Страница 191 из 193
— Граф, — сказала она, — Бражелон, должно быть, прекрасное поместье. Вы человек со вкусом; там, должно быть, лес, вода, цветы.
Она снова вздохнула и подперла свою прелестную голову кокетливо изогнутой рукой, все еще восхитительной формы и белизны.
— Герцогиня, что вы говорите? Вы еще никогда не выглядели моложе и прекраснее.
Она покачала головой.
— Виконт де Бражелон остается в Париже? — спросила она.
— Вы о нем думаете?
— Оставьте его мне.
— Ни за что. Если вы забыли историю Эдипа, то я хорошо ее помню.
— В самом деле, вы очень милы, граф, — сказала она после минутного раздумья, — и я с удовольствием погостила бы месяц в Бражелоне.
— А вы не боитесь, что у меня будет много завистников? — спросил любезно Атос.
— Нет, я поеду туда инкогнито, под именем Мари Мишон.
— Вы очаровательны.
— Но не удерживайте Рауля при себе.
— Почему?
— Потому что он влюблен.
— Он еще ребенок!
— Он и любит ребенка.
Атос задумался.
— Вы правы, герцогиня, эта странная любовь к семилетней девочке может со временем сделать его несчастным. Предстоит война во Фландрии; он поедет туда.
— А когда он вернется, вы его пришлете ко мне; я дам ему броню против любви.
— Увы, сударыня, — сказал Атос, — в любви, как и на войне, броня стала бесполезным предметом.
В эту минуту в комнату вошел Рауль. Он пришел сообщить графу и герцогине, со слов своего друга, графа де Гиша, что торжественный въезд короля, королевы и министра назначен на завтра.
На следующий день действительно двор с утра стал готовиться к переезду в Париж.
Королева еще накануне вечером призвала к себе д’Артаньяна.
— Меня уверяют, — сказала она ему, — что в Париже не совсем спокойно. Я боюсь за короля; поезжайте вы у правой дверцы моего экипажа.
— Ваше величество можете быть спокойны, — сказал д’Артаньян. — Я отвечаю за короля.
И, поклонившись королеве, он вышел. Дорогой он встретил Бернуина, который сообщил ему, что кардинал хочет его видеть по важному делу.
Он тотчас отправился к кардиналу.
— Говорят, — сказал ему тот, — что в Париже возмущение. Я буду по левую руку от короля, и так как опасность всех больше угрожает мне, то вы держитесь возле левой дверцы.
— Ваше преосвященство можете быть спокойны, — сказал д’Артаньян. — Не тронут ни одного волоса на вашей голове.
«Черт возьми, — подумал он, уходя, — как теперь выйти из положения? Не могу же я, в самом деле, быть в одно время по правую и по левую сторону кареты. Вот что: я стану охранять короля, а Портосу предоставлю охрану кардинала».
Такое решение удовлетворило всех, что не часто случается. Королева вполне доверяла мужеству д’Артаньяна, которое она хорошо знала, а кардинал — силе Портоса, которую он испытал на самом себе.
Процессия тронулась в Париж в заранее установленном порядке. Гито и Коменж ехали впереди во главе гвардии; далее следовал королевский экипаж, по правую сторону которого ехал верхом д’Артаньян, по левую Портос, а сзади мушкетеры — старые друзья д’Артаньяна, который был двадцать два года их товарищем, двадцать — лейтенантом и стал их капитаном со вчерашнего дня.
Когда кортеж приблизился к заставе, он был встречен восторженными возгласами: «Да здравствует король!», «Да здравствует королева!». Кое-кто крикнул: «Да здравствует Мазарини!», но крик этот тотчас же заглох.
Процессия направилась к собору Богоматери, где должна была быть отслужена месса.
Все население Парижа высыпало на улицу. Швейцарцы были расставлены по всему пути от Сен-Жермена до Парижа. Но путь был длинный, швейцарцы стояли шагах в шести — восьми друг от друга, так что представляли весьма недостаточную защиту, и цепь нередко разрывалась от напора толпы, после чего сомкнуться ей было не так-то легко.
Каждый раз как толпа прорывалась сквозь цепь, с самыми добрыми чувствами, из желания взглянуть поближе на короля и королеву, которых парижане не видели целый год, Анна Австрийская с тревогой поглядывала на д’Артаньяна, но тот успокаивал ее улыбкой.
