Страница 4 из 42
Отношение человека к акуле окрашено налетом мистики, и, пожалуй, больше всего в этом виновен сам человек. Долго люди вообще не знали, что на свете есть акулы; в английском языке до середины XVI века не было даже термина для их обозначения, пользовались испанским словом «тибурон». К этой лингвистической справке можно добавить, что французское название акулы – «рекен» – происходит от «реквиема» (заупокойная месса); уже из этого видно, какой страх вызывало у моряков появление хищницы около судна. Иные были убеждены, что встреча с акулой предвещает смерть кого-нибудь из членов команды. Из античных авторов только Геродот, Аристотель и Плиний говорят об акулах. Правда, Плиний даже различал четыре рода акул. В более древних сочинениях нет упоминания об акуле, как таковой, хотя не исключено, что первая легенда о селахиях вошла уже в Библию. Линней, выдающийся шведский натуралист XVIII века, твердо верил, что чудовище, проглотившее Иону, было не китом, а большой белой акулой. И после Библии об этом поразительном животном рассказывалось немало историй, главным образом страшных. Верные или неверные, истории эти породили подлинный акулий психоз у всех моряков мира, и не только у них, но и у людей, которые просто интересуются морем, отнюдь не помышляя о плаваниях.
Слепая ненависть человека к акулам уступает по силе разве что чудовищному бешенству стаи голодных акул. Я наблюдал и снимал жуткие сцены жесточайших расправ, когда обычно рассудительные и уравновешенные люди рубили топорами пойманных акул и запускали руки по локоть в окровавленные внутренности, чтобы извлечь крючок с приманкой. Часами возясь с изрубленными тушами, выдергивая крючки в нескольких дюймах от судорожно дергающихся челюстей, от которых они в других условиях старались бы держаться подальше, эти люди словно утоляли некую смутную жажду мести.
Пожалуй, этот психологический феномен, когда даже самый выдержанный человек почти автоматически теряет власть над собой при встрече с акулой, и является причиной многих атак с роковым исходом.
То ли изучая человеческие реакции, то ли исследуя повадки селахий, но человечество должно теперь разработать надежные способы защиты от акул. Иначе освоение океана будет задержано или затруднено, потому что страх будет сковывать большинство непрофессиональных подводников.
К тому же акулы представляют особый научный интерес. Судя по окаменелостям, прямые предки современных акул появились в океанах в начале мелового периода – в мезозое, то есть около ста сорока миллионов лет назад. С тех пор селахий очень мало изменялись. Они перенесли изменения температуры, солености, уровня воды, типа питания. Они представляют собой живой абсурд в том смысле, что их хрящевой скелет сравнительно примитивен, тогда как органы размножения более сложны и развиты, чем у любых других рыб.
В отличие от костистых рыб акулы принадлежат к хрящевым. В свою очередь хрящевые рыбы делятся на подклассы цельно-головых и пластиножаберных. К второму подклассу относятся акулы, в том числе довольно мелкие, известные под названием катранов, и различные скаты, например электрический и скат-гитара.
Рассказывает Жак-Ив Кусто:
Реакции человека при встрече с акулой я бы отнес к числу неуправляемых. Они порождены легендами и питаются рассказами, не заслуживающими никакого доверия. Тщетно доискиваться объективности. Я встречал многих людей, покусанных акулой и выживших, несмотря на опасные раны. Их шрамы выглядят страшно, особенно для меня, подводника, который невольно ставит себя на место жертвы. Каждый раз у меня возникала тьма вопросов, и я жадно слушал ответы, как бы надеясь наконец-то узнать истину. Увы. Большинство жертв не могут описать, что происходило на самом деле, другие же более или менее сознательно приукрашивают. Вот почему я теперь могу сослаться лишь на свои собственные воспоминания, хотя отлично знаю, что они вызовут у других подводников такое же недоверие, как рассказы, слышанные мной.
Вот уже тридцать три года, как я занимаюсь подводным плаванием – с защитой и без, один и в группе, в теплых и холодных водах. И не раз мне приходилось плавать в обществе акул. Акул разного рода, разного нрава, акул, слывущих безвредными, и акул, пользующихся репутацией людоедов. Я и мои товарищи-подводники страшимся акул, смеемся над ними, восхищаемся ими, но так или иначе мы вынуждены работать с ними в одних водах. Олицетворяемая ими скрытая угроза – наш неизменный спутник, и акулам – иногда – удавалось прогнать нас из моря.
