Овечья шкура

Но пока что я не спешила разочаровывать Коленьку Василькова, вибрировавшего от нетерпения. До своего родного РУВД он долетел с рекордной скоростью, а там выхватил меня из машины и поволок к себе в отдел. Пока он выполнял необходимые формальности, требовавшиеся, чтобы стать обладателем знаний о владельце трубки, я рассматривала буквы, написанные наискосок в амбарной книге уверенной мужской рукой, и думала про то, что хоть я и не дипломированный почерковед, но сомнений нет — это та же рука, которая отметилась в записной книжке Кати Кулиш.

Собравшись наконец позвонить по номеру телефона, сопровождавшему имя “Александр Петров”, Коленька включил на своем телефоне громкоговоритель. И замерев в предвкушении, мы оба внимательно прослушали бархатный голос оператора мобильной связи, извещавшего нас, что обслуживание абонента временно остановлено. И оба разочарованно вздохнули.

Справившись с первым приступом досады, Коленька начал лихорадочно набирать какой-то номер, попутно объясняя, что звонит своей приятельнице, работающей в системе мобильной телефонной связи, и что она сразу по компьютеру посмотрит для нас данные о регистрации интересующего нас номера и состояние счета.

— Нет сил ждать, — говорил он, нажимая кнопочки аппарата, — пока я запрос туда заброшу, пока они официально сделают, сдохнуть можно. А у меня девочка знакомая, она нам сейчас все подсветит, ага?

Девочка оказалась на службе, и все оперативно подсветила, но нам от этого не стало легче. Сим-карта была подключена неким господином Островерхим Олегом Степановичем около полутора лет назад. В августе прошлого года от господина Островерхого поступило заявление с просьбой заблокировать сим-карту в связи с утратой телефона; на момент утраты на счету Островерхого лежало пять долларов, на момент поступления заявления и блокировки номера задолженность по счету составляла около шестидесяти долларов.

Нетрудно было догадаться, что господин Островерхий либо посеял телефон, либо стал жертвой преступления, но пропажу обнаружил не сразу или решил не дергаться в силу того, что на счете мизерная сумма, а чтобы заблокировать номер, надо упорно дозваниваться в офис мобильной связи или же тащиться в их контору с договором на телефон, с паспортом и заявлением и решать вопросы блокировки в ходе личного общения. И пока он не дергался, махнув рукой на пятерку баксов, новый обладатель его мобильника трепался по нему не переставая, создав дефицит в шестьдесят долларов, видимо, пользуясь халявой до тех пор, пока заряд в трубке не сел, и та не отключилась, а включить ее снова было невозможно, не зная PIN-кода.

— Все равно данные на этого раззяву надо получать и его допрашивать, — грустно подытожила я наши достижения. — Как утратил телефон, где и когда, может, хоть это нам какой-то свет прольет.

— А может, он и Петрова этого знает? — предположил Васильков, впрочем, не так уж уверенно. Я скептически хмыкнула. Ничего нельзя знать наверняка, пока мы не посмотрим в глаза этому Островерхому. Да и в глаза смотреть надо осторожно — чем черт не шутит, может, он и есть зловещий убийца.

Попереживав еще немного о том, что счастье было так возможно, так близко, но судьба не позволила нам почивать на лаврах, мы с Коленькой отправились осматривать машину Вараксина.

Помня сюрприз, который мы обрели во время дежурного осмотра офиса фирмы “Олимпия”, я заблаговременно вызвала криминалиста и медика. С дежурной частью главка мы договорились, что эксперты подъедут прямо к дому возле метро “Звездная”, где стоит наш объект осмотра.

Естественно, мы прибыли раньше экспертов; вместе с Коленькой, уверенно открывшим кодовый замок парадной, я поднялась в квартиру Хануриной. При этом я отметила, что и неизвестный преступник, забиравший Вараксина из квартиры, видимо, тоже довольно уверенно открыл этот самый кодовый замок без посторонних подсказок. И что из этого следует? Ханурина отрицает, что этот парень раньше приходил к ним. Значит, Вараксин заранее сообщил ему номер кода? Доверял ему? Не подозревал? И Шиманчик доверял? Черт знает что.

