Подвиги санитарки

Ужасная резня длилась почти весь день. Хотя итальянцев погибло великое множество, они держались и не отступали. К трем часам одна из бригад была полностью уничтожена, ее командир погиб, офицеры большей частью были убиты или попали в плен. Потери были очень велики с обеих сторон, однако абиссинцы без труда пополняли их новыми силами. Опьяненные битвой, они сражались на глазах их любимого негуса и, казалось, были одержимы манией истребления врагов.

Менелик и его штаб вместе с отборными войсками находился напротив второй бригады, которая уменьшалась с каждым часом, но все еще держалась. Фрикет, сидя верхом на муле в окружении эскорта, внимательно следила за сражением. Не обращая внимания на опасность, император со своими сановниками расположился неподалеку. Француженке еще не приходилось применять свой профессиональный опыт. Схватка была такой кровавой, что раненых не было.

Барка, вооруженный ружьем, носился на прекрасном коне, подаренном императором, и сражался как зверь. Он беспрерывно стрелял и время от времени испускал гортанные крики, напоминавшие тигриный рык. Подобно героям Гомера[172], он всячески поносил своих врагов, осыпая их оскорблениями, и искал глазами среди итальянцев арестовавшего их полковника. Вдруг у него вырвался ужасный вопль, почти заглушивший шум битвы. Он увидел полковника, который подавал пример храбрости своим солдатам, сражаясь в первом ряду. Да, на войне бывают такие поразительные встречи.

Побледнев и сжав зубы, Барка, вне себя от ярости, вонзил шпоры в бока своего вороного коня, и тот помчался быстрее ветра. Всадники, которыми командовал Барка, увидели, что их командир куда-то поскакал, устремились за ним и ворвались в расположение итальянских позиций.

Не успев перезарядить ружье, араб схватил его за дуло и стал действовать им как дубиной. Он привстал в стременах и принялся избивать окружавших его итальянцев, которые в страхе отступали перед его бешеным напором. Алжирец подъехал к полковнику почти вплотную; тот навел на него свой револьвер и выстрелил, однако дал промах. Барка размахнулся и изо всей силы ударил противника по голове так, что тот не удержался в седле и стал падать набок. Реакция Барки была молниеносной: бросив ружье, он подхватил своего оглушенного врага под мышки, швырнул его перед собой на коня и с ненавистью прокричал ему в ухо:

— Наконец-то я поймал тебя, негодяй! Я тебе голову отрежу, а твой язык собакам выброшу! Сделаю, как обещал, слово мое твердое!

Алжирец развернулся и, вырвавшись из гущи схватки, поскакал к Фрикет. Подъехав к ней, он бросил итальянца на землю к ее ногам и крикнул:

— Госпожа, я привез тебе пленника.

Всадники, мчавшиеся на полной скорости, не останавливаясь, на полном ходу врезались в расположение итальянцев и смяли их позиции. В образовавшийся прорыв они увлекли за собой еще солдат, за ними ринулась кавалерия. Итальянцы растерялись, стрельба с их стороны стала реже; в ту же брешь хлынула пехота абиссинцев, которая принялась расстреливать противника в упор. Возникла невообразимая паника, остановить которую было невозможно. Офицеры кричали, взывали к чувству долга, просили и угрожали — все было напрасно. Командиры чуть не плакали от ярости и подгоняли солдат саблями и револьверами, однако царившее в рядах смятение было сильнее, чем угрозы или привычка к повиновению. Артиллеристы, пехотинцы, берсальеры, альпийские стрелки[173], обезумев от страха, бросали оружие и бежали не разбирая дороги, ничего не соображая, как тупое стадо!

Да, не было больше победного шелеста плюмажа на касках, да и хвастовства у бедняг заметно поубавилось. Их безжалостное истребление прекратилось только с наступлением ночи. Итальянцы потеряли шесть тысяч убитыми, столько же ранеными, три тысячи попало в плен. Они потеряли также почти всю артиллерию, около семидесяти орудий и все снаряжение. Эта ужасная катастрофа, после которой армии так и не удалось оправиться, необычайно укрепила могущество и престиж Менелика. Негус не стал извлекать выгоду из своей блестящей победы. Он проявил к пленникам не только великодушие, но и отнесся к ним с удивительной учтивостью, простив им расстрел парламентариев и даже пленных. Да, этот человек, которого так охотно высмеивали и оскорбляли, забыл все обиды и повел себя по отношению к побежденным как самый утонченный из цивилизованных европейцев.