Мазарини, израсходовавший тысячу луидоров на то, чтобы народ кричал: «Да здравствует Мазарини!», и слышавший этих возгласов не больше чем на двадцать пистолей, тоже с тревогой поглядывал на Портоса, но его гигантский телохранитель отвечал ему великолепным басом: «Будьте спокойны, монсеньор», и Мазарини в конце концов успокоился.
У Пале-Рояля толпа стала еще гуще. Она хлынула на площадь из всех прилегающих улиц, и весь этот народ, стремившийся к королевской карете, походил на широкую бурную реку, шумно текущую по улице Сент-Оноре. Когда кортеж показался на площади, она огласилась криками: «Да здравствуют их величества!» Мазарини высунулся из экипажа; два или три голоса крикнули: «Да здравствует кардинал!», но их тотчас же заглушили свистки и гиканье, раздававшиеся со всех сторон. Мазарини побледнел и поспешил откинуться в глубину кареты.
— Канальи! — проворчал Портос.
Д’Артаньян ничего не сказал, а только покрутил свой ус особенным жестом, означавшим, что хорошее гасконское настроение начинает покидать его.
Анна Австрийская нагнулась к молодому королю и шепнула ему на ухо:
— Скажите несколько милостивых слов господину д’Артаньяну, сын мой.
Молодой король высунулся из экипажа.
— Я сегодня еще не поздоровался с вами, господин д’Артаньян, — сказал он, — но я узнал вас. Вы стояли за пологом моей кровати, когда парижане хотели посмотреть, как я сплю.
— И если ваше величество мне разрешит, я всегда буду возле вас, когда вам будет угрожать какая-нибудь опасность.
— Барон, — сказал Мазарини Портосу, — что сделаете вы, если эта толпа ринется на вас?
— Я перебью столько людей, сколько смогу, монсеньор.
— Гм! — пробормотал Мазарини. — При всей вашей храбрости и силе, вы не сможете перебить всех.
— Это правда, — сказал Портос, привставший на стременах, чтобы лучше видеть толпу, — их слишком много.
«Тот, другой, был бы, пожалуй, лучше», — сказал про себя Мазарини. И он откинулся в глубь кареты.
Королева и ее министр, во всяком случае последний, имели основание испытывать тревогу. Толпа, хотя и обнаружила почтение к королю и регентше, все же начинала волноваться; в ней поднимался глухой ропот, который, пробегая по волнам, предвещает бурю, а зарождаясь в толпе, — возмущение.
Д’Артаньян обернулся к мушкетерам и сделал им глазами знак, неприметный для толпы, но хорошо понятный этим отборным храбрецам. Ряды лошадей сомкнулись, и легкий трепет пробежал среди людей.
У заставы Сержантов процессии пришлось остановиться. Коменж, выступавший во главе процессии, повернул назад и подъехал к королевской карете. Королева вопросительно взглянула на д’Артаньяна. Д’Артаньян ответил ей также взглядом.
— Поезжайте дальше, — сказала королева.
Коменж опять занял свое место. Войска решительно двинулись вперед, и живая преграда была прорвана.
В толпе послышался недовольный ропот, относившийся на этот раз не только к кардиналу, но и к королю.
— Вперед! — крикнул д’Артаньян во весь голос.
— Вперед! — повторил за ним Портос.
Толпа словно ждала этого вызова и забушевала; враждебные чувства сразу прорвались наружу, и со всех сторон раздались крики: «Долой Мазарини!», «Смерть кардиналу!».
Одновременно с двух смежных улиц, Гренель-Сент-Оноре и Петушиной, хлынул двойной поток народа, прорвавший слабый ряд швейцарцев и докатившийся до лошадей д’Артаньяна и Портоса.
Эта новая волна была опаснее прежних, так как состояла из людей вооруженных, и гораздо лучше, чем в таких случаях бывает вооружен народ. Видно было, что это нападение никак не являлось делом случая, скопившего в одном месте группу недовольных, но предпринято было по хорошо обдуманному враждебному плану и кем-то организовано.
У каждой из этих двух мощных групп было по вожаку. Один, видимо, принадлежал не к народу, а к почтенной корпорации нищих; в другом, несмотря на его старания выглядеть простолюдином, легко было признать дворянина. Но оба действовали, казалось, по одинаковому побуждению.