Похищенный трон

Шлемов и щитов тоже больше, чем тогда, и еще многие заказывают кольчуги. Это, конечно, не полные доспехи, спорить не стану, но всяко лучше, чем кожа, пропитанная растопленным воском.

– Если я не ошибаюсь, я знаю, откуда к ним пришла эта мысль, – сказал Абивард. – Заказывают те, кто ходил воевать за Шарбараза, Царя Царей?

Ганзак нахмурил лоб:

– Да, повелитель, они, как это я раньше не сообразил? А ты как догадался?

– Прежде чем Абивард успел ответить, кузнец щелкнул пальцами:

– Стоп! Я понял.

Думаешь, они у видессийцев подглядели?

– Не сомневаюсь, – сказал Абивард. – Видессийских доспехов достаточно, чтобы взять верх над нашими конными стрелками и даже оказать сопротивление нашим копейщикам, и при этом они намного подвижней тяжелой кавалерии. Мне уже тогда подумалось, что в их экипировке есть свои достоинства. Как выясняется, не мне одному.

– М-м… не стану с тобой спорить, – сказал Ганзак. – Оказывается, они не только гады, как я раньше думал, есть в них и хорошее. Я думал, что видессийцы – это только золото и обман, а силы и смелости в них нет, а они оказались не такими. – Он зашевелил челюстью, будто жевал что-то не особо приятное. – Но думаю, меня бы больше устроило, если бы они были такими, как гласит молва.

Тогда они были бы менее опасными, по-моему.

– Думаю, ты прав, – сказал Абивард. Ганзак все понял очень четко. Он, вне всякого сомнения, превосходный кузнец. А вот какой бы из него получился дихган, доведись ему родиться в благородном семействе? Скорее всего, очень даже неплохой. Да, стране нужны хорошие кузнецы, но хорошие правители ей тоже нужны.

Абивард вспомнил слова Таншара о том, сколько теряет царство от того, что многим так и не удается проявить свои способности.

Фрада был крайне расстроен, буквально лопнуть готов:

– Все только и твердят, что о видессийцах: мол, они такие, они сякие! воскликнул он. – А вот я даже на тысячу фарсангов не приближался ни к одному видессийцу!

– Не принимай близко к сердцу, братец, – сказал Абивард. – Скоро и тебе представится случай помериться с ними силами.

– Когда? – спросил Фрада. – Когда стану старым и седым, как Смердис? Тогда я против них ни на что не сгожусь. Ведь если Шарбараз, Царь Царей, в такой дружбе с Автократором Ликинием, то у нас с ними будет мир на целое поколение. Он говорил об этом так, будто ничего хуже быть не могло. Но с другой стороны, он ведь еще не был на войне.

– Вряд ли тебе придется ждать так долго, – сказал Абивард. – Шарбараз, Царь Царей, – человек чести, он никогда не начнет войну с Ликинием без серьезного повода. Но Ликиний вполне может дать такой повод. Не забывай, за свою помощь в войне он оттяпал от нас хороший кусок Васпуракана. Он из всего старается извлечь наибольшую выгоду. Однажды он перестарается, и тогда придет твой час.

Фрада согнул руку, словно пристраивая копье в локтевом изгибе:

– Скорее бы!

Абивард, глядя на него, засмеялся:

– Я сказал «однажды», братец, не «завтра» и даже не «через год».

– Я слышал тебя, – ответил Фрада. – Слышал, но не слушал.

Глава 13

Прошлую зиму Абивард провел в изгнании, в холодном Серрхизе, городе Видессийской империи. Позапрошлая зима была полна возбуждения и лихорадочных приготовлений к мятежу Шарбараз был тогда беглецом, а Смердис держал в руках большую часть Макурана.

Эта зима была не такова. Она проходила не в той полуспячке, которую Абивард изведал в детстве и юности. Теперь он, а не Годарс был дихганом и нес на своих плечах ответственность за улаживание всяких раздоров в наделе и за то, чтобы запасов хватило до весны. Но урожай собрали хороший – лучше, чем он рассчитывал, – и в закромах было достаточно зерна, орехов и фруктов, чтобы надел жил сыто до возвращения теплых дней.