Кстати, если уж мы вспомнили о европейцах, закончим рассказ о полковнике, плененном Баркой. Представьте себе охватившие его стыд и досаду, когда итальянец понял, что в роли судьи, который должен был решить его участь, оказалась, по злосчастной случайности, его бывшая жертва. Почти совершенно оглушенный, силясь подняться, он хотел показать, что ему все нипочем, и вызывающе смотрел на девушку и алжирца. Барка в ответ метнул на пленника полный ненависти взгляд и, заскрипев от ярости зубами, бросился на него, пригнул ему шею, заставив упасть на колени, и крикнул:

— Ну-ка, проси прощения у госпожи за то, что ты ее обидел!

— Чтобы я унизил себя перед какой-то французской авантюристкой? Ни за что!

Барка замахнулся саблей, но Фрикет жестом остановила денщика и с достоинством ответила:

— Сударь, я не виновна в том преступлении, за которое вы меня осудили, это было несправедливо, честное слово! Я вовсе не авантюристка, а просто обычная француженка, патриотка, отправившаяся путешествовать. Со мной случались разные приключения. Наверное, самым необычным будет то, что после взятия в плен моего личного врага, итальянского полковника, я отпущу его на свободу.

— Как, вы меня освобождаете?

— Да, мой друг Менелик исполнит мою просьбу.

— А если я не захочу принять от вас этой свободы?

Фрикет побледнела от гнева, и голос ее задрожал:

— Тогда по моему приказу десять оставшихся у меня всадников выпроводят вас ударами плеток за пределы наших аванпостов.

— Вы это сделаете?

— Да, клянусь честью.

— Но зачем вы отпускаете меня, когда у вас имеются мотивы, чтобы ненавидеть меня.

— Да потому, что такая развязка кажется мне изящной… и забавной!

— Забавной! Как вы смеете? Что я вам, игрушка?

— Нет, постараюсь объяснить получше… Я поступаю так, чтобы показать, как я вас презираю. Барка!

— Что угодно госпоже?

— Отвези этого человека как можно дальше, и пусть он ищет свои войска, если от них еще что-то осталось.

ГЛАВА 8

Письмо Фрикет. — Резиденция Менелика. — Пленники. — Барка женится. — Врач! — Сокровища мадемуазель Фрикет. — Проект возвращения. — Перспектива скорого отъезда. — …Может быть, она приедет в Париж.

Дорогие папа и мама!

В моих приключениях, как в театральном спектакле, настал перерыв. С тех пор как я в своих последних письмах описывала вам нашу замечательную победу над итальянцами, не произошло ровным счетом ничего. Теперь эти господа нас совершенно не беспокоят, и Жизнь моя стала удивительно скучной и однообразной. Для меня так непривычно тихое благополучие в уюте и бездействии!

Иногда мне кажется, что это не я, а другой человек. Я вспоминаю все испытания, выпавшие на мою долю за время войны в Корее, экспедиции на Мадагаскар, сражений в Абиссинии, и иногда спрашиваю себя, а может быть, это мне приснилось, а на самом деле я сижу у себя дома и немного задремала над книжкой о приключениях Фрикет! Но нет, я действительно нахожусь в Абиссинии, в которой благодаря энергии негуса и отваге его подданных воцарились мир и покой.

Здешний климат удивительно благотворен для здоровья. Меня больше не лихорадит, нет слабости и недомогания, как на Мадагаскаре. Чувствую себя превосходно! Правда, я не успела толком поболеть, мне срочно пришлось вылечиваться.

Итак, я совершенно здорова и готова вновь отправиться в какое-нибудь путешествие! Но о чем это я — наверное, «спятила», как выражается Барка, то есть сошла с ума… Говорить об отъезде, когда еще не было возвращения! Пока что я нахожусь в центре Абиссинии, в королевских покоях Менелика, и, прежде чем снова пускаться в дальнюю дорогу, мне необходимо заехать домой и расцеловать вас. И еще: откровенно говоря, мне очень хочется ощутить себя маминой дочкой. Утром кофе с молоком в постели, днем — бифштекс с запеченной картошкой, кусочек макрели[175] и немножко мягкого сыра.

