Прикладное терраформирование

Мы провозглашаем новый принцип — хотите участок на Марсе — купите его. Но деньги должны быть вложены в освоение марса. А не в руки мошенников.

Администратору не надо было даже поворачиваться, чтобы увидеть, как щеку готовящего к смерти человека слева от него прочертила черта, показывающая, насколько он недоволен этим высказыванием. Несогласованным высказыванием, никак не подтвержденным документально. Однако Администратор знал кое-что, чего еще не знали другие, поэтому мог позволить себе идти на этот риск.

— Мы говорим: добро пожаловать всем, у кого есть идеи, технологии и возможности, чтобы поставить их под ружье нашего проекта. Мы собираемся добиться успеха, и собираемся сделать это со всеми вместе.

Теперь, пожалуйста, вопросы, ко мне и моим коллегам.

Лишь один вопрос волновал всех, и он был задан. Лишь один ответ, один из многих, запомнился надолго.

— Скажите, когда? Когда люди смогут жить на Марсе? Дышать, ходить, растить урожаи. Когда?

— Я скажу лишь одно. — Администратор слегка приподнялся со стула, чтобы его слова звучали внушительнее: — Я хочу, чтобы это произошло при моей жизни. А я — уже немолод. Поэтому — либо вам придется подумать о таблетках от смерти, либо — пора уже всем заняться делом, потому что не так уж и много у меня времени ждать.

Затем улыбнулся, чтобы, одновременно, его не восприняли слишком уж серьезно. Хотя — он был серьезен как никогда.

Глава 2. Т: минус 42. 2024 н. э. Делец

Ему редко доставляло удовольствие само исполнение. Может, только в первые разы, да и то, это сложно было назвать удовольствием, скорее адреналин, волнение, быстро текущая в теле кровь. Не более того. Убивать кого-то, пусть даже и во благо, не слишком то и приятно.

Потому что каждый раз это напоминает о том, что пытаешься забыть, о том, что сам тоже смертен. И скоро, может быть, тоже отправишься вслед за своими жертвами.

Как хорошо, что он был атеистом, иначе мысли о ждущем его аде, кипящей крови реки Флегетон, в которой ему предстояло бы барражировать, давно бы свели с ума. Вот что интересно, было бы ему там дело до пейзажей на берегу? До леса самоубийц, например? И те, кого лишь ошибочно считали самоубийцами, куда попали они? Растут ли они в этом лесу, как и настоящие? Грехов у них все равно было немало, но этот — он лично приписывал на их душу.

Оставалось надеяться, что там, наверху (или внизу), разберутся.

Сейчас самоубийство вроде не подходило.

Ему редко давали задания слишком подробно, оставляя ему поле для маневра, и мужчина сам подбирал и место, и время, и методы. Сейчас было только сказано, что это не должно быть убийством. Это не должно бросить тень на дело.

Но, вот допустим, нервный срыв…

У объекта была жена, дочь, старший сын где-то в университете в штатах. Если, допустим, он сбрендит, убьет жену и дочь (сына придется оставить в покое, все-таки — далеко), а потом выбросится из окна? Красиво. Для общественности — просто нервный срыв, бывает. Для знающих людей — очень хороший сигнал, что никто из них не защищен… от нервных срывов.

Красивый план. Действительно красивый. Сколько ни копай, итог будет один — убийство на почве помешательства и самоубийство. Его кривое деревце должно будет расти прямо на берегу, так, чтобы корни варились в кипящей крови Флегетона, а сам он страдал еще и как самоубийца.

Один минус, много лишних жертв.

Сердечный приступ как-то сам собой отпадал. Все-таки у этих руководителей проблем с сердцем у всех хватает. Это никому ни о чем не скажет, хотя это вариант был бы хорош тем, что никто даже и не начал бы копать, никто бы даже дело открывать не стал. Никто бы и не усомнился. Мужчина умел делать так, чтобы подозрений даже и не возникало.

Дочь у него уже тоже не маленькая. Можно разыграть изнасилование дочери, потом дочь убивает отца, затем, что логично, от стыда и горя вешается. Тоже красиво, и тоже, точно как и требуется. Лишь одна лишняя жертва.