У него впервые за последние два с половиной года появилась возможность немного расслабиться. И эту возможность он использовал вовсю: спал длинные зимние ночи напролет, пил горячее вино со специями, борясь с морозными метелями и ледяным ветром, и отъедался, благо не было надобности экономить припасы. Ему даже пришлось проделать дополнительную дырочку на ремне, поближе к концу.

Кое-что росло даже и в эту гнусную погоду. Живот Рошнани набухал, и она смотрела на это со смешанной гордостью и иронией. На последних стадиях беременности у нее начинали пухнуть лодыжки, если она оставалась на ногах продолжительное время. Из-за этого, к ее большому неудовольствию, пришлось ограничить ее выходы с женской половины.

Абивард продолжал вызывать Рошнани в свою постель, даже когда она совсем округлилась. Это вызывало недовольство других жен. Одна из них пожаловалась:

– Почему ты не вызываешь меня чаще? Разве я не красивее ее?

– Если тебе приходится задавать такой вопрос, значит, нет, – ответил Абивард, – потому что, когда такие слова сходят с твоих губ, ты становишься очень некрасивой.

Женщина в полном недоумении посмотрела на него:

– Я не понимаю.

– Знаю, – со вздохом ответил он. – И в этом часть наших с тобой трудностей.

Постепенно он начал выпускать и других своих жен погулять вне женской половины. Он по-прежнему не был уверен, что поступает правильно, но другого выхода не видел. Но прежде чем разрешить женам гулять по крепости, он предложил такую вольность матери. Барзоя, как и прежде, наотрез отказалась. Он ожидал этого, и все же ее отказ опечалил его. Другие открывали для себя новые пути, но ее дорожка в жизни оставалась неизменной.

– Что же нам с ней делать? – спросил он Рошнани холодной ночью, когда они лежали в обнимку в его кровати – как ради ласки, так и ради тепла. – Если другие будут выходить, видеть то, чего не видит она, делать то, чего она не делает, ей будет трудно оставаться хозяйкой на женской половине.

– Скорее всего, она ею не останется, – ответила Рошнани. – Главенство перейдет к другой. – Поскольку она сама была главной женой дихгана, под этой «другой» она, разумеется, подразумевала себя, но, верная себе, и здесь постаралась держаться в тени.

И конечно, она была права. Абивард понял, что рано или поздно, но перемена неизбежна. В конце концов, Барзоя была лишь вдовой бывшего дихгана. Но она была и непререкаемой хозяйкой над всем женским населением крепости задолго до рождения Абиварда. Мысль о том, что теперь эта власть уходит из. ее рук, была равносильна землетрясению. Абивард озадаченно покачал головой.

Рошнани увидела это движение и спросила:

– Что с тобой?

Абивард объяснил, а потом сказал:

– Я думал обо всех переменах, которые произошли за последнее время, но вот эта застигла меня врасплох; может быть, поэтому она так огорчительна.

– Но ты же сам сказал, что эта перемена происходит потому, что сама Барзоя отказывается меняться, – напомнила ему Рошнани. – А впереди еще много перемен.

– Она взяла его руку и положила ее себе на живот. Над ее набухшим чревом туго натянулась кожа.

Ребенок начал брыкаться и ворочаться, а потом ткнулся чем-то твердым и круглым в ладонь Абиварда.

– Это головка! – с восторгом сказал он. – Определенно головка.

Она положила рядом с его рукой свою.

– Думаю, ты прав, – сказала она и тут же, словно волшебный остров, который может подняться из воды и сразу уйти обратно, головка уплыла от них: ребенок поменял положение.

Абивард прижал Рошнани к себе. При этом ребенок энергично заворочался. Оба засмеялись.

– Кто-то очень старается оказаться между нами, – сказал он.

Рошнани посерьезнела.

– Знаешь, а ведь так и будет какое-то время, – сказала она. – Мне нужно оправиться после родов, и ему не обойтись без меня, несмотря на нянек и служанок.

– Я знаю, – сказал Абивард. – Надеюсь, все мы это переживем. Только вот очень любопытно, в кого из нас он пойдет. Если он окажется похож на твоего брата Охоса, по нему все девчонки сохнуть будут.