Сюрпризы моря

После провала эксперимента по оплодотворению in vitro мы решили поместить в аквариум не оплодотворенную икру, а непосредственно самца и самку, готовых к спариванию. Мероу, по-видимому, быстро адаптировались. Бернар Делемот и Альбер Фалько были прилежными зрителями всех актов ими же поставленной любовной пьесы.

«Нам требовались, — говорит Бернар, — экземпляры почти созревшие, но еще не начавшие спариваться.

Мы приступили к делу с наступлением темноты: в этот час мероу готовятся отойти ко сну. Возбуждение их проходит, и они ведут себя гораздо спокойнее.

Вот сонный самец медленно проплывает перед нами, направляясь к коралловой нише с явным намерением устроиться на ночлег. Мы даем ему войти туда. Я приготовляю наркотик и делаю иньекцию, после чего, вспрыгнув на него, сильно сжимаю руками. Мероу, однако, отбивается, но не очень энергично, и Альбер обволакивает его мелкоячеистой сеткой. Иван Джаколетто, оставшийся в зодиаке, стягивает сетку шнуром и вытаскивает рыбу на поверхность. Не прошло и двух минут, как пленный кавалер разгуливал в просторном аквариуме „Калипсо“…

Самка с брюхом, из которого готова хлынуть икра, в свою очередь, предстала перед входом в грот. Мы усыпляем ее, набрасываем сетку, затягиваем шнур и мигом вытаскиваем на поверхность. Она присоединяется к самцу, которого мы столь ультимативно предназначили ей в пару».

Пленение всегда оставляет в сознании дикого животного серьезную травму, даже если это произошло в полусонном состоянии. Наша пара в данном случае была не исключением, и рыбам было не легче от того, что их лишили свободы с самыми хорошими намерениями. Несмотря на ласковое поглаживание и утешительные слова, которыми Бернар пытался их успокоить, они выказали все симптомы шока. Потекли долгие часы адаптации в новом окружении — условие sine qua non осуществления брачного парада. Мы отправились спать, предоставив им время оправиться от потрясения.

10 февраля. На рассвете, когда солнце залило небосвод золотом и аметистом, а рыбаки выходили в море, начиная очередной рабочий день, наши два мероу уже были в явно лучшей форме, нежели накануне. Они энергично осваивали свою просторную стеклянную тюрьму.

В течение утра они несколько раз меняли окраску. Брюхо у самца светлело, тогда как у самки темнело. Менее чем за минуту живот кавалера становился совершенно белым, а окраска всей остальной части тела изменялась от бледно-оранжевой до ярко-кирпичной. Полосы у дамы становились все менее выраженными, пока не слились с общим черно-коричневым тоном. (Я отмечаю эти изменения в порядке их проявления. Они не обязательно соответствуют тому, что видели при погружении наблюдатели с «Калипсо». По-видимому, не существует однозначного соответствия между цветом и сексуальным настроем в том или ином акте брачного парада. Цветовые изменения не являются неким кодовым языком, несущим какую-либо конкретную информацию. Они выражают скорее общее настроение, букет эмоций…)

Во всяком случае, по прошествии времени привыкания стало выясняться, что пленение не подавило инстинкта размножения у мероу.

Теперь они кружили один возле другого. Мимоходом рыбы терлись чешуей и возбуждались. Ласкаясь, они то длили прикосновения, то обменивались легкими любовными шлепками и терлись плавниками и хвостом. Фазы медленного движения, исполненного неги и сладострастия, сменялись моментами острого возбуждения. Это сочетание торжественности и чувственного нетерпения присутствует в любовных парадах всех видов, вплоть до самых примитивных.

Две рыбы, рот против рта, закончили тем, что я охотно назвал бы (несмотря на антропоморфическое содержание этого выражения) поцелуем любви. Затем самка стала опускаться на дно аквариума. Самец, как тень, следовал за ней. Она длительно содрогнулась. Живот ее начал конвульсивно вздрагивать — и она извергала бесчисленное множество беловатых шариков, которые по мере их появления самец, войдя в раж, орошал молокой.

Став специалистами по захвату мероу — сильной рыбы с массой иногда более 15 кг, Фалько и Делемот выловили самку и самца для эксперимента в аквариуме.

В своем стеклянном апартаменте пара приступила к танцам. Самка, приобретя красно-белую окраску, исступленно крутилась в воде; влюбленный кавалер неотступно, как тень, следовал за ней. Когда она извергла длинные нити из тысяч полупрозрачных икринок, он оросил их спермой.

В море, как и в нашем аквариуме, любовные встречи мероу приближались к финалу.

Мы погрузились в околдованные воды Пойнт-Эмили, превратившиеся в увеселительное заведение. Это было потрясающее зрелище. Рыбы отплясывали сарабанду. Они вертелись, бросались вперед, внезапно останавливались, обменивались щелчками по носу и возбуждались, приближая пароксизм страсти. На открытой воде, в отличие от аквариума, парад носил не только индивидуальный, но и коллективный характер. Пары обменивались партнерами. Напряжение овладело всеми участниками оргии. Самки одна за другой извергали миллионы икринок, которые самцы оплодотворяли миллиардами сперматозоидов.

Под водой любовное неистовство достигло высшего накала. Некоторые рыбы, истощенные половым актом, вынуждены предаться долгому отдыху на дне, прежде чем отправиться домой, на свое место рифовой зоны.

Я не мог в очередной раз не восхищаться удивительной точностью биологических механизмов. Каким образом животные, ведущие обычно уединенный образ жизни, совершенно игнорирующие себе подобных, перестраиваются настолько, что собираются для размножения в одном месте, в одно время? Все органы чувств, все химические реакции служат единой цели — оплодотворить в определенный час мириады икринок мужскими гаметами… Подобная ситуация поражает человеческий рассудок, но она — действительность животного мира.

Однако мы были не единственными свидетелями на рифе, соприкоснувшимися с любовным неистовством мероу. Многочисленные рыбы — лютьяны, рыбы-ангелы, рыбы-напильники, макрель — угощались прекрасной свежей икрой, которую извергали самки мероу. Особенно макрель… Это был ее праздник: она устремлялась, разинув рот, на падающие шарики и объедалась ими.

Прикинув площадь акватории Пойнт-Эмили, мы оценили популяцию мероу, приходящих сюда и в соседние такие же места метать икру. По нашим оценкам, она составляла около 15 тысяч экземпляров. Ян Робертсон сообщил, что это тысячи на две больше, чем по оценке местных рыбаков. Однако в конечном счете лишь две тысячи мероу оказываются продолжателями рода. Итак, тысяча уцелевших самок, по два миллиона икринок от каждой — это около двух миллиардов потенциальных мероу…

Но это лишь цифры. На деле происходит почти тотальное уничтожение. Оно начинается сразу после икрометания. Девять десятых всей икры пожирается в ближайшие несколько дней. Затем приходит очередь мальков, сформировавшихся из икринок: девять десятых их становится добычей обитателей моря. В конце концов только несколько тысяч мероу достигает зрелости — и явится в это самое место в сезон размножения.

Из оплодотворенной икры зародыши мероу не «выклевываются» на рифе. Уцелевших от хищников выносит течениями до побережья Белиза, где прибрежные водоросли благоприятствуют развитию мальков. В теплых неглубоких водах они взрослеют и возвращаются на коралловые массивы. С приближением к «отроческому» возрасту они подыскивают себе место обитания, которому остаются верны всю жизнь, если более сильный сородич не завладеет этой территорией. А с наступлением сезона размножения они испытают императивный призыв плыть к Пойнт- Эмили…