Меченосец

Какой же властью миньяк связал необузданное лихо Нероды? Что откопал в древнем хранилище тайн?

Появился второй тоал. Готфрид думал, что Добендье, хоть яростен и быстр, уже на пределе, но тот ринулся вперед еще стремительнее. Однако теперь ощутилась его неуверенность. Слишком щедро расходуя магическую энергию, он вдруг засомневался в успехе.

Но и защита противника слабела. Вождь отступал, стараясь беречь лезвие от встреч с зачарованным клинком. Снова и снова Великий меч пробивался, кусал броню и иногда отсекал кусочки.

Явились еще двое тоалов и застыли статуями, наблюдая.

Почему они не вмешиваются? Неужели обрекают собрата на гибель?

Добендье прорвал оборону, рассек доспехи и полоснул мертвую плоть. В древности этого хватило бы для победы, но сейчас оружие ослабло. Всю чужую жизнь выпить он не смог, но глотнул с лихвой.

Будто огонь побежал по руке Готфрида, по телу разлилась омерзительная оргиастическая сладость — меч торжествующе загудел. Юноша содрогнулся в отвращении, будто монах от постыдной телесной радости, от греха — столь вожделенного и пьянящего.

Тоал впервые издал звук — протяжный приглушенный стон. Его собратья, все четверо, вздрогнули, но остались на местах. Лишь обернулись к Касалифу.

Нельзя позволить мечу властвовать безраздельно, нельзя превращаться в придаток зачарованной стали, одержимой убийством. Но как противиться? И когда? Если явится Нерода, мешать своему же оружию — самоубийство.

Готфрид притворно споткнулся, и мертвец немедленно атаковал.

Юноша отступал к Рогале, стараясь перебороть клинок. Он делал вид, что изнемогает от усталости. Противник наседал.

Пришел еще один вождь, и Готфрид наконец дал Добендье волю. Волшебное лезвие взвыло, мгновенно прорвало оборону и проткнуло броню тоала — столь внезапно, что тот замер, ошеломленный. В это мгновение Великий меч ударил в последний раз.

Готфрид закричал — неистово, дико, страшно, ибо за наслаждением пришло ощущение инородного нечеловечного естества, пожираемого сталью. Вся жизнь мужчины по имени Оберс Лек — любовь и ненависть, горе и радость, страхи, надежды и отчаяние бессилия перед тварью, завладевшей телом и рассудком, — пролетела сквозь сознание, словно юноша в одно мгновение прожил чужой век. Лек-младенец и Лек-воин становились его частью, его памятью, пока ненасытное лезвие сосало его душу.

Это было сущей пыткой. Но затем Добендье коснулся твари, подчинившей мертвую плоть, столь гнусной, что даже меч, вспыхнув, отпрянул в омерзении. Из раны повалила зловонная пелена.

Падая, тоал загорелся, и над поляной столбом поднялся черный дым, в котором обозначилось злобное чудовищное лицо. Остальные вожди испустили вздохи, похожие на стон.

Готфрид времени не терял. То ли благодаря страху, червем вгрызшемуся в разум, то ли вопреки ему, Добендье казался послушней. Мертвецы долго ждать не станут: Нерода близко. У столь усталого и ошарашенного воина надежды на успех нет, а нынешняя победа — немыслимое везение. Нужно бежать!

Зачарованный клинок, вопреки желанию сражаться, с недовольным всхлипом согласился. Готфрид бросился наутек. Рогала, тоже ощутив тварь, что сидела в мертвом теле, застыл, пораженный, ослепленный болью и страхом. Может, бросить их обоих — и меч, и гнома? Но позволит ли оружие? И как без них выжить? Без Тайса не выберешься из пещеры, а спасение лишь в ней. И чем защитишься без Добендье?

Толкая коротышку перед собой, Готфрид нырнул в темноту. В последний миг он оглянулся и встретил взгляд Невенки. Ледяной ужас вновь захлестнул все существо, и Готфрид понял: кошмар еще впереди.

4

Пещеры

— Коридоры на многие мили тянутся, — сообщил Рогала.

Рассеянное колдовское мерцание освещало дорогу. На вопрос о его природе провожатый так толком и не ответил. Гном ничего не объяснял — то ли сам не знал что к чему, то ли расспросы ненавидел. Отмалчивался, отговаривался. А Готфрида интересовала любая мелочь.

