Дети мертвых

Земля с сантиметровым слоем хвои покладисто поддаётся ступням, поскольку завтрак требует подкладки. Можно подумать, что люди, укачивая вялые отпрыски своих тел, как неуёмных младенцев, которые хотят, чтобы их успокоили, но в то же время не хотят от своих владельцев ничего, кроме покоя, отшатываются друг от друга за версту, чтобы побыть одним в этих нежных сумерках. Но среднее поколение всё ещё слышит вдали топот копыт коней Апокалипсиса и хочет скакать им вдогонку. Эта ужасная бывшая молодёжь, которая сегодня нами правит и куда-то свалила со своими деньгами, где навалом опасностей; или это шумит дальний водопад, в который впадает струя света? — но нет, старички находят друг друга на тренировочной тропе «обвиняют власти, что слишком мало банкеток наставлено, где можно было бы с выгодой (вид! перспектива!) вложиться после того, как слишком поиздержал себя. Эти старики ищут взаимной близости, чтобы заверить друг друга, что ищут одиночества. Родина, твои лесные тренировочные тропы гонят, как скотину, отпускников к разношенному ручью, который один остался от всей дичи, что здесь водилась. Теперь всё подчистую описано и зарегистрировано. Нам ничего не осталось. Как нежные, но упорные побеги, мы вырастаем из самих себя, и вырастают горы досок из стволов, так что дикое и плоское наконец-то познакомятся. Тяжело задевают землю отпечатанные нами профили подошв, другого профиля у нас нет. Игольный ковёр сглатывает всё. Скрыта неопределённость, в какую превращаются тела после того, как они годами предавались смертному греху калорий. Когда эти тела наконец определятся? В каком измерении, которого они тогда достигнут? В любой момент они могут умереть! Здесь, на нашей земле, зарываясь в ласковый хвойный покров задницами, укутанными в плащаницы (Осторожно! Также и на этой часто и тщетно простиранной мягкими средствами ткани, из которой выскакивают мелкорёберные трусы-разбойники, бывает, хоть и слабо, и линяло, а иногда и, о sole mio, загорело, отпечатывается лик нашего Спасителя!), да, именно здесь и коротают время наши старички. Их короткая остановка — ещё не конечное сидение на месте. Напротив, у них ещё множество планов, на которых они, хоть и пунктирно, пока нанесены; есть достаточно одиноких вдов, только юные сиротки, к сожалению, уже планируют другое. Всё-таки усталость лет ослабила шарниры, и путешественники так и складываются, а более давние годы мужской зрелости, издания и призыва так и тянут головы из лямки, которую попытались набросить на них безмужние женщины. Лучше заказать себе одну по каталогу из-за границы, она хоть будет видеть в тебе опору, о которую можно почесать свежеоткормленные бока. Люди так любят вчитываться друг в друга, но, к сожалению, лишь те несколько метров, которые они могут отмерить в себе шагами, действительно можно пропустить в печать, когда придётся формулировать объявление о смерти.