Да, я без конца думаю о еде: это оттого, что здесь меня потчуют разными экзотическими блюдами, от которых я все сильнее тоскую по нашей простой домашней пище! К тому же я так мечтаю снова увидеть улицы с газовыми фонарями, чахлые деревья, высокие здания, трамваи, газетные киоски, омнибусы и наших парижан!

Не могу сказать, что скучаю. Просто мне хочется оказаться в иной обстановке, совершенно противоположной здешним условиям. И как будет замечательно, после того как мы столько раз вместе читали о приключениях парижского сорванца Фрике, рассказать вам о странствиях вашей дочки Фрикет! Думаю, это произойдет очень скоро, так как я предполагаю выехать отсюда самое позднее недели через две. Сезон дождей начинается в июле, а заканчивается в октябре. Месяцем раньше и месяцем позже здесь свирепствует тропическая лихорадка, с которой мне вовсе не обязательно встречаться. Вот почему я, вопреки всем просьбам побыть здесь еще некоторое время, должна отправиться в Джибути в конце мая.

Вы, вероятно, спросите меня, что значит это «здесь». Знаете ли вы что-нибудь об Аддис-Абебе? Начнем по порядку, с географического положения: долгота — 36°35′; широта — 9°; высота над уровнем моря — 2300 метров. В политическом отношении этот город является столицей, так как в нем в настоящее время располагается резиденция Менелика. У Абиссинии нет постоянной столицы, а главным городом считается тот, в котором живет император. Географам немногое известно про этот маленький Версаль[176] или будущий Сен-Жермен[177] здешнего государства. Менелик живет здесь уже два или три года, потому что так ему захотелось. Через пять-шесть лет все может измениться.

Вообще в Абиссинии очень интересная ситуация со столицами. В географических трактатах и картах вам встретится Анкобер[178], который был императорской резиденцией несколько лет тому назад. Теперь он представляет собой мертвый город. Переезд Менелика погубил эту цветущую, многолюдную и прекрасно расположенную столицу, заменившую Анголону, старую столицу, также пришедшую в упадок после бегства прежнего императора. И наконец, где-то в трехстах метрах над Аддис-Абебой расположен еще один опустевший город — Энтотто, который также обязан прихоти негуса своей жизнью и смертью. Дома там уже разрушаются и служат материалом для строительства в новом городе.

Может быть, все это вам не слишком интересно… Однако какое странное зрелище для путешественника — разбросанные повсюду останки городов!

Возвращаюсь к теперешнему фавориту, Аддис-Абебе, что на местном наречии значит «новый цветок». Затрудняюсь назвать даже приблизительное количество жителей, возможно 10 000 или 15 000… Трудно сказать точнее, так как отсюда постоянно уезжают и возвращаются обратно множество самых разных людей — вожди племен, губернаторы провинций, послы, торговцы, погонщики верблюдов. Все они составляют очень пеструю и живописную толпу, где безусловно преобладают люди, которым не сидится на одном и том же месте.

Несмотря на свой столичный статус, Аддис-Абебу трудно назвать городом. Она представляет собой скопление круглых каменных хижин, промазанных вязкой грязью, с остроконечными соломенными крышами, напоминающими стог сена. Местных жителей, которые одновременно являются и архитекторами и каменщиками, вовсе нельзя упрекнуть в избытке фантазии. Вот как они сооружают дома: выбрав подходящее место, находят в округе строительные материалы, соединяют их между собой как придется, ударят здесь, ударят там — и готово! Никакого намека на архитектурный замысел, симметрию или ровные линии. Нет ни улиц, ни бульваров, ни тропинок, ни дорог. Все строения располагаются какой-то кучей, и выглядит это наивно и примитивно, словно нагромождение куличиков, сделанных из песка маленькими детьми.

И вот посреди таких лачуг стоит огромный императорский дворец, называемый Геби. Он виден со всех сторон и возвышается над домиками, как гора над кротовыми холмиками, как высокий кедр над молодой порослью, как старинная церковь над деревенскими постройками. Собственно говоря, Геби — это и есть столица, а император воплощает собой нацию! Дворец окружен невысокими каменными стенами и ограждениями; самым большим залом является Эльфинь, который представляет собой личные покои негуса и императрицы Таиту.