Но после тридцатилетнего опыта не пора ли подвести итоги, просеять все свои воспоминания и отделить эмоции от неоспоримых фактов?
В Средиземном море акул мало и несчастные случаи редки. Но уже то, что их мало, придает какую-то особенную торжественность каждой встрече. Моя первая встреча с средиземноморскими акулами (и акулами вообще) состоялась у Джербы, и они произвели на меня чрезмерно сильное впечатление, потому что я не ожидал их увидеть. А вот в Красном море, когда погружаешься среди рифов, встречи с акулами почти неминуемы, там поневоле надо было с ними сосуществовать, и мы вскоре до того расхрабрились, что перестали их замечать. Дошло до того, что у ребят появилось панибратское отношение к этим смирным бродягам, склонность пренебрегать ими и говорить о них только в шутливом тоне. Я восставал против такого снобизма, зная, что он может привести к плачевным последствиям, а ведь и сам не был от него свободен. Человек под водой – существо неуклюжее и уязвимое, и воображать себя сильнее животного, которое вооружено куда лучше тебя, весьма опрометчиво. Опьяненный тщеславием и 19 самоуверенностью, я первое время сам работал под водой и другим разрешал погружаться без защиты в крайне опасных районах. На рифе Хоао Валенте (острова Зеленого Мыса) мы отталкивали и дергали за хвост почти четырехметровых бестий, куда более сильных и проворных, нежели мы, несуразные пришельцы со стальными баллонами на спине, в ограничивающих поле зрения масках, с карикатурными ластами на ногах. В тот день, когда мы с Дюма увидели у Хоао Валенте вдали силуэт великой белой акулы, которую все специалисты считают людоедом, мы похолодели от ужаса и непроизвольно придвинулись поближе друг к другу. Мы заметили акулу раньше, чем она нас. Но как только мы попали в ее поле зрения, акула... перетрусила. Опорожнила кишечник и исчезла, вильнув хвостом. Потом такая же история дважды повторилась в Индийском океане. Оба раза сильное потрясение при виде большой белой акулы сменялось необоснованным триумфом, когда она обращалась в бегство. Каждый такой эпизод внушал нам сильный восторг, а с ним и излишнюю самоуверенность с вытекающим отсюда послаблением защитных мер.
Акула-молот редко встречалась нам в Красном море. Хотя рот у нее, казалось бы, невелик, эта акула относится к опасным видам. Отвратительное чудовище, один вид ее навевает ужас.
Черноперая рифовая акула идет над песчаным дном Красного моря, а Мишель Делуар в это время снимает другую акулу. Рифовая акула очень раздражительна, ее лучше остерегаться.
Когда погружаешься на большую глубину с автономным аппаратом, наступает наркотическое состояние, которое мы назвали «глубинным опьянением». Оно дает себя знать примерно с сорока метров, а глубже шестидесяти метров не только мешает работать, но даже становится опасным. «Опьянение» проявляется в своего рода эйфории: обостряется слух, а чувство реальности притупляется, и вместе с ним – инстинкт самосохранения. Во время всплытия все эти симптомы исчезают, как по мановению волшебной палочки. Естественно предположить, что глубина погружения, раз она так отражается на психике, может повлиять и на реакции аквалангиста, встретившего акул.
Однажды, идя посреди Атлантики на «Эли Монье», мы увидели большие стаи дельфинов. Застопорили мотор и нырнули к ним, на глубину до тридцати-сорока пяти метров. Дельфины через несколько минут ушли, но метрах в тридцати ниже нас мы видели желтоперых тунцов и больших океанских акул. Помню, как жутко было на душе во время этих безрассудных погружений. На глубине сорока пяти метров поверхности моря практически не было видно, вода кругом была какая-то сумрачная, иссиня-черная. Глубинное опьянение уже наступило, но мне, как наркоману после первой затяжки опиумом, казалось, что я еще владею собой. С дурманом в голове, невесомый, полностью отрешенный от мира, слушая в пелагической тишине биение собственного сердца, я был способен на любое безрассудство. Теперь я сознаю, что так оно и вышло.