Страница 37 из 46
На эскадре было около 7 тысяч человек. И — ни одного случая дезертирства! Хорошо поработали корабельные попы. Первым принял смерть еще в Северном море от собственного российского снаряда корабельный священник «Авроры». Похоронили его не в море, а в Танжере (Африка), ибо православие требует предания тела земле. Сотни других погибших на переходе были похоронены в море.
История военно-морских флотов мира ничего подобного по мужеству, выносливости, морской выучке, самоотверженности, растянутой на многие и многие месяцы, в преддверии заранее проигранного боя, не знает и, Бог даст, никогда не узнает.
Женщины гораздо больше мужчин смотрят собеседнику в глаза и дольше их не отводят, не испытывая дискомфорта. Они не воспринимают прямой взгляд как сигнал угрозы и считают его выражением интереса и желания наладить контакт. (От необходимости психологического контакта с еще не говорящими маленькими детьми?)
У реаниматора Саши (с бородой, огромный) отец был начальником мед. службы на канонерской лодке «Красное Знамя» и тонул на ней, а я с нее в 1951 году управлял артогнем главного калибра. Вспомнить для книги!
Саша:
— Я вас люблю, хотя вы врете в своих книгах.
— ?
— Сомов умер не от простуды, как у вас в «Третьем лишнем» написано, а от инфаркта вот в этой 310-й палате. Очень тяжелый и сильный был физически. Но я с ним справлялся.
Не могу побороть курение — курю уже натощак.
И сразу ударяет по сердцу. И все время: «А, все равно…»
Отправляют долечиваться в санаторий «Черная речка». Врач все время рыгает:
— А там все путем… воздух… лечат… все путем…
В санатории — коллектив коммунистического труда. Палата на двоих. Я один. Окно не замазано. Гальюн общий на 6 дыр, 3 умывальника в общей умывальне, кабины не запираются, как и комнаты. Уродство на стенах — сердце «в разрезе», «живопись». Телефон единственный, работает редко.
Сестра читает книгу и на вопрос: «А где мои лекарства?» отвечает:
— Оденьте очки и посмотрите.
Больные о врачах:
— Они знают только острые формы болезни.
Очень хочется еще поплавать. Мечтаю о перегоне. Сердце все время ноет, и боль в левой руке не проходит.
Разговор с психотерапевтом:
— Не обращайте внимание ни на кого и ни на что. Никому ничем не поможете, а умрете.
Очень сильное раздражение на действительность, говорит:
— Люди не должны есть рыбу и творог вилкой одновременно. Они заслужили большего.
Разнобой в приемах лечения в больницах и санаториях психотерапевт объясняет тем, что больницы подчинены Минздраву, а санатории — профсоюзам!
Вот когда возненавидишь русский народ: очередь к телефону. Плотный, жирный тип в черном свитере возникает на площадке, хрипит, сует в нос бумажку с каракулями и просит набрать номер телефона (конечно, без очереди — разыгрывает паралитика-инсультника). Я сразу секу: «А как же ты говорить будешь в трубку?»
Очередь сжаливается. Набираю его номер. Дожидаюсь, когда его Шура подойдет (коммунальная квартира). Он нормально хватает трубку и начинает нормально орать.
Затем вижу его в столовой: орудует обеими руками, жрет, за ушами трещит — омерзительные, настороженные и атакующие глаза суперсволочи.
Когда преставился герой Малой земли, я был на генеральной репетиции «Евгения Онегина» в Мариинке, теперь — Черненко — я в инфарктном отделении «Черной речки».
Узнав об этом событии, я поспал, а затем рисовал птиц.
В США значение религии среди американцев возрастает, а нравственные устои ослабевают — по данным Гэллапа. А у нас значение партийной пропаганды возрастает, но нравственность давно уже ушла за край слова «товарищ»…
Господи! Как далеко ушли те времена нашей юности, как изменились люди, всякие людские мелочишки… Как-то шел по Невскому и поймал себя на том, что все на тротуаре идут мне навстречу. Не вместе со мной идут по правой стороне тротуара, а валят толпой и в ту, и в другую сторону без всяких «правая» или «левая» сторона.
А в меня с детства вбилось: «Граждане, держитесь правой стороны тротуара!» Вроде вовсе мелочь, но ведь она состояние общества отражает: все прут друг на друга, все заведомо и вроде как даже намеренно желают друг другу существование отравить в полную меру своих способностей и сил. Товарищи! Серый волк тебе товарищ — вот главная трагедия сегодняшнего исторического состояния России…
Снилось, как мы с Гией Данелия летим на самолете. Я — за штурвалом. Вывожу самолет из тумана — внизу заснеженные горы. Я: «Гия, я тут пас — высоту гор не знаю. Бери управление».