В высоту Эльфинь достигает, вероятно, пятнадцати метров, он походит на арабские постройки: стены побелены известью, крыша покрыта красной черепицей с блестящими оцинкованными краями; двери, окна, балконы и лестницы раскрашены яркими красками — зеленой, синей, желтой и красной. Все это выглядит веселым, нарядным, хотя и достаточно безвкусным. Кроме того, здесь есть Саганет, или башня с часами, и Адераш, главная трапезная, огромное восьмиугольное строение, окруженное крытой галереей. Стоит сказать еще о складе, который называется Гусда; это помещение выполняет очень важную практическую функцию. Когда приходит какой-нибудь караван, он непременно делает здесь остановку. И Его Величество, который учитывает даже мелкие доходы, собственной персоной осуществляет таможенный досмотр. Вероятно, это еще одно доказательство его мудрости, так как в этой стране, как и во многих местах на Востоке, нельзя обойтись без бакшиша.

Итак, Его Величество взимает с торговцев таможенную пошлину деньгами и натурой. Он действует по своему усмотрению, но всегда очень разумно; и по его приказу в принадлежащие ему магазины доставляются самые различные вещи. Я была в такой лавке и обнаружила там удивительное разнообразие товаров, напоминающее своей пестротой восточный базар. Трудно не восхищаться широтой вкусов негуса: там находились в большом количестве часы без маятников и маятники без часов, ружья без прикладов и приклады без ружей, ковры, изъеденные мышами и крысами, охотничьи сапоги со шпорами, множество баночек с красками и широкими кистями — в здешних местах очень любят раскрашивать, — музыкальные инструменты как струнные, так и духовые, которые молчат, потому что, к счастью, на них некому играть. Здесь же куски упряжи, различные железки и неизвестные приспособления, ящики с продавленным дном… Все это перемешано, нагромождено друг на друга так, что трудно в чем-либо разобраться. В общем, императорское жилище не очень напоминает версальский дворец.

Разумеется, меня поместили в Геби вместе с моими слугами, охраной, служанками; теперь здесь мой дом, мои конюшни и т. п. Да, ваша дочь сделалась важной персоной! Непонятно, зачем мне столько слуг? Чаще всего я обхожусь своими силами.

Абиссинский слуга — человек особого рода. Он честен, послушен, предан хозяину, которому всеми силами стремится угодить. Однако все отношения у них подчиняются обязательной иерархии: хозяин отдает приказания управляющему, тот — своему помощнику, а помощник — своему подчиненному… и так далее до самого последнего; в результате никто ничего не делает.

Все же я устроилась не так уж плохо, потому что взяла к себе в качестве слуг несколько пленных итальянцев, чем сразу же вызвала недовольство Барки, который смотрит на них искоса и относится к ним с большим недоверием. Он их просто ненавидит, и я опасаюсь какой-нибудь кровавой выходки. Таких, как он, немало; пленные здесь явно в самом незавидном положении среди абиссинцев, находящихся в крайнем возбуждении после недавней победы. Они помнят жестокость итальянцев: еще накануне они оплакивали одного из вождей, Мангосшу, убитого предательским образом. Его послали для мирных переговоров в качестве парламентария, а итальянцы приказали его расстрелять. И еще я думала о бедных пленных абиссинцах, заживо похороненных в горячих песках Массауа, или утопленных в Красном море, или расстрелянных по прихоти какого-то пьяного солдафона.

Нужно признать, что абиссинцы по природе очень добрые люди. Хоть их считают дикарями, они не стали мстить своим вчерашним врагам, приняли их, несмотря ни на что, гостеприимно, дали кров и пищу, на которую те набросились с жадностью изголодавшихся животных. Итальянцы были до слез растроганы таким добрым отношением; эти молодые, не слишком воинственные люди говорили о тех, кто их послал на эту войну — о господах Умберто и Криспи — в самых нелестных выражениях. Весьма вероятно, что если бы они оказались победителями, то они бы грабили, поджигали и убивали, как настоящие европейцы, как это обычно происходит, когда белые хотят приобщить туземцев к благам своей цивилизации. Ничего удивительного, что черный брат оказывает сопротивление, если его убеждают в своей правоте с помощью гильотины!

