Страница 6 из 13
По моей просьбе санитар принес форму, в которой меня нашли. Точнее – ее остатки. Брюки превратились в рваные тряпки еще при перевязке. Оставались китель и шинель. Принесли китель. Перебирая в руках зажигалку, складной саперный резак (отчего-то я знал, что это именно он) и прочие немудрящие предметы, я силился натолкнуть себя на воспоминания. Окружающие были уверены в том, что я солдат, точнее, гренадер. Что это значило в моем положении, неизвестно. Осторожно расспрашивая санитаров, я узнал, что меня вместе с двумя десятками таких же пострадавших привезли с какой-то железнодорожной станции. На нее совершили налет бомбардировщики красных и перемешали там с землей около батальона пехоты и с десяток танков. Меня обнаружили около воронки и поначалу собирались оттащить к похоронной команде. Однако вовремя оживший «покойник» что-то прохрипел, и унтер-офицер, командовавший спасательными работами, распорядился отнести ожившего к медикам.
И теперь я лежу на узкой больничной койке и ломаю голову над своим прошлым.
Третий обитатель нашей палаты появился в ней на второй день, к вечеру. Уже немолодой, в годах, дядька, он был ранен в ногу во время обстрела колонны какими-то бандитами из кустов. Гюнтер Шульц (так звали этого третьего) прошел уже три войны, а ранен был впервые. Услышав об этом, Баум совсем расстроился:
– Везет же людям! – Он с досадой отвернулся к стене.
– Не переживай! – успокоил я его. – Наоборот, ты у нас везучий – кто сказал обратное? Тебя ранило уже трижды – и каждый раз незначительно! Посуди сам! Много ли шансов уцелеть под сорвавшимся танком? А взрыв снаряда внутри машины – это ли не чудо? Ты же уцелел, в то время как все прочие погибли! Так ведь?
Речь моя стала уже вполне связной, и окружающим больше не приходилось напрягать голову, пытаясь меня понять.
– Ты так думаешь, Макс?
– Да ты спроси кого угодно!
Меня уже зовут Максом, это имя – пока единственное, что всплыло из глубин моей уснувшей памяти…
Впрочем, и на нашей улице случился праздник – так долго ожидаемый главврач наконец-то снизошел до посещения нашей палаты.
Штабсарцт Магнус Фогель оказался худощавым пожилым человеком с неприязненным выражением на холеном лице. Хотя, если верить рассказам санитаров, специалистом он был превосходным. Что называется – от Бога! Но, глядя на него, в эти рассказы не очень-то верилось…
Покровительственно похлопав по плечу старину Шульца (которого он сам и оперировал), штабсарцт мимоходом осмотрел Баума и остановился перед моей кроватью. Не оборачиваясь, он протянул назад руку и взял у сопровождавшего врача историю моей болезни.
– Так… что у нас тут имеется? Физическое состояние – хорошее, выздоровление идет нормально, даже чуть быстрее ожидаемого. Это что у нас тут? Понятно… характер полученных ранений на пригодность к дальнейшему прохождению службы не повлияет… так! Тяжелая контузия, вызванная близким разрывом авиабомбы, угу… Обрывочные воспоминания, бред… отзывается на имя Макс… Макс?
– Яволь, герр штабсарцт!
– Значит, имя ты все-таки вспомнил? Что еще?
– Больше ничего, герр штабсарцт!
– Потише, мы не на плацу, и я не твой ротный офицер. Что ты еще помнишь, сынок?
– Девушек вспоминаю, герр штабсарцт. Еще товарищей иногда, машины всякие – я их чинил…
– Ну девушки – это понятно! Кого ж еще вспоминать солдату? А вот твои друзья – какие они?
– Они… тоже солдаты, герр штабсарцт. Командир поручил нам что-то выкопать… и мы спорили по этому поводу… Там еще вода была, наверное, река? Окоп стало заливать водой… Не помню ничего больше.
– Хм! Физически ты вполне нормален, и в иной ситуации я бы уже через пару недель любого другого солдата направил на выписку. Но память! Как ты будешь воевать?
– Как и все, герр штабсарцт!
– Не сомневаюсь. И все же… Лойземан! – поворачивается он к лечащему врачу. – Ваше мнение?
