Страница 88 из 103
АРКАДИЙ. Право дело, покойники в жизни надоели. А скажите, есть в женщинах бес? Ну, «частица черта в нас заключена подчас»?..
ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Да, несомненно. Помню, занесло как-то в Печорский монастырь на экскурсию… Монах там был один, молодой, строгий… Ну, это к делу не относится.
АРКАДИЙ. У вас пудель или сенбернар? Скорее, мне кажется, пудель.
ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Не угадали. Как раз сенбернар. Ромул зовут.
АРКАДИЙ. Тогда вы, вероятно, любите классическую литературу. Много романов читаете?
ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Какой вы, молодой человек, любопытный! Тогда знайте, что женщины устают от чтения быстрее мужчин. В свободные дни я читаю художественное по утрам. Утром мы — меньше женщины, нежели вечером.
АРКАДИЙ. Данилу Васильевича очень любите?
ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Что это значит, молодой человек? У нас с ним чисто деловые отношения.
АРКАДИЙ. Не надо, Галина Викторовна. Я порядочная субретка, не лгите по-пустому.
ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Я никогда не лгу. И как прикажете понимать «субретку»?
АРКАДИЙ. Субретка — веселая плутоватая горничная, посвященная в секреты госпожи; традиционный персонаж европейской драматургии шестнадцатого — восемнадцатого веков. Ну, а женский бес в вас есть?
ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Бес? Подождите, подождите, дайте сообразить. Какой-то монастырь помню… под Суздалем… действующий — все чин по чину и купола блестят… А какое вам дело?
АРКАДИЙ. Во мне тоже есть черти, но язык за зубами держать умею. Так что там с монастырем? Вы не договорили.
ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Ерунда. Просто я тогда очень отчетливо почувствовала в себе женского беса. Прямо он во мне так и заизвивался! Помимо всякой воли! Монах там был в монастыре один, молодой, строгий, истовый такой. Боже, как захотелось его с панталыку сбить! Я уж и так, и этак — в разных ракурсах, как сказал бы академик Баранцев.
АРКАДИЙ. И не получилось?
ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Нет. Я никогда не лгу. Этот дурак плюнул в клумбу и ушел от соблазна в кусты. Только я точно знаю: снилась я ему всю ночь до самого утра в самых разных ракурсах. Тем и утешилась. Но это уже давно было. Да, все проходит, как с белых яблонь дым…
АРКАДИЙ. А Данилу Васильевича безумно любите?
ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Да! Безумно! Он так одинок в душе!
АРКАДИЙ. Вероятно, вы правы. Он производит впечатление тонкой натуры. Незащищенность, нежность его души…
ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Вы ничего не понимаете в людях, молодой человек! Может быть, вы разбираетесь в покойниках, но это уже не люди. Данила Васильевич — нежная натура! Да он может телефонную трубку не снимать, даже если телефон полчаса звонить будет ему в самое ухо! Он чудовищно толстокожий и волевой! А вас, Аркаша, я раньше нигде видеть не могла?
АРКАДИЙ. Только во сне.
ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Точно! Мне приснилось, будто от Александровского сада размашистой и уверенной походкой направляется на Невский проспект человек. То ли турок, то ли рыцарь. Несколько грузный, но высокий. В бархатных коричневых одеждах. То ли костюм средних веков, то ли обычная одежда. Идет он, обходя людей, быстро, но четко. И, дойдя до здания Казанского собора, выбрасывает неожиданно высоко в небо черный флаг. На высоком древке, тонком-тонком, оно даже сгибалось. Но из стали. И флаг взвился на солнце, и на нем стали видны серебряные буквы. А какие — я не разобрала. Много слов. Может, по-русски, может, по-старославянски, может, по-латыни. Не помню. В этом флаге не было угрозы, но он был неожиданным и страшным явлением. А делал все это человек в бархате спокойно, будто в своем он был праве. Так я и проснулась. А флаг вился так высоко, выше Казанского собора. Древко гнулось, но было видно, что сломаться ему не суждено. Сталь блестела на солнце. И это были вы!
АРКАДИЙ. Я и без таких возвышенных комплиментов молчать умею.
Возвращается Данила Васильевич. Одет строго и элегантно.
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Прошу всех пройти в кабинет. Надо кое-что уточнить.
Все проходят в кабинет. Просторная комната с балконом-фонарем на Неву. Масса книг, глобус Венеры, заграничный телерадиокомбайн, в углу рояль.