Негус показал себя не только человеком храбрым, но и сохранившим истинное великодушие, на которое не повлияли ни жестокость врага, ни клевета, ни оскорбления, ни даже собственная победа. Триумф победителя был скромен. Менелик не стал вспоминать обо всей грязи, которой его обливали, о все еще грозивших его родине опасностях, о непрочности его династии;[179] он проявил доброту, которая сделала его еще более привлекательным.

Он обращается к офицерам с необыкновенным уважением, почитает их доблесть и военные заслуги и следит за тем, чтобы у них было все необходимое, даже немного балует их; короче, обращается с ними скорее не как с пленными, а как с гостями. Чтобы облегчить им возможность передвижения, он дал им мулов; он позаботился и о том, чтобы они смогли переписываться с родными.

С простыми солдатами обращаются так же хорошо; я даже знаю несколько человек, которые не стремятся возвращаться домой, а собираются остаться здесь и завести семью. Почему бы и нет? Как было бы прекрасно, если бы это великодушие императора заставило надменных итальянцев задуматься о той бездне, в которую они угодили по своей вине. Я понимаю, что их самолюбию нанесен очень большой удар. Они надеялись на быструю победу, мечтали о колониальной империи, о распространении сферы итальянского влияния вплоть до Красного моря, и вдруг все эти мечты разлетелись в пух и прах; конечно, пережить это совсем непросто. Во всяком случае, не следует забывать о самом главном; не стоит сожалеть о потерянной славе, надо думать о том, чтобы сохранить людей. Пусть нечем будет похвастаться, это не столь важно, если воцарится долгожданный мир и высохнут материнские слезы!

Негус хочет конца войны. Несмотря на его успехи в сражениях, он заслужил всеобщую симпатию своим упорным стремлением к миру. Если итальянцы пойдут ему навстречу и противники пожмут друг другу руки, я убеждена, что вся эта злосчастная история будет предана забвению. Но хватит о господах итальянцах, я не могу не сердиться на них! Да, я им прощаю, но я ничего не забыла. Посмотрим, как они поведут себя дальше, может, перестанут быть такими агрессивными по отношению к Франции.

Еще новость: Барка покидает меня! У него важное дело, он собирается жениться на моей горничной, которую зовут Улетагоргис, или, говоря иначе, Жоржетта. Она очень хорошенькая, добрая и кроткая, ей двенадцать лет; Барка к ней очень привязался. Он даже намеревался взять в жены и ее сестру Микаэлу, которая на год младше Жоржетты. Он — мусульманин, и это кажется ему совершенно естественным. Пришлось напомнить, что абиссинцы исповедуют христианскую веру, и многоженство здесь категорически запрещено.

Барка признал правильность такого замечания и ответил:

— Да, моя понимай, женюсь на одной Жоржетте, пусть будет по-христиански.

Менелик очень любит моего слугу; он дает за невестой богатое приданое и собирается обеспечить будущее молодых. Впрочем, алжирец очень сообразителен и уже нашел здесь себе неплохое занятие: сделался врачом и уже имеет много пациентов. Местные жители не слишком требовательны насчет учебы и диплома. А Барка утверждает, что, служа санитаром на Мадагаскаре, выучился всему необходимому. Возможно, что так оно и есть.

Ну а я со своим незаконченным медицинским образованием занимаю пост главного врача абиссинской армии.

Итак, мой друг объявил себя французским доктором; он дает слабительное, ставит банки, делает массаж, прописывает клизмы и хинин, вырывает зубы, неплохо разбирается в антисептических повязках, что позволяет ему излечивать раны; его слава день ото дня все увеличивается. В конце концов, чем он хуже многих? Он очень осторожен, кое-что знает и, применяя свои мази и микстуры, принесет не больше пользы или вреда, чем какой-нибудь гомеопат.

