Страница 8 из 94
— Вы из Регенсбурга, лейтенант? — спросил император.
— Да, сир, — ответил молодой офицер.
— В котором часу вы оттуда выехали?
— В час ночи, сир.
— Вас прислал Даву?
— Да, сир.
— В каком положении он был в момент вашего отъезда?
— Сир, в его распоряжении были четыре пехотные дивизии, дивизия кирасир, дивизия легкой кавалерии.
— В целом?
— Приблизительно пятьдесят тысяч человек, сир; только генералы Нансути и Эспань с тяжелой кавалерией и небольшой частью легкой кавалерии и генерал Демон с резервными батальонами и большим артиллерийским парком перешли на левый берег Дуная.
— Сосредоточение войск вокруг Регенсбурга прошло без осложнений?
— Сир, дивизии Гюдена, Морана и Сент-Илера прибыли без единого выстрела; но дивизия Фриана, прикрывающая их, постоянно сражалась с врагом, и, хотя она разрушила за собой все мосты через Фильс, вполне возможно, что сегодня маршал Даву уже подвергается атаке или будет атакован в Регенсбурге.
— Сколько времени, вы говорите, вам пришлось потратить, чтобы добраться сюда из Регенсбурга?
— Семь часов, сир.
— И это составило?..
— Двадцать два льё.
— Вы очень устали, чтобы пуститься в обратный путь через два часа?
— Ваше величество хорошо знает, что на службе у него никогда не утомляются. Пусть мне дадут другую лошадь, и я поеду, когда вашему величеству будет угодно.
— Как вас зовут?
— Лейтенант Ришар.
— Ступайте отдохните два часа, лейтенант, но через два часа будьте готовы.
Лейтенант Ришар отдал честь и вышел.
В это время адъютант подошел к Бертье и что-то шепотом сказал ему.
— Введите посыльного от маршала Массена, — сказал император.
— Сир, — сказал Бертье, — я думаю, что в этом нет необходимости, так как я его расспросил и узнал все, что нам было необходимо: Массена в Аугсбурге вместе с Удино, Молитором, Буде, баварцами и вюртембержцами, то есть приблизительно с девяноста тысячами человек. Но я могу предложить вашему величеству кое-что получше.
— Что?
— Вернулся лазутчик.
— О!
— Он прошел через австрийские линии.
— Введите его.
— Ваше величество хорошо знает, что эти люди часто отказываются говорить в присутствии нескольких человек.
— Оставьте меня с ним одного.
— Ваше величество не опасается?..
— Чего я должен опасаться?
— Среди них есть фанатики.
— Сначала введите лазутчика, и по его глазам я увижу, можете ли вы меня оставить с ним один на один.
Бертье открыл дверь кабинета и ввел человека лет тридцати в костюме дровосека из Шварцвальда.
Незнакомец сделал несколько шагов, затем остановился перед Наполеоном и после военного приветствия сказал:
— Да хранит Господь ваше величество от всех несчастий!
Император внимательно поглядел на него:
— О-о! Мы уже знакомы с тобой, храбрец!
— Сир, это я накануне сражения под Аустерлицем, на биваке, сообщил вам данные о расположении русской и австрийской армий.
— И довольно точные сведения, господин Шлик.
— Ах! Гром и молния! — воскликнул лжедровосек, употребив самое ходовое ругательство немцев. — Император меня узнал! Тогда все хорошо.
— Да, все хорошо, — сказал император, и, сделав знак начальнику штаба, добавил: — Я полагаю, вы можете спокойно меня оставить одного с этим человеком.
Вероятно, князь Невшательский был того же мнения, так как, не говоря ни слова, удалился со своими адъютантами.
— Прежде всего, — сказал император, — самое срочное. Ты можешь мне сообщить что-то новое об эрцгерцоге?
— О нем или о его армии, сир?
— О том и другом, если можно.
— Да, конечно, я могу это сказать: один мой кузен служит в его армии, а один из моих шуринов у него в камердинерах.
— Где он находится и где размещается большая часть его армии?
— Не считая пятидесяти тысяч солдат генерала Бельгарда, которые движутся из Богемии к Дунаю и которые, должно быть, ведут артиллерийскую перестрелку с маршалом Даву в Регенсбурге, у эрцгерцога что-то около ста пятидесяти тысяч человек; десятого апреля он с шестьюдесятью тысячами пересек Инн.
