Страница 52 из 117
— Не хвастайся до. Хвастайся после… С Городом ты справишься. Ты справься с природой.
— Прилетай к нам. Поживешь на разведке. За куропатками сходишь. И, может быть, дашь совет. Ты ж золотарь… Или уже нет?..
— Уже нет. Для экспедиций я кончился. Для них я вышел в тираж. Но и здесь, как видишь, работенки хватает.
— «Познай, где свет — поймешь, где тьма. Пускай все же пройдет неспешно, что в мире свято, что в нем грешно, сквозь жар души и хлад ума», — с улыбкой процитировал Будда.
— Что это?
— Блок. Уж извини, что образованность демонстрирую.
— Лети обратно, Илья. В клинику не забудь зайти. Не заставляй меня ссориться с «Северстроем».
— Черт! Ах, черт! — Чинков постучал себя по коленке. — Все обдумал, рассчитал все ходы, все варианты. Но не думал, что так легко охмурю тебя. Не предвидел этого. Удивил ты меня, Иван.
— Самовлюбленный ты человек, товарищ Чинков. Пуп земли.
— Я пуп Территории. В этом и есть моя сила, — серьезно ответил Чинков.
— Меня отец так воспитал. Всегда стремиться на мостик, если ты даже трюмный матрос. Но стремиться за счет своей силы. Гордый был у меня старик. Военно–морская школа.
— Знаю я все про твоего отца, — сказал Сидорчук. — Изучал в свое время анкетные данные. Я про тебя много знаю. Поэтому даю совет: побывай у Калдиня в Риге. Без поддержки коллектива твоя затея ничего не стоит. Мнение Калдиня — очень много. Его уважают. Он, можно сказать, кариатидой в поселке работает.
Чинков с сопением вытащил из внутреннего кармана пиджака картонный квадратик.
— Билет до Риги. Позавчера еще взял.
— Странный ты человек, Илья, — сказал Сидорчук. — Тебя в темноте испугаться можно. С нечистой силой ты, по–моему, дружбу водишь.
Манера Чинкова держать себя отстраненно от мелочей неизменно помогала ему. Рижского адреса Калдиня он не знал. Поэтому на вокзале он дал шоферу такси денег и попросил «выяснить, где находится данный товарищ. Вот тут все записано. Буду ждать вас в вокзальном ресторане». В полдень они уже ехали в загородную клинику.
Калдинь лежал в отдельной палате. Чинков видел его несколько раз на северстроевских совещаниях, они были даже слегка знакомы. Сейчас Чинкова поразило, что под одеялом Калдинь казался еще длиннее и еще костистее. Казалось, зеленое больничное одеяло прикрывает мощный и прочный скелет.
— Насколько я знаю вас, мое мнение ничего изменить не может, — сказал Калдинь. Седые волосы его отсвечивали на подушке. Лицо было свежим и загорелым. — Я думаю, что, если я предам ваши идеи анафеме, вы скажете, что я вас поддержал.
— Ну зачем же такое злодейство? — усмехнулся Чинков.
— Для пользы дела. Разве не оправдание? Но, знаете, я вас поддержу. Взамен…
— Что взамен? — быстро спросил Чинков.
— Не пугайтесь. Взамен вы выведете на дорогу мальчиков… Жору Апрятина и Сережу Баклакова. Я не успел. Они уже инженеры, но я хотел сделать из них геологов.
— Я сделал бы это без вашей просьбы, — не скрывая облегчения, вздохнул Чинков. — Знаете, я верю в «метод большого болота». Подводят человека к большому и коварному болоту и дают задание сходить на ту сторону и вернуться. Болото, знаете, опасное. Трава обманчивая, трясины, окна, всякие подгнившие веточки. Если вернется, значит, будет ходить.
— А если завязнет?
— Вытащить, обмыть и отправить в сухие места.
— Похоже на вас. Это ваш почерк.
— Вы верите в золото Территории?
— Странный вопрос, Илья Николаевич. Верить или не верить можно в идеи. Золото — материальная вещь. Можно знать или не знать о его наличии. Я не знаю, есть ли на Территории золото. Мы думали это сделать иначе. Держаться за олово, чтобы оправдать существование управления. И вести планомерную методическую съемку. Чтобы потом искать в комплексе. Золото, вольфрам, ртуть. И так далее.
— Это слишком затяжной метод, — пробормотал Чинков.