Я пойду на его свадьбу, которую будут праздновать, как это принято у коптов[180]. Затем я двинусь в путь и надеюсь правильно рассчитать время, чтобы прибыть к пароходу и отправиться на нем во Францию. Мне предстоит преодолеть пустыню, эта дорога короче других, но менее безопасна. Не беспокойтесь обо мне! Менелик дает большой эскорт, составленный из лучших всадников, триста или четыреста человек, может быть, даже пятьсот. Этим храбрым воинам поручена охрана моей персоны и моих сокровищ. Менелик очень щедр и любит делать своим гостям подарки. За мою службу он отблагодарил меня по-королевски. Кроме богатых тканей, украшений и драгоценностей, которые он заставил меня принять, он дал мне ящик, скрепленный его печатью, в который он поместил десять килограммов золотого порошка, что равняется примерно тридцати тысячам франков. Для меня и для вас это целое состояние. Вы возьмете себе сколько захотите, а остальное пойдет на мое следующее путешествие.

Но до него пока еще далеко, и у нас будет много времени, чтобы вместе помечтать о новых странствиях вашей Фрикет. Столько воды утекло, а я все та же! Подумать только, я ведь уехала из дома почти год назад! И оказалась на самом краю нашего полушария! Видела три войны, мои приключения составили бы толстую книгу! И все же я снова мечтаю о путешествиях!

Я неисправима: ведь вначале надо вернуться, а до Джибути еще больше трех недель пути. Это довольно длительная прогулка, и я намереваюсь совершить ее на спине мула, так как мне надоели горбатые животные. Надеюсь, что прибуду вовремя и сяду на французский пароход «Мессажери». Все будет зависеть от погоды, от возможных происшествий, от моих желаний и везения.

Не грустите обо мне: я очень рада, мечты мои осуществились, и я чувствую себя счастливее и богаче всех миллионеров, вместе взятых. Честное слово, если бы не начало сезона дождей, то я могла бы ехать по суше: либо через Азию, либо через Африку. Да, это было бы здорово. Но нет, надо быть благоразумной. Я сказала, что поеду самым коротким и быстрым путем. Хочу вновь увидеть свою милую Францию, поцеловать вас, мои дорогие. Я никогда не переставала думать о вас, люблю вас всем сердцем. Вы себе не представляете, как это чувство выручало меня в самые трудные моменты моих невероятных приключений. Вы близки мне как никогда, я вижу ваши лица, глаза, слышу знакомые голоса, угадываю движения. У меня такое ощущение, что я от вас вовсе не уезжала.

Я перечитываю ваши письма, целую фотографии и, вспоминая какой-нибудь эпизод из того, что мне пришлось пережить, спрашиваю себя:

— Как поступил бы папа, если бы он был на моем месте? А что сделала бы мама, окажись она под градом пуль на горбу верблюда? Захотели бы детишки попасть в герои «Журнала путешествий»?

Да, я не устану повторять, что вы — мои самые любимые на свете люди! И я хочу закончить свое длинное письмо очень серьезным обещанием:

До скорого свидания в нашем предместье.

Крепко целую и обнимаю вас,

172

Гомер — легендарный древнегреческий слепой поэт. Время его жизни не установлено (приблизительно между XII и VII вв. до н. э.). Ему приписывают авторство эпических произведений «Илиада» и «Одиссея».

173

Альпийские стрелки — горные войска в итальянской и французской армиях.

174

Аддис-Абеба — город в Абиссинии, основан в 1887 году, с 1889 года — столица страны. Население к 1891 году выросло с 1-й до 50-ти тыс. чел.

175

Макрель (скумбрия) — род рыб отряда окунеобразных, длина до 60 см, вес до 1,6 кг. Очень вкусны, ценный объект промысла.

176

Версаль — пригород Парижа в 17-ти км к юго-западу. Получил всемирную известность благодаря памятникам архитектуры и искусства и событиям, которые там происходили. В 1632 году — небольшое поселение, приобретенное королем. В 1661 году начал строиться дворец, ставший королевской резиденцией (1682–1789 гг.). С 1830 года Версаль — Национальный музей.

177

Сен-Жермен — город в Версальском округе, в 13-ти км к западу от Парижа. Жителей на 1891 год — 14 тыс. чел. Замечательные архитектурные памятники, лес площадью в 4,5 тыс. га. Излюбленное место прогулок парижан.

178

Анкобер — бывший главный город абиссинской провинции Шоа, жители которого в 1892 году были почти полностью истреблены холерой и голодом.

179

Династия — ряд монархов из одного и того же рода, одной и той же фамилии.

180

Копты — название египтян, принявших христианство (основная часть населения страны — мусульмане), живут в Египте, язык — арабский.