Мания расследования

Постепенно объевшиеся гости допили чай и кофе и растеклись на мягкой мебели, сгруппировавшись по интересам. Отовсюду слышались фрагменты изысканных светских бесед, как это принято в приличном обществе. Судмедэксперт Панов, толстый, но милый (это он сам так себя характеризует, представляясь), собрав вокруг себя трех дам, разглагольствовал про то, какой шикарный препарат он выварил из черепа, найденного недавно в расселенном доме. Дамы смотрели ему в рот и ахали.

Мой родной муж, подливая жене Панова коньячок, спорил с Горчаковым, жрут опарыши мягкие ткани трупов в стадии жировоска или не жрут. При этом он расположился в кресле, грациозно сложив длинные ноги, небрежно распустив галстук-«бабочку» на хрустящей рубашке, и, если абстрагироваться от произносимых им слов, вполне смахивал на английского лорда, отдыхающего после неутомительной партии в гольф. А Горчаков, напротив, горячился и грубил.

На их фоне Лариска Кочетова и Марина Маренич, обсуждавшие высоконаучный вопрос, как так случилось, что у Чикатило группа спермы не совпадала с группой крови, выглядели просто выпускницами Смольного института; обе при этом трескали взбитые сливки и ложечки держали, оттопырив мизинчик.

Мы с Региной подсели к Сашке, заняв обе ручки массивного кресла, Регина тут же начала теребить Сашкину «бабочку» и ерошить его волосы. Зная подружку, я даже лицом не дрогнула, просто Регину хлебом не корми — дай повисеть на чужом мужике. Что интересно, если она приходит со своим кавалером, она до него ни разу не дотронется.

Я с интересом наблюдала, как Сашка, не отвлекаясь от сути спора, перехватил Регинину руку, поцеловал ее и, не глядя на Регину, как ни в чем не бывало продолжал диалог с Горчаковым:

— Что такое жировоск? Труп лежит во влажной среде, вода проникает в ткани, жир разлагается на глицерин и кислоты, потом глицерин и олеиновая кислота вымываются, остальные вступают в соединение с солями кальция и магния из почвы, и…

— И? — игриво наклонилась к нему Регина, похоже, не очень вслушиваясь в то, что Сашка говорил.

Он снова поцеловал ее руку.

— И образуются твердые, не растворимые в воде мыла. А ты же мыло не ешь?

— Я? — удивилась Регина.

— Да не ты, а Горчаков.

— Горчаков ест все, — включилась в беседу Лена Горчакова, прикончившая торт и повернувшаяся к коллективу.

— Мыла я не ем, — обиделся Горчаков.

— Ну, а почему опарыши должны его есть? — выдвинул Сашка убедительный довод.

— Тьфу! — громко сказала Регина, наконец-то въехавшая в суть дискуссии. — Давайте сменим тему! Почему не раскрываются преступления?

— Ты вообще? Или имеешь в виду что-то конкретное? — вмешался Кораблев, вытянув шею. Они с Синцовым, уединившись у окна, шептались на какие-то секретные оперативные темы, но услышав про раскрываемость, оба высунулись из-за шторы и насторожились.

— Коньячку? — гостеприимно предложил им мой муж, держа в руке изрядно уже опустошенную бутылку. И оба опера, как зебры на водопой, потянулись к живительной влаге, подставив Сашке свои бокалы, с которыми они, как оказалось, не расставались за шторой.

Злое стечение обстоятельств, начавшееся временным лишением меня сапфира-оберега, усугубилось парами алкоголя, окутавшими моих гостей. Общаясь с операми всю свою сознательную жизнь, я вынесла из этого общения по крайней мере один незыблемый постулат: если в трезвом состоянии опера еще способны поддерживать беседу на отвлеченные темы, то выпивши, они могут говорить только о раскрытии преступлений и ни о чем другом. Даже если сотрудника уголовного розыска в полном бесчувствии коллеги грузят в транспорт для доставки домой, он и то на мгновение продерет один глаз и вместо ожидаемого мычания вдруг выдаст какой-нибудь сложносочиненный пассаж про незаурядные оперативно-розыскные мероприятия, которые он когда-то с блеском выполнил, либо вот-вот выполнит, либо собирался, но какой-то козел их сорвал.