Съемная квартира Люды Хануриной выглядела неуютно и казенно. Стенка из двух шкафов и серванта — времен очаковских и покоренья Крыма; два кресла и диван, бывших гордостью районного мебельного треста лет двадцать пять тому назад. И посуда, как в бомжовской столовой. В таком интерьере как-то не верилось в светлое будущее. Правда, при всем этом в квартире была стерильная чистота: потертый линолеум блестел, на допотопной мебели не было ни пылинки, и вообще в квартире отсутствовали следы пребывания человека. Люда с отсутствующим видом открыла нам дверь и вернулась на свое место — в кресло возле окна, где она, похоже, проводила двадцать четыре часа в сутки.

— Ты ела что-нибудь? — строго спросил ее Коленька, проходя в комнату и осматривая жизненно-важное пространство в поисках следов трапезы.

Люда не ответила. Васильков пошел на кухню и открыл холодильник, но увиденное там, судя по всему, его не удовлетворило.

— Ты ж так с голоду сдохнешь, — мягко укорил он Люду, вернувшись в комнату. Люда даже не шелохнулась, и тогда Коленька присел перед ней на корточки, взял ее худую руку с просвечивающими жилками и проверил пульс.

— Под капельницу хочешь? — спросил он строго, но в то же время сочувственно. Люда дернулась.

— Не надо под капельницу, — попросила она еле слышно.

— Смотри, — бросил Коленька, отпуская ее запястье и поднимаясь на ноги. — Сегодня съешь что-нибудь, хоть соку выпей. Я тебе принесу авокадо, это очень калорийная штука.

Люда еле заметно двинула плечами. Было такое впечатление, что она общается с нами через силу. Да и вообще, не в нас было дело: Люда на этой земле жила через силу, наверное, мечтая раствориться в небытие и слиться в астрале с душой Вараксина, а может, и не сливаться ни с кем, а просто перестать существовать, чтобы никто и ничто ее больше не напрягало.

В окно я увидела, как во двор дома въехала главковская машина и из нее вышли незнакомый мне парень в камуфляже, с кофром через плечо — значит, криминалист, и толстый, но милый эксперт Панов, олицетворяющий судебную медицину. Даже сверху было заметно, что физиономии у них крайне озабоченные.

Я сказала Василькову, что пойду вперед, встречу экспертов, а они с Людой тоже пусть спускаются. Лифт подошел быстро, через три минуты я уже выходила из парадной. Когда я подошла к ним, доктор Панов вместо приветствия выпалил, что в главке умирает Синцов.

Я похолодела, но криминалист успокоил меня, заверив, что Синцов далек от смерти, просто ему стало плохо с сердцем прямо на рабочем месте, в кабинете. Пока мы ждали Василькова с девушкой, эксперты, перебивая друг друга, рассказали мне, что Синцов сидел у себя за столом, разговаривал по телефону с одним из районов, и вдруг, выронив трубку из рук, стал медленно валиться набок. Два его сослуживца, наблюдавшие коллапс, смертельно перепугались и заметались по кабинету, не зная, чем помочь шефу. Не дав ему свалиться на пол, они подхватили его, бережно уложили на продавленный диван, расстегнули рубашку, вызвали “скорую” и стали смиренно ждать, молясь, чтобы Андрюхе полегчало.

Ему действительно довольно быстро полегчало, но встать ему не дали; а “скорая” все не ехала, и тогда одного из оперов осенило, что дежурное отделение судебных медиков располагается в том же здании, несколькими этажами ниже: ну и что, что они танатологи в большинстве своем, и чаще имеют дело с трупами, чем с живыми людьми, в медицине-то все-таки должны кое-чего смыслить? По местному телефону вызвали доктора Панова, который, шаркая тапочками и протирая заспанные глаза, вошел в кабинет практически одновременно с врачами “скорой”.

Лежащий на диване Синцов, к тому моменту раздумавший помирать, заметил на пороге “доктора мертвых” и слабым голосом ему сказал:

— Борь, ну ты-то рано пришел, пусть сначала “скорая” поработает…

Панов все еще находился под впечатлением этого черного юмора, но сумел вполне связно передать мне подробности оказания первой помощи несчастному Синцову. Ему сделали кардиограмму, выяснили, что инфаркта нет, что боль функциональная, но настояли на госпитализации и увезли его в больницу МВД.