— Смешно! Я в больнице, из которой, вероятно, не выйду, уговариваю вас не спешить.
— Вы еще вернетесь с управление.
— Бросьте, Чинков. Я мало вас знаю, но думаю, что вы неплохой актер. Только роль утешителя вам не подходит.
— Я буду рад работать с вами, — Чинков встал.
— Это не страшно, Чинков. — Калдинь приподнялся на локте, и костистое стариковское тело еще резче обрисовалось под одеялом. — Вы знаете, не страшно. Болышую и лучшую часть жизни я занимался изучением горных пород. Смерть — лишь переход из мира биологического в мир минералов. Таково преимущество нашей профессии, смерть не отъединяет, а объединяет нас с ней.
— Я верю, что… — упрямо пробубнил Чинков и осекся, услышав иронический смех.
— Вы лучший посетитель из всех. Ко мне много приходят друзей. Но вы единственный из всех, кто даже не спросил, чем я болен. Не надо извинений, Чинков. Все правильно. Теперь я спокоен за управление. Вы бросите на пол свой собственный труп и сами через него перешагнете, но управление достигнет цели. Я искренне рад.
— И я все–таки верю, — глухо сказал Чинков. — Я верю в золото Территории.
Он повернулся и вышел из палаты.
— Не забудьте о мальчиках, — крикнул вслед Калдинь. Машинально вернув в коридоре халат, Чинков пробормотал: «Череп быка–примигениуса. Вот!» Он понял, что ему напоминал лежавший на койке главный геолог управления Поселка.
18
Гурин и Сергушова познакомились вскоре после отлета Баклакова. Она все еще продолжала жить в бараке, который постепенно заполнялся бородатыми раскованными мужчинами, грохотом радиоприемников, выставленными у дверей резиновыми сапогами, чайниками, круглые сутки кипевшими на кухонной плите, пальбой по подброшенным в воздух пустым бутылкам из пистолетов — нечто среднее между студенческим общежитием и приключенческим фильмом. Комната Баклакова была ближней к выходу, и однажды она увидела в ней свет. Она постучалась и столкнулась на пороге с очкастым и веселым человеком.
— Бог мой! Заходите, — приятным баритоном сказал он. Выкинул в форточку сигарету и прикрыл ладонью дырку на свитере. Другой рукой он церемонно указывал на койку Баклакова, приглашая садиться.
— Живот болит? — насмешливо спросила Сергушова.
— Не будем таить честную бедность, — Гурин отнял руку от дырки.
Она засмеялась. Ей почудилось какое–то злодейское очарование в этом лысеющем, с короткой стрижкой, лобастом мужчине. Меж тем Гурин извлек вьючный ящик из–под кровати, на ящик постелил газету «Юманите», на газету поставил вынутую из чемодана бутылку коньяку «Наполеон» и две позолоченные стопки.
— Коньяк требует позолоченной посуды, — сказал он. — Только тогда он дает цвет.
— Вы здесь будете жить?
— Постараюсь здесь. Вы сидите на койке коллеги Баклакова. Он не успел поставить мебель, потому что отбыл в деревню, в родовое поместье Баклаковых.
Неизвестно почему она промолчала, что знает Сергея.
— Он ваш друг?
— Друзей у меня нет. Есть приятели, как у всех в наше время, С Баклаковым же я поселился потому, что удобнее. Простая душа. Занят мускулатурой и геологией. О прекрасном не говорит. Про женщин тоже. Я терпеть не могу разговоров «о прекрасном».
— Наверное, он очень хороший?
— Очаровательный. Наш простой советский фанатик.
— А вы?
— Я предпоследний авантюрист.
— Почему предпоследний?
— Обидно, если я буду последним.
— А откуда такой коньяк?
— Знакомые. Шлют книги, напитки и сигареты. Заботятся, чтобы я не отстал от века. Вместо сигарет теперь шлют пластинки. Бросил курить. Хочу дожить до восьмидесяти. Посмотреть, чем все это кончится.
— Что именно? Уж простите, что похоже на интервью.
— Вторая техническая революция. Всеобщее забалдение. Квартиры, финская мебель, мечта жизни — машина. Приобретатели, по–моему, собрались захватить мир. И ну его к черту! Предлагаю выпить за вашу карьеру. Хотите, как Бендер, составлю матрицу для любой корреспонденции на местную тему? Торбаса, пурга, энтузиазм, снежные просторы, молодой задор, старый кочевник.
— Не хамите. Это моя работа.