Почему тебя раздражает безбожник, ежели сам ты веришь в Бога? Ты жалеть должен безбожника, а не ненавидеть! Все религии, кроме, кажется, индуистской, обязательно настырно и жестоко хотели и хотят навязать себя иноверцам. Именно этим они все плохи. Воинствующее, то есть навязывающее себя другим, безбожье ничем не лучше и не хуже.
Была многодневная война между сороками и воронами. На дереве под окном. И сороки исчезли. Их, вероятно, победили. А раньше они ночевали на этом дереве среди пушистых снегов и тонких, частых веточек рядом.
Сегодня мне кажется, что писательство выбрано мною вовсе неправильно. Я добился бы большего, конечно, в живописи, где был бы огромным работягой.
Странно, что когда живешь один, то все, что касается сугубо до тебя одного, сразу же узнается в целом городе, а о сотнях других все шито-крыто. Или такое только со мной? Каждому охота сунуть нос в щель. Как это надоело.
Возраст сказывается в том, что все, что я вижу вокруг, мне докучает, и почти все меня раздражает. Мне не о ком сказать хорошее, от чистого сердца. Зрелость это или мелкость духа? В любом случае, это приносит мне мучений больше, нежели всем другим, кого вижу и знаю вокруг. Итак, терний вполне достаточно. Будут ли за ними звезды?
Полезное за эти 50 суток больниц — кажется, привык, видя окружающих, как в зеркале видеть свой возраст. Кажется, смерть не так страшна…
Дома! Мой дом в плане буква «П». Внутри «П» малюсенький скверик. В нем растут: вдоль верхней палочки какие-то неизвестные мне кусты. Весной они на короткий миг цветут розовыми цветочками величиной с ноготь. Вдоль пустого места в «П» строгим строем стоят старые уже тополя. Когда-то их регулярно стригли еще осенью или даже зимой. Во всяком случае, мама, а потом и я срезанные ветки тополей подбирали и ставили в воду. На Новый год кроме елки у нас были и тополиные ветки с клейкими листочками. Иногда они доживали до весны, давали густые корешки и я высаживал их на балкон в ящик с землей. Один тополь рос у меня несколько лет — пока соседи на подняли хай, ибо у них начались протечки на стене под моим балконом.
По правой палочке «П» — это под моими окнами (шестой этаж) слева большой куст разлапистой и разветвленной сирени. А справа две березы из одного корня. Т. к. в колодце двора-сквера темновато, то березы очень стремительно тянулись вверх. Одна засохла, а другая вытянулась уже выше моего шестого этажа, и я вижу ее в окно прямо с дивана.
Глядя на верхушку березы, я представляю, как кто-то будет после меня тут жить и смотреть на упрямую березу, которая явно собирается вырасти выше наших крыш.
XI
Стал Секретарь лауреатом — да что ж вы, братцы, сразу матом?!
ВЛАДИМИРУ ВАСИЛЬЕВИЧУ КАРПОВУ БОЛЬШОЙ ТРЕВОГЕ УЗНАЛ ПРИСУЖДЕНИИ И ПРИНЯТИИ ВАМИ ГОСПРЕМИИ ТЧК НАЧИНАТЬ РУКОВОДСТВО ВЕЛИКОЙ ЛИТЕРАТУРОЙ С ТАКОГО ПОСТУПКА ОЗНАЧАЕТ ВОВСЕ НЕ ПОНИМАТЬ ЕГО ОГРОМНОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО ВРЕДА В ДАННЫЙ МОМЕНТ НАШЕЙ ИСТОРИИ УВАЖЕНИЕМ ЧЛЕН ПРАВЛЕНИЯ ВИКТОР КОНЕЦКИЙ
Здравствуйте, Виктор Викторович!
Получил Вашу телеграмму. Очень она меня удивила. Неужели с избранием меня на пост первого секретаря СП СССР я, по-Вашему, теряю звание и права просто писателя?.. Печатаюсь редко. Последний роман вышел в 1975 году. «Полководца» я писал десять лет. На соискание Госпремии повесть была выдвинута до моего избрания. До этого же состоялось ее широкое обсуждение. Комитет по Ленинским и Государственным премиям, состоящий из очень уважаемых людей, каждый из которых имеет свое мнение и ни перед кем приседать не будет, единогласно, при тайном голосовании (что очень редко бывало в практике комитета) присудил мне эту премию. Почему я должен от нее отказываться? Не пойму, почему к моему труду должно быть допущено дискриминационное отношение по Вашему рассуждению? Ну соверши я преступление или какой-то неблаговидный поступок, а то избрали секретарем и за это, по-Вашему, меня следует лишать премии! Извините, но я не понимаю Вашей логики. Напиши такое кто-нибудь из моих недоброжелателей (а их немало!), я бы не переживал. Но Вас, Виктор Викторович, я всегда считал очень самостоятельно мыслящим художником. Признаюсь честно — не ожидал я от Вас такого, очень Вы меня обидели. Если Вы к этому стремились «в данный момент истории», то цели своей достигли вполне. Сожалею, что приходится писать Вам по такому поводу.