Возвышение Криспа

– В крайнем случае проживем и без жрецов, – ответил отец. – Мы знаем, что хорошо, а что плохо, вот и будем жить по правде.

Крисп кивнул. Ему это показалось разумным. Он всегда старался быть хорошим – за исключением тех случаев, когда быть плохим было гораздо интереснее. Но он надеялся, что Фос его простит.

Отец всегда прощал Криспа, а в его представлении благой бог был чем-то вроде увеличенной копии отца, которая вместо одной фермы заправляла целым миром.

Позже днем один из кубратов показал вперед и заявил:

– Вот ваша новая деревня.

– Какая большая! – воскликнул Крисп. – Вы только посмотрите, сколько домов!

Однако отец лучше знал, куда и на что смотреть.

– Да, домов много. Но люди где? Пара человек на полях, пара возле домов. – Он вздохнул. – Боюсь, я их не вижу оттого, что там просто не на кого смотреть.

Когда пленники, сопровождаемые кубратами, подошли поближе, из крытых соломой лачуг все-таки выползло несколько женщин и мужчин поглазеть на новоприбывших. Крисп никогда не жил в достатке. Но глядя на этих тощих, оборванных людей, он понял, что такое настоящая нужда.

Всадники махнули новопоселенцам, чтобы те двигались навстречу старожилам, а сами, развернув коней, ускакали… Ускакали, по-видимому, в свои юрты, подумал Крисп.

Когда пленники вошли в деревню, стало ясно, что многие из домов пустуют; на крышах зияли дыры, стропила покосились, глина, отвалившись от стен, обнажала переплетение ветвей.

– Хорошо, если у нас будет хоть крыша над головой, – снова вздохнул отец и обернулся к односельчанам, с корнями вырванным из Видесса:

– Мы должны выбрать себе жилища. Я лично положил глаз на этот дом. – Он указал на пустую мазанку, такую же обветшалую, как и остальные, стоявшую на краю деревни.

Но когда отец вместе с матерью, а за ними и Крисп с Евдокией направились к облюбованному дому, дорогу им преградил один из старожилов.

– Да кто вы такие, чтобы вселяться туда просто так, за здорово живешь? – заявил он. Криспу, хоть он и вырос в селе, выговор старожила показался совсем уж деревенским.

– Меня зовут Фостий, – сказал отец Криспа. – А ты кто такой, чтобы указывать мне, могу я занять эту развалюху или нет?

Новоприбывшие одобрительно загудели. Старожил посмотрел на них, потом оглянулся на кучку своих единомышленников, куда менее многочисленных и уверенных в себе. Гонор его тут же испарился, как воздух из проткнутого пузыря.

– Звать меня Рух, – сказал он. – Я был тута старостой, покуда вы, мужики, не заявились.

– Нам твоего не надо, Рух, – уверил его Криспов отец и горько улыбнулся. – Если честно, я бы рад тебя век не видать, поскольку тогда я по-прежнему жил бы в Видессе. – На это даже Рух кивнул, выдавив невеселый смешок. А Фостий продолжал:

– Но раз уж мы здесь, то я не вижу смысла строить новый дом, когда тут столько пустых развалин.

– Ладно, твоя взяла. – Рух отступил с дороги и махнул рукой на дом, который выбрал Фостий.

И, словно его уступка была своего рода сигналом, жители деревни поспешили навстречу новичкам с распростертыми объятиями, встречая их, точно давно не виданных братьев, – каковыми, в сущности, они и были, не без удивления решил про себя Крисп.

– Подумать только: они не знают имени нынешнего Автократора! – заметила Криспова мать, когда семья укладывалась на ночь на полу своего нового дома.

– Для них, пожалуй, хаган поважнее будет, – ответил отец, зевая во весь рот. – Многие из них и родились-то тут, не дома. Не удивлюсь, если они забыли имя даже прежнего Автократора.

– И все-таки, – не унималась мать, – они говорили с нами так, будто мы прибыли из самой столицы, из города Видесса – как со сборщиками податей или кем-то в этом роде. А мы же просто деревенские, из самой что ни на есть захолустной дыры.

– Нет, Таце, в дыру мы угодили только теперь, – ответил отец. – Если сомневаешься – погоди и увидишь, как нас запрягут. – Он снова зевнул. – Завтра же.