– Он быстро идет на поправку, герр штабсарцт. Но в подобном состоянии направить его на фронт – нецелесообразно, мы не можем предположить, как он себя там поведет. С вашего позволения, герр штабсарцт, я пригласил на консультацию оберарцта Киршбеера – он признанный специалист в подобных случаях.
– Разумно, Лойземан! Одобряю ваше решение! А… Макса разрешаю использовать в работах по госпиталю – его физическое состояние вполне допускает небольшие нагрузки. Да и нахождение среди людей будет способствовать его психическому равновесию. Как, гренадер, – смотрит на меня главврач, – что ты скажешь на это?
– Я чрезвычайно признателен вам, герр штабсарцт! Мои товарищи по палате, конечно, помогают мне, как могут, но, может быть, разговоры с другими камрадами действительно помогут вспомнить что-то еще?
Штабсарцт покровительственно похлопал меня по плечу:
– Твои раны мы вылечим, а доктор Киршбеер поможет вспомнить прошлое. Ну а во всем остальном, Макс, положимся на Всевышнего – он не оставит нас своей милостью!
После ухода главврача с сопровождающими Вилли завистливо причмокнул губами:
– Везет же некоторым!
– Ты о чем это? – непонимающе гляжу на него.
– Работа по госпиталю – это усиленная кормежка! Вместе с медперсоналом! Им даже настоящий кофе положен! И дополнительные сигареты!
– А-а-а… кофе – это, конечно, хорошо, но ведь я не курю…
– А мы? Или ты забудешь своих товарищей?
– О чем ты говоришь?! – возмущаюсь я.
Действительно, положенные мне сигареты я отдаю им, а они за это тоже не остаются в долгу и помогают мне как-то вспоминать те события и факты, которые, по их мнению, я просто обязан знать. Да и много чего другого, в моем положении весьма полезного, они мне тщательно растолковывают и объясняют.
Слова у главврача с делом не расходятся, и уже на следующий день я топаю вместе с другими счастливчиками на станцию – встречать эшелон. Нас пятеро. Четверо солдат и санитар, который командует всей группой. Одного из своих попутчиков я уже знаю – это словоохотливый и неунывающий Ханс Циммерман, зенитчик. Его тоже контузило бомбой, аккурат в тот же самый день, что и меня. Вот только выздоровление у него идет куда быстрее, осколки бомб обошли Ханса стороной. Не за горами тот день, когда его выпишут в часть. Он старожил в нашей команде, по-дружески шутит с санитаром и чувствует себя превосходно. Еще одного своего сокомандника приходилось встречать на перевязках. Это прямая противоположность Циммерману – крепко сбитый Франц Кегель отличается редкой молчаливостью. Рослый, на полголовы выше любого из нас, и невероятно сильный (я видел, как он в одиночку, плечом, выталкивал из лужи застрявшую легковушку), он обычно не участвует в наших разговорах, а молча сидит в сторонке. Что-то у него на душе такое есть… Его слегка побаиваются и стараются не задевать своими шутками. Даже наши записные остряки не рискуют оттачивать свои язычки на молчаливом баварце. Четвертого солдата я не знаю. Он впервые появился на построении, молча выслушал пояснения санитара и, не говоря ни слова, пристроился позади меня. Тоже, видать, молчун…
Задание у нас сегодня простое. Ближе к обеду должен подойти поезд, на котором нам (то есть госпиталю) привезут медикаменты и продовольствие. Все это нужно перегрузить в автомашину, после чего мы можем топать восвояси. Собственно говоря, это даже не наше дело – чего-то там грузить. Но Ханс, который всегда в курсе происходящего, рассказал нам, что последнее время в прибывающем грузе постоянно чего-то не хватает. То бинтов, то нескольких упаковок с лекарствами… Не исключено, что их уворовывают где-то по дороге. Но вполне может быть, что и на станции.
– Вагоны охраняет местная полиция, – сплевывая окурок в сторону, говорит Циммерман. – Те еще субъекты, я бы их и за свиньями ходить не приставил. Глаза вороватые, морды угодливые… мусор!
– Так отчего же им доверяют? – искренне удивляюсь я. – Поставить наших солдат – и все! Не станут же они красть у своих товарищей!
– Хм… Ну… это еще как сказать… Все равно – их нет! Людей мало, фронт загребает всех! Вот и приходится нам доверять этой сволочи…