Меченосец

Крики постепенно стихали. Готфрид упорно продвигался к бреши, проделанной Неродой. Уже был виден оплавленный, свечным воском потекший камень, и юноша едва сдерживался, чтобы не вскочить и не кинуться сломя голову.

Желание сражаться осталось где-то в руинах среди трупов. Теперь он хотел только выжить, а грезы о геройской славе обернулись детской глупостью, пустым мечтанием, нелепой выдумкой перед холодным зверством войны.

За стеной показались виноградники. Может, и в самом деле вскочить, броситься со всех ног?

Рядом лязгнули доспехи. Среди опаленных балок мелькнули латные рукавицы — парень сжался, стараясь поглубже втиснуться в пепел и щебенку, и замер.

Даже в сражении тоалы двигались неровно, рывками, словно куклы, однако в искусстве боя и стремительности их не мог превзойти ни один человек. Нерода же был и того страшнее. По слухам, его боялся сам миньяк.

Мертвый вождь охотился за выжившими. Тварь, забравшаяся в чье-то погибшее тело, застыла в дюжине шагов, повернулась, и Готфрид затаил дыхание. Безжизненные глаза уставились на укрывавшие его обломки. Черная перчатка поднялась, и юноша выпрыгнул, швырнул увесистый камень в противника, сиганул к провалу. Булыжник ударил в кисть, сбив наведенный палец, и тут полуразрушенная конюшня обвалилась на тоала.

Готфрид проскользнул к бреши. Ему снова повезло: он запнулся, и второе черное заклинание врезалось в стену. Колкое крошево хлестнуло по лицу.

Юноша бежал, пока ноги не налились свинцом и глотку не перехватило жалящим пламенем. Тогда способность мыслить вернулась, и он, стиснув зубы, засеменил к ближайшему отрогу Савоя. Раньше Готфрид часто играл и охотился там с братьями и знал, что среди диких скал и расщелин легко затеряться.

Он оглянулся: из-за руин выехал всадник на вороном скакуне. Парень попытался прибавить шагу — до ближайшего укрытия оставалось пройти с милю.

Когда преследователь оказался в сотне ярдов, юноша шмыгнул в густые кусты и на карачках, будто кролик, пополз сквозь колючки. Сердце колотилось, как в тот миг, когда он впервые встретил взгляд тоала.

Может, мертвый вождь играет с ним в кошки-мышки? Ведь давно поймал бы, если б хотел. Нравится охота на мальчишек? Или рассчитывает, что тот выдаст тайник с мечом?

С чего они взялись искать сказочный клинок? Правда, миньяку и его генерал-магам уже удалось добыть сотни лютых древних чародейств. В их числе Нерода и двенадцать демонов-покойников — отродья времен столь давних, что и памяти о них не осталось. А еще были волшебные кольца и обереги такой силы, какой не видели со времен золотого века Андерле. Люди Алера извлекли на свет волшебные луки, мечущие в невообразимую даль душеядные стрелы, и оружие, превозмогающее любую защиту. Однако ни одна находка не могла сравниться с Добендье — Великим мечом.

Готфрид наконец пробрался к заросшим извилистым расщелинам Савоя и вздохнул с облегчением. Теперь всаднику не угнаться: в горных дебрях пеший проворнее.

Ближе к вечеру беглец, изнуренный почти до безразличия, обнаружил пещеру — низкий вход, звериным смрадом не тянет. Уже не думая ни о чем, кроме отдыха, он забрался внутрь и провалился в сон.

Тут же явились кошмары про войну, месть, ненависть, измены тех древних времен, когда Бессмертные Близнецы правили золотым веком империи Андерле, простиравшейся на две трети континента. Снился крылатый искуситель Грелльнер, суливший силу и небывалую безраздельную власть. Виделся безумный, таинственный, сладкоголосый хитрец Тайс Рогала, слуга и предатель, спутник и гибель Меченосцев. Его и Аранта ненавидели даже больше, чем самого Грелльнера.

По легенде не Рогала, но сам Добендье выбирал себе хозяина и управлял им. А гном был верен мечу и, изменяя да убивая, лишь исполнял его волю.

Поутру кошмары из снов переползли в явь. Так скверно не было даже во времена параличной хвори. В мышцы будто напихали углей, в желудок — гадюк. Увечная нога пылала болью, а в голове… Если это не помешательство, то что же? Ужас произошедшего еще цепенил рассудок, но сквозь ватную завесу уже кралась ненависть. Даже в мыслях о Нероде страх мешался с жаждой мести.

