Император Крисп

В Зале девятнадцати лож плохо то, что окна в нем слишком большие, подумал Фостий. Благодаря этим окнам в церемониальном зале, названном так в те дни, когда видесские вельможи и в самом деле ели полулежа, летом было прохладнее, чем в большинстве прочих помещений. Но факелы, лампы и свечи, освещающие его во время ночных пирушек, магнитом притягивали бабочек, москитов, водных насекомых и даже летучих мышей и птиц. Когда в миску с маринованными щупальцами осьминога шлепнулась обожженная бабочка, аппетита это ему не прибавило. А когда эту бабочку прямо из миски выхватил козодой, Фостий вообще пожалел, что пригласил сюда друзей на ужин.

Он даже задумался – не отменить ли его вообще, но потом понял, что и это не выход. Отец неизбежно про это узнает. Фостий явственно услышал, как звенит в ушах голос отца с неистребимым крестьянским акцентом: «Самое малое, что ты обязан уметь сын, это принимать решения».

Воображаемый голос показался ему столь реальным, что он даже резко обернулся – а вдруг Крисп и в самом деле незаметно вошел и встал у него за спиной? Но нет. Если не считать приглашенных приятелей, он был здесь один.

Он и в самом деле чувствовал себя очень одиноко. Отцу удалось приучить Фостия постоянно размышлять над тем, кто стремится быть рядом с ним, потому что он такой, какой есть, а кто – лишь потому, что он младший Автократор и наследник престола. Однако задавать подобные вопросы всегда легче, чем получать на них ответы, поэтому почти ко всем своим знакомым Фостий относился с подозрительностью.

– Вам не придется всю жизнь оборачиваться, ваше младшее величество, сказал сидящий справа от него Ватац. Фостий доверял Ватацу больше, чем большинству друзей; будучи всего лишь сыном средней руки логофета, юноша вряд ли вынашивал планы, как возложить на себя корону. Хлопнув Фостия по плечу, он добавил:

– Не сомневаюсь, скоро настанет время, когда вы сможете угощать друзей когда и как пожелаете.

Еще слово, и Ватаца можно будет обвинить в государственной измене. Друзья Фостия частенько балансировали на этой тонкой грани. До сих пор, к его великому облегчению, никто из них не вынуждал его притворяться, будто он ничего не слышал. Но и сам он гадал – мог ли он не задаваться таким вопросом? – как долго еще отец сохранит бодрость. Можно было назвать любой срок: от одного дня до двадцати лет. Уточнить его, не прибегая к магии, невозможно, а прибегнуть к ней… Фостий не осмелился бы рисковать до такой степени. Во-первых, и это его вполне устраивало, самый талантливый волшебник империи оградил будущее императора от любых попыток его узнать. А во-вторых, попытка узнать судьбу Автократора сама по себе являлась первостепенным преступлением.

Фостий задумался о том, что сейчас делает отец. Наверное, занимается государственными делами – это его бесконечная работа. Пару лет назад Крисп попытался разделить свою ношу с сыном. Фостий старался изо всех сил, но работа оказалась не очень-то приятной, особенно по той причине, что Крисп стоял рядом, пока сын читал документы.

Ему опять едва не послышался голос отца: «Скорее, сын! Пора принимать хоть какое-то решение. И если не ты это сделаешь, то кто?»

«Но если я ошибусь?!» – услышал он собственный вопль.

«Ты обязательно будешь ошибаться – иногда. – Крисп произнес это с такой сводящей с ума уверенностью, что Фостию захотелось его ударить. – Запомни два простых правила: попробуй не повторять одну и ту же ошибку дважды и всегда исправляй сделанные ошибки, если такой случай представится».

Легко сказать. Решая несколько дней подряд одну сложную задачу за другой, Фостий пришел к выводу, что легкость в любом деле, будь то рыбная ловля, глотание ножей или управление империей, приходит лишь тогда, когда этим занимаешься долгие годы.

Подобно большинству молодых людей, он полагал, что умнее отца.

Образован он, несомненно, лучше и светских поэтов и историков цитирует с той же легкостью, что и святые заповеди Фоса. К тому же по его речи не скажешь, будто он только что от сохи.

