон, куда проникали лучи через отверстие, закрывавшееся особого рода щитком из плетенки, сделанной из гибких прутьев, затянутых кожей.
Когда они входили в жилище, случайный луч солнца прокрался в него и осветил на мгновение внутренность хижины, и белые увидели, что в ней уже есть жилец.
Наружности этого человека им не удалось рассмотреть, так как сейчас же воцарился мрак.
— Здесь кто-то есть! — сказал Фрике.
— Француз! — радостно воскликнул неизвестный низким, густым басом.
— Французы, — поправил его Андре, — кто бы вы ни были, — продолжал он растроганно, — человек, говорящий на нашем родном языке и, вероятно, пленный, как и мы, — примите уверение в нашем сочувствии. Быть может, вы давно уже томитесь здесь?!
— Вот уже три недели! И все время я подвергаюсь самому ужасному обращению со стороны этих варваров!
Когда глаза вошедших постепенно привыкли к темноте, а также благодаря слабому лучу света, проникавшему через крышу, нашим друзьям удалось рассмотреть обстановку хижины, равно и ее обитателя, присутствие которого являлось для них приятной неожиданностью.
— Мне положительно знакомо это лицо, — прошептал мальчуган своему товарищу по несчастью, — и если это он, то он порядком изменился, бедняга!
— Кто «он»? — спросил Андре.