Мания расследования

На этот раз шеф был мрачен.

— Что у вас? — буркнул он, не поднимая головы от каких-то информационных писем из Генеральной.

— Отсрочка, — я робко протянула ему свои листочки, но он их не взял, мне пришлось положить бумаги на край стола.

— Какая еще отсрочка? — тем же недовольным голосом вопросил шеф, моего взгляда он по-прежнему избегал. На самом деле он прекрасно знал, какая отсрочка, только, видимо, словно ребенок, надеялся, что если он не проявит интереса, я обижусь и уйду, забрав провокационный документ. Поняв, наконец, что сопротивление бесполезно, он резко притянул к себе отсрочку и стал листать, что-то ворча себе под нос. Долистав до конца, он отшвырнул постановление к другому краю стола, бумажки проехались по полированной поверхности и жалобно махнули планом расследования, как перебитым крылом.

Некоторое время мы с ним оба держали паузу, потом шеф не выдержал и буркнул: «Нет», после чего снова уткнулся в информационные письма с таким видом, что продолжать стоять у него над душой мог только последний невежа.

— Владимир Иванович, вы не хотите отсрочку визировать? — нагло спросила я, потому что поведение шефа других толкований не допускало. Тут его проняло, и он поднял голову. Глаза у него, вопреки моим ожиданиям, были не злобные, а печальные.

— Не хочу, — сказал он устало. — Не надо, Мария Сергеевна. Поверьте, я не о себе забочусь, а о вас. Приостановите дело, не лезьте с ним в городскую, послушайте старика.

— Но не убьют же меня там, — возразила я.

— Там не убьют, — согласился он, голосом выделив слово «там», и грустно усмехнулся. А поскольку я не уходила, он подобрал отсрочку и вручил мне.

— Ну что, зацепило дело? — сочувственно спросил он, и я кивнула. — Ну так будьте умнее, не надо так упираться. Вам ведь поручили убийство Карасева…

— Ну… — кивнула я.

— Ну так по нему и работайте. Я так понимаю, что все, что вы тут напланировали, вполне укладывается в расследование вчерашнего убийства, и экспертиза, и повторные допросы… Только план грамотно составьте.

Я покорно забрала отсрочку, забыв свои мстительные мысли — поехать с рапортом в Генпрокуратуру, настучать там на шефа, добиться продления срока через голову непосредственного начальника… Глупая, если уж родной шеф не хочет ставить визу на моих бумажках по делу Нагорного, смешно надеяться, что в городской меня встретят с распростертыми объятиями и продлят срок. Может, и правда, умнее будет не дразнить гусей и не привлекать внимания к Нагорному? Кто мне мешает все, что я наметила, сделать в рамках дела об убийстве Карасева? За исключением, пожалуй, водолазов; они наверняка выставят счет, оплачивать который надо будет через городскую, а там и без того тяжело выбивать какие-то деньги на следственные нужды, а если я начну лепетать, что мне нужно оплатить услуги водолазов по поиску трупа полугодовой давности, который, возможно, лежит, а возможно, и не лежит на дне канала — понятно, что меня погонят поганой метлой и запретят переступать порог следственного управления.

С более наглым предложением я приходила туда только пять лет назад, когда пыталась выбить деньги на поиск трупа в месте, указанном мне экстрасенсами. Поначалу меня еще слушали, но когда я упомянула, что информация о месте нахождения трупа получена от некоего ясновидящего, который проделал пассы руками над прижизненной фотографией пропавшего и установил, что пропавший убит, а тело его закопано на тридцать втором градусе северной широты и сто девятнадцатом градусе восточной долготы, посреди промерзшего пустыря, и мне надо пару десятков тысяч, чтобы оплатить геологический бур и экскаватор, — меня просто обсмеяли и выставили. При этом зональный еще обидно припомнил древний анекдот про то, что он перестал верить в ясновидящих после того, как позвонил к одному из них в дверь, а тот спросил: «Кто там?»…

После неудачного визита к шефу я, на всякий случай, взяла у Лешки телефон водолазной конторы и позвонила с вопросом, сколько будет стоить осмотр дна канала в зимних условиях. Хриплый водолазный голос мне назвал базовую цифру, а потом перечислил всевозможные надбавки за доставку специалистов на место с зимним снаряжением, за пробивание лунок во льду, куда будет опускаться водолаз, за холодную воду, за получение разрешения в городском хозяйстве (что для меня явилось сюрпризом). После подсчета итоговой суммы я тихо поблагодарила его, положила трубку и подумала, что дешевле пригласить экстрасенсов.

