Страница 92 из 103
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ (рассматривает письма). Варвара, ты все-таки пойми, что мы, черт возьми, не мальчики! Мы старые уже, я вот третьи очки меняю, а ты — мальчики да мальчики! У Василия верхняя челюсть вставная, а ты…
ВАРВАРА ИВАНОВНА. Не перебивай меня! (Хрустит пальцами.) Сядь рядом, я должна тебя за руку взять. Вот, теперь слушай! Твой настоящий отец — Серж Оботуров, а не Василий Зайцев!
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Ну и что? Великое дело, право! Зачем руку брать и вообще мелодраму разводить?
ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ. Погоди-ка, погоди… Ну, то, что ты был ее любимым сыном, — это я на своей шкуре испытал. Тебя она никогда не драла крапивой…
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Перестань врать! Она всегда одинаково нас драла!
ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ. Это ты врешь! Тебя она за ухо дернет — и все! А меня — крапивой!
ВАРВАРА ИВАНОВНА. Остановитесь! Все вы выдумываете! Никого из вас она не драла! О, она так радостно воспринимала жизнь: солнце… жука… цветы… зиму… Помню, в конце нэпа, мы голодные были, мороз ужасный, я совсем девчушка еще, и мы ходили по рынку и облизывались: денег не было, продавали бронзовую статуэтку Наполеона, а ее никто не покупал. И вот один мужик, рыночный, красно-синий с морозу, говорит ей простое совсем: «Замерзла, красавица?!» Подмигнул этак и угостил леденцами, и Надежда так и засияла! И до вечера сияла, хотя Бонапарта мы не продали, он бронзовый был — кому нужен?.. О, Надя иногда празднично жила! И Василий Михайлович Зайцев слишком нуждался в легкости ее духа, чтобы от нее уйти. И он все знал — и ничего не знал: слишком не хотел знать, чтобы знать. И он записался рядовым в ополчение в сорок первом, хотя мог сидеть под тремя академическими бронями… Такова жизнь, мои мальчики!
БЕРТА АБРАМОВНА. Варвара Ивановна, вы просили напоминать, если будете хрустеть пальцами.
ВАРВАРА ИВАНОВНА. Нет-нет, я ни чуточки не волнуюсь, я не буду, не буду хрустеть пальцами… Серж ушел добровольцем на ту войну, а Вася — на эту. Они в одном классе учились в гимназии, и у обоих Надя была первой замечательной любовью, гимназической любовью. Он там дальше пишет с фронта: «Коленопреклоненная просьба к вам, светлая невеста моя, пишите хоть коротко, но чаще, марок не ставьте и непременно обозначайте чин…» Это не то, это неважно, а вот: «Ах, светлая любимая моя, моя маленькая вакханочка, сколько новых неизведанных чувств, мыслей, сколько ужасов, сколько горя и сколько чего-то высоко прекрасного в войне…» Видите, какой он еще был наивный и восторженный, он не в состоянии был понять, что ведет войну антинародную, империалистическую…
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. А кем он там был-то, этот милитарист?
ВАРВАРА ИВАНОВНА. Сережа Оботуров имел чин есаула, командовал конным соединением у Брусилова.
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Что такое есаул?
ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ. Все есаулы потом к белым убежали.
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Имея ультраквасное мировоззрение, мой тятенька тоже, скорее всего, оказался в Крыму вместе с Деникиным и удрал в Турцию?
ВАРВАРА ИВАНОВНА. Нет. Он был ранен, попал в госпиталь и вместе с госпиталем в плен. Последняя открытка от первого апреля шестнадцатого года. Она и лежит последней в пачке. Найдите ее, мальчики. А на родину Сергей Павлович больше не вернулся, здесь ты прав, Даня.
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Найди открытку, Вася. Ну, а к чему все-таки нас это обязывает и чем, собственно говоря, грозит? Ни к чему не обязывает и ничем не грозит. И потому не будем делать из мухи слона.
Возвращаются с огромными авоськами ананасов Галина Викторовна и Аркадий.
АРКАДИЙ. Галина Викторовна утверждает, что и Василий Темный и Иван Калита обожали ананасы в шампанском.
ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ. Оставим Василия Темного пока в покое. Вы мне объясните, как мама могла от Оботурова понести, ежели он всю дорогу в эмиграции, а она тут? Что он, как Рейли или же Борис Савинков, мог взад-вперед через границу шастать?
АРКАДИЙ. Объясняю. Ваш брат был зачат в белопанской Варшаве, куда, прорвав капиталистическую блокаду, отправился на гастроли первый советский театр «Кривое зеркало». Они повезли туда образцовую во всех отношениях комическую оперу «Вампука, невеста африканская».
ВАРВАРА ИВАНОВНА. Да, это был театр игровой, тонкой иронии. Надя красилась черной краской и танцевала в интеркомедиях негритянку.
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. А что такое «Вампука»?