Жизнь на ферме никогда не бывает легкой. За следующие недели и месяцы Крисп понял, насколько тяжелой она может быть. Когда он не собирал для отца солому, чтобы залатать дыры на крыше, то копал на берегу речки глину, которую смешивали с кореньями, соломой, козлиной шерстью и навозом, чтобы сделать обмазку для стен.

Месить обмазку было хотя бы забавно. Это давало Криспу возможность вывозиться с ног до головы, выполняя родительское поручение. Глину он копал и для матери тоже, чтобы соорудить очаг. Как и в его бывшей деревне, очаг был похож на пчелиный улей.

Крисп проводил много времени с матерью и сестрой, работая на овощной делянке, расположенной неподалеку от домов. За исключением нескольких участков, где горстка старожилов поддерживала порядок, огороды были совершенно запущенны. Крисп с Евдокией пололи, пока руки не покрывались волдырями, а потом начинали вылавливать жучков и улиток из бобов и капусты, лука и вики, свеклы и репы. Крисп орал, и визжал, и прыгал вверх-вниз, отпугивая воришек-воробьишек, ворон и скворцов. Это тоже было забавно.

Он отгонял от овощей и деревенских цыплят с утками. Вскоре отец разжился двумя несушками, нарубив дров одному из оседлых крестьян. Крисп приглядывал за курами и разбрасывал их помет на огороде.

Обязанности пугала он исполнял вместе с другими ребятишками также на полях, засеянных пшеницей, овсом и ячменем. Дети из семей новопоселенцев превосходили числом родившихся в деревне, и работа в поле стала заодно соревнованием в выносливости и смекалке. Крисп успевал поддерживать порядок на своем участке и помогал соседям; даже мальчики, бывшие на два года постарше, вскоре признали его за своего.

Он умудрялся находить время и для проказ. Рух так никогда и не узнал, кто подложил тухлое яйцо в солому аккурат в самое изголовье его ложа. Несколько дней ему с семьей пришлось спать на улице, пока дом проветривался от смрада. А Евдокия как-то раз с воплями прибежала к матери, увидав после купания в речке, как ее одежда прыгает сама собой.

В отличие от Руха, Таце мигом сообразила, кто посадил жабу в платье Евдокии. В ту ночь Криспу пришлось спать на животе.

В предвидении дождливого сезона отец помог одному нерасторопному новопоселенцу починить крышу – и заработал поросенка. Криспу пришлось присматривать и за ним.

– Будущая свиноматка, – не без удовольствия констатировал отец. – Через год разведем своих собственных свиней.

Крисп предвкушал, как будет лопать свиные отбивные, ветчину и бекон, хотя мысль об уходе за поголовьем свиней радовала его куда меньше.

В деревне было небольшое стадо овец, которым сельчане владели сообща и разводили больше ради шерсти, чем ради мяса. Из-за наплыва новых жителей, прибывших налегке, в той лишь одежке, что была у них на плечах, овец и ягнят остригли по второму разу за год. Вечерами мать Криспа сучила пряжу и начала обучать этому искусству Евдокию. На улице между двух столбов с вилками соорудили ткацкий станок, и мать превращала готовую пряжу в ткань.

Крупного рогатого скота в деревне не было. Весь крупный скот принадлежал кубратам. Коровы и быки олицетворяли в Кубрате богатство, почти как золото. Вместо быков крестьяне пахали на ослах.

Отца это крайне раздражало:

– У быков есть рога, к которым можно прикрепить ярмо, а ослам приходится привязывать его к шее, и они задыхаются при малейшем усилии.

Но Рух показал отцу специальный хомут для ослов, сделанный крестьянами по образцу упряжи, которую кубраты надевали на коней, запрягая их в юрты. На отца это произвело большое впечатление:

– Кто бы мог подумать, что варвары способны изобрести такую полезную штуку?

Но изобрести способ выращивания винограда на северных склонах гор варварам все же не удалось, так что вместо него все ели яблоки и груши и пили пиво. Новопоселенцы не переставали ворчать по этому поводу, хотя некоторые сорта пива с добавками меда были почти так же сладки на вкус, как вино.