Надо найти записи его голоса, решил мужчина. План, красивый план, начал окончательно выстраиваться у него в голове.

Глава комиссии сердился. Нет, он был просто в ярости, если честно. И только то, что люди, стоящие рядом, обладали слишком большим влиянием, чтобы он мог позволить себе орать, удерживало его от разговора на повышенных тонах.

Шашлык на открытом воздухе — это была его идея. Надо было поговорить. Ему нашли очень живописное место, — ущелье, на дне которого течет река, и ресторан у самой пропасти, лишь декоративные деревянные перила ограждают посетителей от того, чтобы не упасть вниз. А так — через перила, пробежать метра три — и можно прыгать.

Или кого-нибудь скинуть.

Вот второй вариант он бы попробовал с удовольствием, испытал бы глубину ущелья на парочке из тех, с кем сегодня общался. Компания собралась не такая уж и маленькая — пять человек кроме него. Но только он был на острие иглы. Только он подставлял свою голову. Держал оборону. Не выдавал ни единой лицензии, пока даже крупные корпорации не сдавались и начинали искать возможности для причитающихся выплат.

А все остальные — лишь говорили ему, что делать. И прятались, когда начинало становиться жарко. Как сейчас.

— Надо приостановиться. Пропустить контору-другую, кинуть ему кость, чтобы успокоился, — сказал наконец он, — иначе скоро он меня сожрет.

Самый старший из его собеседников покачал головой:

— Наоборот. Ты же видишь, он не выдерживает. Уже психует. Говорит и обещает то, чего никогда не сможет исполнить. Осталось совсем немного подождать. Он свалится сам. Еще несколько месяцев, и когда все окончательно поймут, что он не справляется, можно будет ставить вопрос о новом кандидате. И все. Тогда мы будем контролировать все, абсолютно все.

Глава комиссии покачал головой.

Встал и подошел к краю веранды, оперся о перила и наклонился вперед. К сожалению, хозяева заведения слишком уж далеко отодвинули веранду от пропасти, поэтому дна ущелья не было видно. Жаль.

Он хотел бы посмотреть, куда можно бросить этих тупых недоумков.

Вместо этого он повернулся и сделал шаг к столу. Хлопнул рукой по шее, отгоняя комара.

— Или же он что-то знает. Узнал раньше нас. И готовиться объявить всем, что якобы лишь я мешаю прорыву. Найдет козла отпущения и двинется дальше.

Кто-то из сидящих начал возражать, но Глава комиссии его не расслышал. У него неожиданно закружилась голова.

Зато он услышал другое — как говорит он сам. Сначала он отвернулся в сторону пропасти, и заговорил, именно так, как он всегда хотел говорить с этими трусами, громко, отчетливо, жестко и властно:

— Все мы не достойны находиться в этом проекте. Мы прокляты, только за то, что мешаем целому человечеству двинуться дальше. Все мы прокляты и должны понести наказание.

Он покачнулся. Затуманенным сознанием он успевал лишь отмечать, что происходит, но никак не управлять окружающей действительностью. Он знал, что ничего подобного не говорил, но, тем не менее, слова были сказаны, и сказаны вроде как им.

Боль в шее, от укуса комара, неожиданно стало невыносимой, словно кто-то всадил крючок ему глубоко под кожу и сейчас изо всей силы потянул за леску.

Ему оставалось только одно — ослабить боль, пойти навстречу рыбаку.

Глава комиссии сделал несколько шагов, и сначала ему показалось, что боль ослабла. Но нет, она тут же вернулась снова, с новой силой, и ему пришлось снова идти вперед, перелезть через ограждение, так ему хотелось избавиться от боли.

Сзади поднялся шум, но вот он то как раз волновал его меньше всего.

Он схватился за шею, но от этого боль передалась еще и руке, и стала совсем уж невыносимой. Он побежал. Последние метры до пропасти он проскочил за считанные мгновения, и полетел вниз, даже не пытаясь кричать.

Перед самым падением на камни он не ощущал почти ничего, поэтому сумел лишь отметить, как наконец-то его покинул, отсоединился, улетел тот надоедливый комар-крючок, что заставил его покончить жизнь самоубийством.