Кораблев и Синцов наполовину вылезли из-за шторы, с готовностью подставили бокалы, просмаковали свеженалитый коньяк и живо включились в обсуждение вопроса о том, почему не раскрываются преступления.

Насколько я помню, обсуждающие разделились на два лагеря. Одни утверждали, что некоторые преступления раскрыть в принципе невозможно, и примеров тому масса, несмотря на лучшие оперативные и следственные умы и могучие силы, брошенные на раскрытие.

— Вы только не путайте раскрытие с доказыванием, — заметила я Горчакову, который яростнее всех отрицал возможность раскрыть все. — Масса преступлений считается нераскрытыми только потому, что вину злодея невозможно доказать. А так все знают, кто убил или украл.

— Это точно, — поддакнул мне муж. — Особенно это касается громких политических убийств. Как только по телевизору покажут похоронную процессию, сразу все становится понятно.

— Ну и что же тебе понятно? — пристал к нему Горчаков.

— Понятно, кто заказчик убийства.

— И кто же?

— А тот, кто ближе всех у гроба стоит, — со смехом пояснила я.

— Или громче всех плачет, — добавил Сашка. Другие, во главе со мной, доказывали, что любая задача в принципе решаема. А поскольку нераскрытое преступление — это тоже задача, выходит, теоретически любое преступление можно раскрыть.

Меня порадовало, что доктор Стеценко в этом споре присоединился к моему лагерю и даже выдал пару изящных умопостроений, доказывающих нашу правоту. Оппоненты, в основном из числа работников прокуратуры, ссылались на так называемый метод алгоритма, которым нас в свое время усиленно пичкали руководители. Какой-то деятель из Генеральной прокуратуры защитил диссертацию, разработав якобы методику, позволяющую раскрыть абсолютно любое преступление, если правильно составить алгоритм действий следователя. А алгоритм заключался в том, чтобы найти ответы на все интересующие следствие вопросы (просто новое слово в криминалистике, кто бы мог подумать, что все так просто!). Например, при обнаружении трупа с признаками насильственной смерти начать нужно с вопроса, как этот труп оказался на месте происшествия.

— Ха-ха, а помните памятку для оперативного работника? — залился смехом Кораблев. — Я когда еще в районе работал, нам спустили такой вопросник для опера. «Найдя труп, ответьте для себя на следующие вопросы: 1. Чей это труп? 2. Каков он?»…

— Вот-вот, — кивнул Горчаков. — Решив для себя, каков он, отвечаешь последовательно на вопросы о том, как убийца появился на месте происшествия — приехал на трамвае, прилетел на ракете и так далее. Потом — как он убил, куда дел орудие и так далее. Последний вопрос логически вытекает из полученных ответов, а именно — кто убил. Если ответишь на все предыдущие вопросы, то с легкостью решишь и последний.

— Ага, проблема только в том, чтобы ответить на все предыдущие, — не выдержала эксперт Маренич. — Да в том-то и дело, что не на все вопросы можно ответить. Например, орудие убийства не найдено, и что ты будешь делать?

— Точно, — Боря Панов тут же напомнил про убийство молоденькой девчонки, случившееся несколько лет назад в «спальном» районе: ее труп с размозженной головой нашли в ее собственной квартире, и следователи с операми долго ломали головы, пытаясь хоть какой-нибудь мотив нащупать; глухо. Но больше всего осложняло дело отсутствие орудия убийства, если учесть, что рана не была похожа ни на что ранее известное экспертам. Панов замучился описывать сложную конфигурацию повреждений, которые указывали на то, что травмирующий предмет был не правильно шестигранной формы, с тремя шипами, выступающими в разные стороны, и полусферическим углублением сбоку. Никто так и не догадался, что это была за хреновина, тем более что никаких микрочастиц, по коим можно было бы судить о материале, из которого оно изготовлено, орудие убийства в ране не оставило. Ни деревянных щепочек, ни пластмассовой крошки, ни следов металлизации. Лучшие криминалисты копались в каталогах строительных инструментов, консультировались с сотрудниками проектных институтов, геологами и геодезистами, стоматологами, стеклодувами — загадочный предмет так и не опознали. Убийство осталось глухарем.