— Можешь показать на карте все его передвижения?
— Почему бы нет? Слава Богу, я учился в школе!
Император показал лазутчику карту, развернутую на столе.
— Ну, найди Инн на этой карте.
Лазутчику достаточно было одного взгляда. Он ткнул пальцем между Пассау и Титтмонингом.
— Смотрите, сир, — сказал он, — это здесь, в Браунау, эрцгерцог пересек реку; одновременно генерал Гогенцоллерн с тридцатью тысячами человек пересек ее под Мюльгеймом; наконец, еще один корпус около сорока тысяч под командованием… я не могу вам сказать, под чьим командованием, — нельзя быть сразу везде, а я был рядом с эрцгерцогом и не терял его из виду, — форсировал реку в Шердинге.
— Следовательно, у Дуная?
— Именно, сир.
— Но как же тогда, переправившись через Инн десятого, австрийцы не продвинулись ни на шаг?
— О! Да потому, что они на четыре дня завязли в болоте между Инном и Изаром и только вчера форсировали Изар под Ландсхутом — вот тогда-то и завязался бой.
— С баварцами?
— С баварцами, да, но поскольку тех было двадцать семь или двадцать восемь тысяч, они не смогли устоять и отошли в Дюрнбухский лес.
— Итак, мы находимся не более чем в двенадцати льё от врага?
— Даже меньше, так как с сегодняшнего утра он наверняка продвинулся вперед. Правда, не очень-то быстро продвигаешься, если вынужден преодолевать столько таких небольших рек, как Абенс слева, Большая и Малая Лабера справа, леса, холмы, болота, а проезжих дорог только две: одна — из Ландсхута в Нёйштадт, другая — из Ландсхута в Кельгейм.
— У него оставалась также дорога из Экмюля прямо в Регенсбург.
— Сир, я видел австрийские войска, продвигающиеся по двум другим дорогам, и, зная, что ваше величество должны прибыть сегодня в Донаувёрт и пожелает узнать новости, отправился в путь, и вот я здесь.
— Ну хорошо, ты не доложил мне ничего стоящего, но в конце концов сообщил все, что тебе известно.
— Пусть ваше величество задаст мне другие вопросы.
— О чем?
— Например, о настроении в стране, о тайных обществах, о святой Феме.
— Как, ты занимаешься также и этими вопросами?
— Я держу в памяти все, что касается моего государства, сир.
— Ну что ж, я с удовольствием послушаю, что думает о нас Германия.
— Она просто ожесточена против французов, ибо они не довольствуются тем, что побеждают и унижают ее, но и оккупируют, пожирают ее.
— Следовательно, твои немцы не знают поговорку маршала Саксонского «Надо, чтобы война кормила войну!»?
— Да нет, знают, но они предпочли бы быть сытыми сами, чем кормить других, и до такой степени желают этого, что поговаривают о том, чтобы избавиться от государей, которые не могут избавиться от вас.
— О-о! И какими способами?
— Двумя: первый — это всеобщее восстание.
Наполеон презрительно скривил губы:
— Это могло бы произойти, если бы меня разгромил эрцгерцог Карл, но…
— Но?.. — повторил лазутчик.
— Но разобью его я, — сказал Наполеон, — а следовательно, восстания не будет. Перейдем к другому способу.
— Второй способ — это удар ножом, сир.
— Ба! Таких, как я, не убивают!
— Однако Цезаря убили.
— О! Обстоятельства были тогда другие, а потом для Цезаря быть убитым было большое счастье: ему было что-то около пятидесяти трех лет, то есть возраст, когда гений мужчины начинает слабеть. Он был всегда удачливым. Как говорил Людовик Четырнадцатый господину де Вильруа, «Фортуна любит молодых», а она, возможно, уже отворачивалась от Цезаря. Одно-два поражения, и Цезарь уже не был бы Александром — это был бы Пирр или Ганнибал. Ему повезло: он нашел десятка два глупцов, не понявших, что Цезарь не был лишь римлянин — это был дух Рима; они убили императора, но из самой крови императора родилась империя! Будь спокоен, я еще не достиг возраста Цезаря, Франция в тысяча восемьсот девятом году тоже не та, каким был Рим в сорок четвертом году до Рождества Христова: меня не убьют, господин Шлик.