ВАРВАРА ИВАНОВНА. Я же говорю: Вампука — это негритянская невеста. А подробности я не знаю: маленькая была.
ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ. Хорошо — Вампука так Вампука! Дальше что?
АРКАДИЙ. Оботуров примчался в Варшаву из Лондона и…
ВАРВАРА ИВАНОВНА. Мальчики, вы должны понять, что Надя с самого того момента, как он был ранен, а она вышла за Васю Зайцева, чувствовала себя в долгу… Я опять кусаю заусеницы?
Берта Абрамовна. Нет-нет!
ВАРВАРА ИВАНОВНА. Но и не в долгу было дело! Они любили друг друга так, как это было возможно только в стародавние времена!
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Да! И ты, Варвара, и матушка умели держать язычки за зубами! Шляпу перед вами снимаю! И иду статью заканчивать. Галина Викторовна, Вася, вы тут распоряжайтесь и по мелочам меня больше не дергайте…
ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ. Не смей уходить! Как что — он в кусты! А корреспонденцию твоего предка смотреть? (Рассматривает старинную открытку.) Так… В пользу общины Святой Евгении… Девочка-голубка головкой на плечике мальчика, крестьянские детки, на столе перед ними горшки и булка… Так. «Что к чему покорно: щи — к пирогу, хлеб — к молоку, баба — к мужику!» С намеком открыточка, с намеком! Ну, а почерк Сержа мне не разобрать.
ВАРВАРА ИВАНОВНА. Потом разберете. А твой отец, Василий, глупо погиб, бессмысленно!
ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ. Вот те раз!
БЕРТА АБРАМОВНА. Варя, как вы можете так говорить. Не было бессмысленных смертей на этой войне!
ВАРВАРА ИВАНОВНА. Оставьте, Берта. Я отдала родине все. Даже самое драгоценное — зрение, белый свет. И теперь я имею в жизни одно удовольствие: говорить то, что думаю! Это единственное утешение, которое мне осталось… Да курево еще. Прикурите мне папиросу, пожалуйста, но только сами не затягивайтесь: раз бросили — значит, бросили!
Берта Абрамовна прикуривает ей «беломорину» и закуривает сама.
АРКАДИЙ. Тургенев все романы и повести с родословных своих героев начинал. И мне позвольте.
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Я путаюсь на уровне дядь и теть, не говоря о золовках.
АРКАДИЙ. Постарайтесь усвоить, что ваша гостья Мэри Стонер, в девичестве Оботурова, а значит и вы сами, ибо вы ее единокровный брат, приходитесь она — внучкой, а вы — внуком Ольге Павловне Четаевой, в замужестве Неждан. Но Ольга Павловна Четаева была Четаевой лишь в фиктивном браке, урожденной же она была Голяшкиной. Теперь все ясно?
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Даже если бы мне что и было ясно, то какое мне до всего этого дело?
АРКАДИЙ. Итак, еще раз начну с начала. Происходите вы, уважаемый Данила Васильевич, из древнейшего дворянского рода-племени. Родоначальник по женской линии выехал в княжение Василия Темного из Пруссии и был пожалован двумястами четвертями земли в Бежецком Верху.
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Это много или мало?
АРКАДИЙ. Богаче и замечательнее всех был ваш прямой прапрадед, Андрей, человек жестокий, дерзкий, умный и лукавый, но вы на него не похожи.
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Вот незадача, право!
АРКАДИЙ. Мертвые, мертвые живым глаза открывают. Прапрабабушка ваша Агафоклея Кузьминишна около двухсот лет тому назад, нет, пардон, в одна тысяча восемьсот тридцать первом году, слушала в Париже великого Паганини и так потрясена была великим артистом, что сделала вдруг выкидыш!
ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ (слушает со все большим интересом). Н-да, Даня, тут твоя прабабушка явно сделала из мухи слона.
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ (хладнокровно). Да, чувствительная была дама. Но я с детства историю не люблю.
АРКАДИЙ. Прадед ваш воспитывался у тетки, княжны Кубенской, она назначила его своим наследником, наняла гувернера-француза, бывшего аббата, ученика Жан Жака Руссо, ловкого и тонкого проныру. Княжна, или ее тетка, кончила тем, что вышла за него замуж, это в семьдесят лет! За этого финьфлера… А «фин флер» — самый цвет французской эмиграции в России. Она перевела на его имя все состояние и вскоре потом, разрумяненная, раздушенная амброй на манер Ришелье, окруженная попугаями и арапчонками, умерла на шелковом диванчике — кривой был диванчик, времен Людовика Пятнадцатого; умерла с эмалевой табакеркой работы Петито в руках, оставленная мужем. После чего господин Кутен, наставник, предпочел удалиться в Париж с ее деньгами. Отсюда и началось падение вашего материального благосостояния, которое нынче прекратилось, как мне кажется, если у вас в прихожей кабанья морда висит.