Надо подняться на брёвна, для некоторых старых гимнастов уже большая нагрузка. Взлетают камешки: подъехала полиция на своей специально для слабовидящих читателей крупной и дополнительно помеченной синей мигалкой машине; и люди выражают смутные подозрения, которые кажутся бесполезными, потому что ночью они вообще ничего не видели. Они подыскивают подходящие понятия, но не понимают. Какую ещё заразу могла подцепить эта и без того уже изрядно потасканная туристами местность? Разве так они представляли себе отпуск, полный новых впечатлений? Уж не затеяли ли несколько отельеро и владельцев пансионатов новую общественную игру, где стариков будут печь, как яблоки, на костре вечности, которую они представляли себе как-никак больше? Тени уходящих сегодня еле продвигаются вперёд, люди давятся у входа и не дотягиваются до дома, в котором творится страшное. Группы, оплаченные паушально, останавливаются тоже всем составом, ощупывают со знанием дела несколько листиков и отрицают кислотные дожди, поскольку ведь у них в руках есть средство против них: здоровый листик, который поддакивает, кивая головой. И добрая земля, такая любимая, что нам впору ей завидовать: из неё несколько человек нарвали себе гомеопатических цветков, чтобы им снова стало лучше. Здесь произошло ужасное событие, но что делать, тени существуют, поскольку лампочки накаливания всё ещё действуют; серый фургон, гружёный человеческой тканью для божьей Caritas, которая её рассортирует и снова пустит в дело. Но эта смерть всё скрыла, даже слова, которые к ней относились. Возобладала неясность, кто, вообще, жертвы. Их души между тем чужие на земле, но, несмотря на это, не должны платить. Мёртвые растерзаны, как от руки богомола, их лучшие куски он якобы похитил, а эти трубчатые кости нельзя давать собакам. Вообще, собака: она, с всклокоченной, странно свалявшейся шерстью, скрючилась и, кажется, не слышит, как её подзывают. Якобы супружеская пара подвела к решётке своей кровати ток и поджарилась на этом гриле, как куски курятины, такой пронёсся слух. Куски мяса, якобы полусырые, словно полупереваренные куски оползня, были брошены в комнату. Судя по дате на упаковке, оба эти старика ещё совсем не предназначались к поеданию, так кто же изменил срок годности, который поставил вопрос их жизни ребром, и какие сроки и кому они давали сами? Болтуны и сплетники держатся кучно и выплёвывают свои переработанные в пакеты с мусором подозрения насчёт этого парного самоубийства, которые сами есть лишь обглоданные остатки. Мимо подставленных горстей. Эта смерть послужила причиной того, что люди теряют самообладание и, пугая друг друга, внезапно встают на дыбы, чтобы получше увидеть свои перспективы. Надо бы уйти живым, но как? Как яр? кие подушки-подзатыльники, они стоят сплочёнными рядами, женщины похожи на все южные края, куда с удовольствием наведываешься, когда дома у себя становится холодновато, мужчины судорожно силятся удержать свой испуг при себе, на тот случай, если смерть примется первым делом за их худшие стороны, — братцы, ко мне! Они ни за что не хотят продать свой страх перед смертью жёнам, поскольку те, как всегда, спросят цену. Лучшие куски друг друга они и без того давно взаимно получили за долгие годы, выклевали из глаз самое яблочко. Тут уж смерти придётся удовольствоваться тем, что осталось.

Там, в этом сером, жутком автомобиле из окружного города, откуда набежали впопыхах официальные лица и делали фотоснимки, там, где носились в воздухе подозрения, — образ человека, который в учебниках анатомии уже точнейшим образом изображён, немножко подправленный вверх и вниз, — что же это такое? Кости сложены совершенно не в том порядке! Как если бы в покое и тишине эонов, которые до сих пор всё-таки работали исправно и слаженно, появилась новая возможность формирования человека, при которой свет можно накапать в него, как консервант из яиц и муки. Как если бы освобождённая сила списка, чего купить, вписала бы прямо в мясо всё, что необходимо для этого божественного блюда, чтобы бог вообще смог опознать своё творение. Только: на сей раз всё прошло не так хорошо, как в прошлый раз с буквами из теста для супа, который мы так любили в детстве. Хотя гробы проложены хорошей прослойкой, из них каплет, как из подтаявшей земли в межсезонье, когда члены ландшафта растворяются, а мины людей позволяют кое о чём заключить, но не о том, что потом выходит, поскольку один насадил свою жену на топорище. Или он откачал её помпой своего ружья. Кому принадлежит дом и чьи теперь дети? Человек, сын, отец изнутри — это нечто неуловимое, не желающее признать свою вину. Снаружи он, может, немного больше. На полу серой труповозки образовалась лужа, жидкость просачивается наружу, спекается, обе крышки уже не поднимаются, поскольку объём кучи трупов постоянно необъяснимым образом увеличивается. Кости плавают, как плывуны, на поверхности, частные, не общественные органы (те ведь нам должны бы помочь при утилизации машины) не дремлют, растут, господин шофёр, муниципальный вы служащий, тут уже образовалась лужа под задними колёсами, вы этого не заметили? тут что-то торкается изнутри, из гробов, пинается и упирается спиной в крышку, что-то становится на колени, что хоть смутно, но всё же в состоянии себя выразить, в собственном соку, и выпускает пар в сторону верхнего освещения, требуя, наверно, увеличения накала. Мы сами ещё не хотим, чтобы нами правил суд. Мы ещё не добыча, наша жизнь не съедена, ещё пока никто не захотел даже первый надкус сделать. Но потом! Этот водопад в сундуках мертвецов медленно, но верно превращается в источник, который смог бы и всю нашу родину смыть. Протекает до последней комнаты нашего красиво меблированного дома, что никак не было предусмотрено, когда мы покупали сундук и так неосмотрительно заполняли его „Альпийской Софией“ (мать без отца и без мужа).