Пришел Лешка с соболезнованием:

— Что, не подписали отсрочку?

— Не-а. Ты не злорадствуешь? — удивилась я. Но Лешка был полон искреннего сочувствия.

— Чего шеф сказал?

— Шеф предложил не лезть в бутылку и искать Нагорного в рамках дела про убой Карасева.

— Мудро.

— Шеф вообще велик. Он сначала швырялся моей отсрочкой, потом по столу ее возил, и хоть бы одним глазком в нее глянул…

— А потом изложил близко к тексту, да?

Мы с Лешкой усмехнулись с полным взаимопониманием. По глазам нашим, что ли, шеф читал? Во всяком случае, он часто проделывал подобные штучки: вроде бы не слушал сотрудника, а потом раскладывал его речь по тезисам, или, что еще круче, — вроде бы и не смотрел в наши сочинения, как вдруг начинал с полным знанием предмета обсуждать написанное и никогда не ошибался в деталях. Иногда мне казалось, что ему достаточно просто положить руку на уголовное дело, чтобы тут же рассказать его содержание в подробностях; особенно этот его дар производил впечатление на фоне некоторых молодых руководителей, которые по три раза перечитывали полстраницы текста, а, потом путались в словах.

— Я тебе вчера забыл протокол отдать, карасевского охранника. Машинально сунул в папку, да так и умыкнул домой.

Он положил передо мной протокол допроса Горобца Валентина Ивановича, семьдесят восьмого года рождения, уроженца Пскова. Ах… ну да, господин Карасев же у нас родом был из Пскова, и, похоже, активно трудоустраивал в Питере молодое псковское население, причем предпочтение явно отдавалось развитым мышцам перед развитым интеллектом. Я пробежала текст глазами; Валентин Иванович говорил, что они въехали во двор, второй охранник вышел из машины и отправился проверять парадную, проверив, позвонил ему на трубку и сказал, что можно идти; они с Карасевым вышли из машины, и в этот момент на улице возле арки притормозила машина, из нее высунулся человек, прицельно выстрелил в Карасева, и киллеры рванули с места. Горобец четко называл номер машины, из которой стрелял киллер, и даже описывал царапину на правом крыле «ауди».

— Я вчера даже встал на место, откуда этот обморок видел машину. Там же, помнишь, широченная арка…

— Ну конечно, я тоже перепроверила.

Ход мыслей, моих и Лешкиных, был примерно одинаков: охранник запомнил номер машины, проезжавшей мимо двора, и надо было проверить, возможно ли, наблюдая за машиной сбоку, разглядеть ее номер. Я втихаря постояла около карасевской машины, разглядывая проезжавшие по улице машины, и пришла к выводу, что можно. Въезд во двор дома сталинской постройки осуществлялся через такой широкий проем, что его и аркой-то назвать трудно. Из двора открывается очень хороший обзор.

— Удивляешься, как при таком внимательном охраннике Карасева грохнули? — спросил Лешка, внимательно следивший за мной во время чтения протокола.

— Да нет; я вчера этого шкафа хорошо разглядела, у него на лице написаны все его мысли со дня рождения. Его просто не хватило на то, чтобы и покушение предотвратить, и номер машины запомнить, — я дочитала протокол до конца и ткнула пальцем в последнюю строчку. — А это что такое?

Строку, на которой свидетель должен был расписаться, украшало старательно выведенное детским почерком слово «потпись», именно в такой орфографии. Лешка заглянул мне, через плечо и рассмеялся.

— Это я когда его допросил, велел протокол; прочитать. Он прочитал все от первого до последнего слова. Я ему говорю — если все правильно, напиши: «с моих слов записано верно», и подпись. Он написал, а потом смотрю, вместо того, чтобы расписаться, карябает: «потпись». Ну что тут скажешь!