Когда-нибудь я с ним посчитаюсь. Разве не безумие думать так, загоняя себя в пустыню бессильной ярости? Она отнимет радость, завладеет тобой, погонит прочь, как прежде — Аранта.

Едва перебирая затекшими конечностями, Готфрид пополз наружу. Плеснувший в глаза свет на мгновение ослепил его. Птицы горланили утренний гимн солнцу, совершенно безразличные к горю, постигшему Касалиф. Зацокала белка.

Юноша вдруг подумал о матери и сестре. Молодых женщин миньяк наверняка пощадил да потащил за собой в Катиш.

Звери! Сечь, топтать, рвать в мелкие клочья! Пусть кровью захлебнутся за то, что сделали с Анье, с братьями, с родителями, с Гудермутом!

Глаза наконец привыкли к свету и различили одного из двенадцати тоалов — истукана на вороном скакуне в полусотне футов от кустов, прикрывавших жерло пещеры. На его плечо слетел воробей, почирикал удивленно и спорхнул на дерево по соседству; посмотрел с любопытством, заверещал снова, уже сердито.

Голова мертвого вождя медленно повернулась.

Страх обрушился на Готфрида гигантским кулаком. От них не удрать! Юноша кинулся назад, царапая макушку о свод. Он метался во тьме из коридора в коридор, из залы в залу, а когда опомнился, его укрытие показалось страшней тоала. Он заплутал, потерялся в подземном лабиринте. Куда дальше?

Готфрид брел и брел часами, иногда плакал. Столько кошмаров, боли, злобы, горя выпало на его долю — нечестно это. Несправедливо!

В очередной раз вытерев слезы грязной ладонью, он вдруг увидел впереди бледный призрачный свет. Спасение? Или ловушка? Пытаясь сладить с дрожью, юноша прокрался ближе.

Пальцы в темноте ощутили затесы на камне и балки, поддерживающие невидимый свод. Как это? В Савое же нет шахт!

Летучее колдовское сияние лилось из залы, вытесанной в ломком известняке. В помещении стояли массивное тяжелое кресло и гроб. Открытый.

На сиденье спал коренастый, кряжистый, обросший непомерной бородой гном. В колтунах гнездились ползучие твари. Должно быть, это одно из волшебных созданий вроде троллей, гигантов и эльфов, когда-то бродивших по лесам.

А в гробу на лазурном запыленном бархате покоился меч — черный, длинный, с вызубренной поржавелой кромкой.

Готфрид замер, прикрывая рот, чтобы не расчихаться. Все точно как в легенде!

Юноша потянулся к рукояти — брызнули искры.

Неведомая сила затопила кисть, исчезли боль и страх. Увечная нога исцелилась, онемелая левая половина лица ожила и вместе с правой застыла в изумлении. Клинок задрожал в ладони, с темной глади лезвия посыпался прах.

Гном открыл глаза, взгляд его был холоднее мертвецкого.

— Добендье сделал выбор!

Голос Рогалы лился тихо и мягко, но от него пробирало стужей. Звучал в нем странный скрежеток, будто кто-то медленно истирал в пыль кости в конце длинного ледяного коридора.

— Зухра напьется крови!

Готфрид попытался бросить меч, но пальцы не послушались. Как в легенде про Аранта — кто слуга, а кто хозяин? Оружие само собой поднялось в приветствии, и юноша в отчаянии понял, что несчастный Турек был всего лишь безвольной куклой.

Хрустнули суставы — Рогала опустился на одно колено и тем же костяным мертвящим голосом объявил:

— Да исполнится воля Зухры! Ее слуга будет верен Меченосцу, пока Добендье не разорвет клятву сию! Да исполнится воля Зухры!

И что теперь делать? За плечами неполных шестнадцать мальчишеских лет в замке на забытой окраине, а тут злая сказка на глазах превращается в жуткую быль. Про войну и геройство сладко мечтать, но наяву… И уж тем более неохота становиться рабом старой железки, уподобляясь Аранту. О подвигах Турека грезит любой сорванец, но жизнь легендарного Меченосца тянулась пустой, одинокой мукой. Ни друзей, ни родных, ни своей земли — только отчаяние, кровь и слезы. Гибель по одну руку, Тайс Рогала по другую, а вместо любви — смертоносное жало меча.