— Я хорошо изучил эти пещеры, — добавил коротышка, в самом деле уверенно выбиравший дорогу. — Всякий раз, когда неподходящий претендент на меч являлся, приходилось перебираться. Мебель тащить, барахло. Клятый гроб тонну весит. Но, слава Зухре, морока закончилась. Снова пришло время крови. Эй, в чем дело?

— Ты слышишь?

Все, кроме расспросов, Рогала улавливал с необыкновенной ясностью. И сейчас, насторожившись, сообщил:

— Нет, ничего.

— Шум за нами. Может, и показалось.

Готфрид тащил Добендье в заплечных ножнах. Теперь меч храбрости не прибавлял, и воин снова превратился в озадаченного, перепуганного мальчишку, старающегося казаться сильным и не выдать того, что находка все сильней завладевает душой.

Гном был не слишком приятным спутником и собеседником, но все же отвлекал от мыслей о семье и Касалифе. Хотя об Анье юноша не думать не мог — несчастное изнеженное дитя! И нога разболелась. Передохнуть бы!

Рогала вгляделся во тьму.

— Вряд ли они здесь, наверняка поверху преследуют. Не бойся, выберемся.

Потерпев немного, Готфрид в очередной раз спросил: «Почему ты меня выбрал?» — и снова услышал: «Выбирает Добендье».

Но это хоть ответ. Большую часть слов гном пропускал мимо ушей. Интересно, давно ли произошел этот выбор? Должно быть, Плаен что-то подозревал. Может, меч влечет к себе? И миньяка притянул в Касалиф? Рогала отмалчивался.

— Но почему я?!

— Воля Зухры.

Вот и весь сказ.

Но кто такая — или что такое — Зухра, проводник не объяснял. Готфрид кое-как понял: скорее всего, Зухра женского пола, богиня или вроде того и, должно быть, создательница Добендье. Она хозяйка то ли морей, то ли подводного мира, и очень кровожадная.

Ее имя звучало в легенде о Туреке Аранте, обозначая таинственную могущественную сущность, но едва ли более. Зачем, почему, отчего, что дальше — как же понять все это?

Гном оказался никудышным спутником. Рот открывать разговора ради, чтоб скоротать время, не хотел, а только приказывал, поучал да расспрашивал про новое мироустройство. Да еще жаловался на судьбу и на некое проклятие. Готфрид искренне пожалел Турека Аранта, которому пришлось терпеть Рогалу больше года.

День и ночь уже не различались, и он отсчитывал сутки по перерывам на отдых. Когда гном позволял остановиться, юноша валился замертво и засыпал на месте, но мучился кошмарами. В них кишели нелепые и бесформенные злые тени. Крались следом, грозя пожрать душу. Кто, зачем? Ответа он не находил. Может, дурные видения навевает меч или погонщик его рабов, Тайс Рогала? А вдруг душа чувствует, как ищет ее Невенка Нерода?

Беспокойные сны не давали отдохнуть. Готфрид раздражался, бурчал, переругивался с гномом. Тот, явно удивленный, стал внимательнее присматриваться к избраннику.

Вскоре после восьмого ночлега проводник объявил, что через час они поднимутся наверх.

— Наконец-то! — оживился Готфрид. — Надеюсь, там день. Я пещерами сыт по горло.

— Рано радуешься. Может, назад придется удирать со всех ног.

Вечно коротышка ворчит, только настроение портит!

— Парень, пойми: Добендье не всесилен. Он не готов схватиться с еще одним… Одной… В общем, с тварью, вселяющейся в мертвеца. Пока нам лучше держаться от них подальше.

Готфрид подумал о Касалифе, об Анье, и злость снова всколыхнулась внутри, однако боль и горечь теперь поблекли. И страх, и гнев — все показалось вялым, полустертым. Странно.

— Тайс, скажи, меч пьет и мои чувства?

— Добендье-то? Да нет. Напротив, усиливает.

— Тогда почему я почти ничего не ощущаю?

— Потому что у человека есть предел. Когда скапливается слишком много боли, своей и чужой, душа глохнет. Придет время, и скорбь вернется. Наш рассудок умно устроен: сам знает, когда можно терзаться, а когда нет. Сперва — выжить, остальное потом. Не тревожься попусту.

— Не буду, — пообещал Готфрид и подумал, что лучше про кошмары не упоминать: днем они кажутся такой глупостью!