Но у Криспа имелось то, чего не хватало ему: опыт. Отец принимал решение, почти не задумываясь, потом сразу принимался за следующее дело и разделывался с ним с той же легкостью. А Фостий тем временем тонул в словах и кусал губу, гадая, какое же решение окажется правильным. Пока он справлялся с одной проблемой, перед ним уже оказывались три новых.

Он знал, что разочаровал отца, попросив избавить его от решения государственных дел.

«Но как ты научишься всему необходимому, не приобретя опыт такой работы?»

– спросил Крисп.

«Но ведь у меня не получается делать ее правильно», – ответил Фостий. Для него такой ответ был исчерпывающим объяснением – если нечто не дается легко, то почему бы взамен не заняться чем-нибудь другим?

Крисп покачал головой:

«Не лучше ли будет, если ты научишься всему сейчас, пока я еще могу подсказать, чем потом, когда меня не станет и весь мешок ячменя разом окажется у тебя на плечах?»

Попахивающая деревней метафора оказала на Фостия обратное действие. Ему очень хотелось, чтобы история их династии тянулась далеко в прошлое, а его не называли именем бедняка-крестьянина, умершего от холеры.

Из мрачной задумчивости его вывел Ватац:

– Не пойти ли нам поискать девушек, ваше младшее величество?

– Иди, если хочешь. Наверняка наткнешься на моих братьев. Фостий рассмеялся – как над собой, так и над Эврипом с Катаколоном. Сам он не мог даже, подобно братьям, наслаждаться преимуществами своего происхождения.

С того дня, когда он обнаружил, сколько женщин готово забраться в его постель лишь потому, что он носит титул наследника престола, эти игры потеряли для него почти всю привлекательность.

Некоторые вельможи выращивали в загонах ручных оленей и кабанов, а затем ради развлечения убивали их из луков. Фостий не находил в этом никакого удовольствия, равно как и в любовных забавах с девушками, которые не смеют ему отказать или же стремятся переспать с ним с такой же хладнокровной расчетливостью, какую проявлял Крисп в многолетней борьбе между Видессом и Макураном.

Однажды он попытался объяснить это братьям вскоре после того, как четырнадцатилетний тогда Катаколон соблазнил – или сам оказался соблазнен дворцовую прачку. Возбужденный своей юношеской удалью, Катаколон даже не выслушал Фостия до конца.

Эврип же ответил ему так:

– Хочешь надеть синюю рясу и прожить жизнь монахом? Валяй, старший брат, но такая жизнь не для меня.

Пожелай Фостий провести жизнь в монашестве, устроить это было бы несложно.

Но подобные мысли приходили ему в голову по единственной причине – Фостию хотелось оказаться подальше от отца. Ему не хватало ни стремления стать монахом, ни монашеской смиренности. Нельзя сказать, что его привлекало умерщвление плоти, – скорее, совокупление без любви или по расчету обычно казалось ему более умерщвляющими, чем никакое.

Фостий часто задумывался над тем, как вести себя, когда Крисп решит его женить. Он радовался, что этот день еще далек, поскольку не сомневался – отец подберет ему невесту, исходя из интересов императорского дома, а не из заботы о его счастье.

Иногда такие браки удавались не хуже прочих. А иногда…

Он повернулся к Ватацу:

– Друг мой, ты и сам не знаешь, насколько тебе повезло, что ты родился в обычной семье. Как часто мне кажется, что мое происхождение скорее клетка или проклятие, чем предмет для зависти.

– Ах, ваше младшее величество, вино опечалило вас, вот и все. – Ватац повернулся к лютнисту и свирельщику, наигрывавшим что-то негромкое и спокойное, щелкнул пальцами и возвысил голос:

– Эй, парни, сыграйте что-нибудь повеселее, а то его величество заскучал.

Музыканты быстро посовещались, сблизив головы, затем свирельщик отложил свой инструмент и взял похожий на котелок барабан.

Когда его ладони ударили по натянутой коже, во всем зале поднялись головы.

Лютнист взял резкий звонкий аккорд.

Фостий узнал васпураканский танец, но радости ему это не прибавило.