АРКАДИЙ. Вчера у могилы вашей матушки Надежды Константиновны Зайцевой, по девичьей фамилии Неждан, я встретил молодую леди — очаровательное существо! Она привезла локон своего отца на могилу вашей матушки. Они — Сергей Павлович Оботуров и ваша матушка — любили друг друга, как Ромео и Джульетта. Молодую леди зовут Мэри. Фамилия Стонер. Я отговорил ее оставлять локон на могиле: сопрут — он в красивой коробочке.
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Какое все это имеет отношение к борьбе за мир?
АРКАДИЙ. За мир борется ее мать Розалинда Оботур. То есть Оботурова. Вам эта фамилия ничего не говорит?
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Ничего.
АРКАДИЙ. Род Оботуровых ведет свое начало от Симеона Оботурского, который в пятнадцатом веке выехал из Польши к московскому великому князю Василию Темному и со своей дружиной поступил к нему на ратную службу.
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Давайте что-нибудь поближе к суровым будням нашей действительности. Галина Викторовна, этот тип не буйный. Вы можете идти домой.
ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Иду, иду. Но, может быть, кофе сделать?
АРКАДИЙ. Ближе к действительности Ираида Родионовна расскажет. Ну, Родионовна, валяй!
ИРАИДА РОДИОНОВНА. В девяносто втором году, эт, проживала я Невский проспект, сто семьдесят три, в услужении, а твоя бабушка, Данила Сергеевич, меня очень любила, угощала сластями…
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Я не Сергеевич, а Васильевич. (Начинает покручивать глобус Венеры.)
ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Данила Васильевич, не разрешайте вас тыкать!
ИРАИДА РОДИОНОВНА. На все воля божья, милай, может, Василич, а может, Сергеич. Так, эт, Мария Павловна в праздники подарки мне делала, а я каждый день носила по квартирам молоко, сливки, творог свежий…
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Бред. Кафка. По отцу я второе поколение питерских обывателей.
ИРАИДА РОДИОНОВНА. Летом ваша бабушка, Данила Сергеич, просила меня погулять возле сквера, где мамки возили в колясках детишек…
АРКАДИЙ. «Мамками» тогда нянек звали.
ИРАИДА РОДИОНОВНА. Затем, посмотрев, как мамки возят Сереженьку, я должна была пойти к старой барыне и сообщить, как Сереженька мне улыбается. А она тогда угощала меня пастилой фруктовой… (Засыпает.)
АРКАДИЙ (торжественно). Этот Сереженька — ваш, уважаемый венеролог, истинный отец! Вы — внебрачный сын Сергея Павловича Оботурова. Розалинда Оботур вам, как бы это половчее сказать, приходится мачехой. Мэри Стонер — единокровной сестрой!
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Ну и что?
АРКАДИЙ. Как «что»? Неужели все это вам не интересно?
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Абсолютно не интересно.
ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Данила Васильевич не историк. Диссидентов тут не хватало!
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. При чем тут диссиденты, Галина Викторовна? Пожалуйста, не вмешивайтесь.
АРКАДИЙ. Да вы понимаете, что в ваших жилах течет кровь Василия Темного?! И что через два часа вы увидите свою родную сестру?!
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Ну и что?
ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Сколько всего будет гостей?
АРКАДИЙ. Человек десять. Это с мертвыми душами. А живых всего душ пять придет.
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Куда придут?
АРКАДИЙ. Сюда.
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. А зачем, собственно говоря, они сюда придут?
АРКАДИЙ. Моими усилиями из пепла возникает род, понимаете это? Как феникс!
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Так. Со старушкой ясно. Я должен ей трояк. Нет. С чаевыми пятерку. Но вам-то что от меня надо?
АРКАДИЙ. Я собираюсь стать драматургом. И вижу в ситуации, которая создается нынче вокруг вас, сюжет потрясающей пьесы.
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Даже если вы умеете из комара делать слона, драмы Аристофана здесь не увидите. (Надевает очки и вглядывается в Ираиду Родионовну.) Удивительная старушенция! Спит сидя и не храпит!
АРКАДИЙ (к зрителю). Хладнокровный мужчина! Один-единственный незваный гость уже хуже татарина, а на него сейчас татаро-монгольское нашествие обрушится. Сразу видно, что предок Данилы Васильевича Казань брал…