Битва в космосе

— Он же шутит, Реатур, — быстро вмешался Ирв, а затем добавил по-английски: — Хогрэм ведь шутит, не так ли, мистер Толмасов?

— Да, — ответил полковник и перешел на скармерский, переведя последнюю фразу Хогрэму. Тот снисходительно махнул рукой — он уловил смысл сказанного без перевода — и проговорил в микрофон:

— Так мы достигли соглашения?

— Да, но при условии, что мы рассчитываем стоимость питания пленников на каждый день, — ответил Реатур. — Если нет, я оставляю за собой право постепенно избавляться от них.

Толмасов подумал, что если вождь омало пошутил, то пошутил весьма дурно. Но Хогрэм оставался невозмутим.

— Мы рассчитаем. На этом все?

— Думаю, да, — согласился Реатур.

На сей раз Брюсов встрял в разговор без подсказки командира:

— Благородные хозяева владений, поскольку вы так мирно беседуете сейчас друг с другом, почему бы вам не дать взаимное обещание впредь воздерживаться от военных конфликтов, учитывая достигнутое вами сегодня соглашение?

— Глупо обещать такое, — сказал Хогрэм. — Мы с Реатуром не ведем свое происхождение от одной и той же почки. Мы — не друзья. Можем снова начать войну Зачем лгать сейчас?

— Ты прав, скармер, — отозвался Реатур. — Только кто может сказать, на чьей стороне Ущелья Эрвис начнется новая война? Теперь, когда мы увидели ваши корзины, способные плавать по воде, мы сумеем построить такие же.

Хогрэм издал странный свистящий звук, напомнивший Толмасову свист чайника с закипающей водой.

— Никто из моих самцов не схватывает сути новых явлений так же быстро, как ты… сейчас, когда Фральк мертв. Определенно, Реатур, мне хотелось бы видеть тебя скармером. Я назвал бы тебя самым старшим из всех старших.

— Общение с humans, — Толмасов тотчас перевел употребленное Реатуром английское слово на скармерский, — научило меня, как мне относиться к явлениям, раньше мне неведомым.

— Ясно, — Хогрэм взглянул на полковника. — Я закончил.

— Левитт, вы меня слышите? — спросил Толмасов и, получив утвердительный ответ, продолжил: — Похоже, мы можем рапортовать на Землю об успехе.

— Да, вы правы, — ответил Ирв по-английски. — Полагаю, ни вы, ни мы не потерпели бы хладнокровной резни военнопленных.

— Верно. Для нашей экспедиции это обернулось бы катастрофой. Что же, до свидания, Ирвинг. Конец связи.

Толмасов и Брюсов быстро распрощались с Хогрэмом и покинули Палату Совещаний.

— Ну же, Пери! Бросай мяч! — крикнула Ламра. — Бросай его мне! Сейчас моя очередь! Я тоже хочу играть!

Пери бросила мяч другой самке, и Ламра бросилась за ним, все еще надеясь поучаствовать в игре.

— Нет, тебе нельзя, — сказала самка и бросила мяч кому-то еще. — Ты больше не можешь играть с нами, Ламра. Ты слишком уродлива.

— Верно, — подтвердила Пери. — У тебя дырки тамг где выпали твои отпочковавшиеся, а раз они выпали, тебе нельзя даже быть здесь. Тебе следовало умереть, как и положено любой самке. Кто когда-нибудь слышал о старой самке?

— Кто слышал о старой самке? Кто слышал о старой самке? — пронзительно заверещали все остальные, бывшие подружки Ламры, и окружили ее плотным кольцом. Пожелтевшая как солнце, Ламра принялась было бросаться на них, но они легко увертывались и продолжали глумиться. Но даже если бы ей и удалось поймать кого-нибудь, то что толку? Самки просто скопом накинулись бы на нее, и ничего хорошего из этого бы не вышло.

Последнее время Ламра часто задавалась вопросом, а стоило ли вообще человекам спасать ее? В глубине души она никогда не верила, что им это удастся. А если и задумывалась о том, что будет ПОСЛЕ, то рисовала в воображении обычную свою жизнь с беготней и с играми, но без почек. Как в совсем ранней юности.

Однако теперь никто больше не желал играть с нею.

— Кто когда-либо слыхал о старой самке? Кто когда-либо слыхал о старой самке? — вопили ее бывшие подружки и настолько увлеклись, что не услышали, как скрипнула дверь из внешнего мира.

— Что здесь происходит? — громогласно возопил Реатур, как и Ламра, желтый от гнева, но далеко не такой беспомощный в своей ярости, как она.

Некоторые самки враз посинели и метнулись прочь. Другие, посмелее, остались.

— Мы не хотим, чтобы она жила здесь! — крикнула Пери хозяину владения. — Она должна уйти.

— ТЫ уйдешь, и немедля! — крикнул, Реатур ужасным голосом и отвернул от Пери все свои глазные стебли. Куда только подевалась ее напускная храбрость? Даже не позеленев, она сразу сменила желтый цвет на синий и с визгом убежала в дальний конец зала.

Реатур подошел к Ламре.

— Знаешь, это не поможет, — сказала она. — Ты не сможешь заставить их любить меня, Реатур. Как только ты уйдешь, все начнется сызнова.

— Думаешь?

— Знаю, — вздохнула Ламра. — Так случается каждый раз… Я надеялась, что все будет нормально. Я хочу сказать, что сейчас выгляжу уже не так странно, как совсем недавно. На моем теле больше нет ЛЕНТЫ, а в дырках, откуда выпали отпочковавшиеся, нет БАНДАЖЕЙ. Но для остальных самок я по-прежнему слишком странная. Думаю, теперь меня любит только мой бегунок.

Она разжала кулак и посмотрела на подаренную Реатуром игрушку.

— Неправда, — возразил хозяин владения. — Я тебя люблю, ты же знаешь.

— Да, знаю, — почти согласилась Ламра. — В конце концов, именно ты сделал для меня деревянного бегунка и… и… — она умолкла, в полной мере осознав смысл только что сказанных Реатуром слов, и расширилась в знак признательности, но затем выпалила: — Но ты приходишь сюда слишком редко, чтобы любить меня.

— А вот это верно, — медленно произнес Реатур. — Но я не могу торчать здесь все время, мне ведь нужно и владением управлять. — Он ненадолго задумался. — Может, мне собрать всех самок вместе и приказать им, чтобы они относились к тебе, как раньше? Как к любой другой из них?

На мгновение перед Ламрой забрезжила надежда, но лишь на мгновение.

— Не надо, — с грустью сказала она. — Они просто рассердятся на меня еще больше за то, что я навлекла на них твой гнев. И потом… я ведь уже не просто одна из них, не так ли? Я уже другая, и я одинока.

— Конечно. Самки, подобной тебе, никогда прежде не бывало. Следовательно, и все законы для самок не подходят для тебя.

— И что с того, отец клана? — спросила озадаченная Ламра, до сих пор не подозревавшая о наличии каких-то особых законов.

— Возможно… — Реатур снова задумался, теперь уже надолго. А когда продолжил, то Ламре показалось, что говорит он сам с собою, а не с ней: — Возможно, теперь тебе следует покинуть палаты самок и жить так… ну, почти так, как если бы ты была самцом, я полагаю. Как бы ты к этому отнеслась, Ламра?

— Не знаю, — предложение Реатура казалось настолько странным, что Ламра с трудом восприняла его суть. А потому она ухватилась за ту часть, которая показалась ей наиболее близкой к теперешним неприятностям, и спросила: — А самцы будут относиться ко мне лучше, чем самки?

— Трудно сказать, — неуверенно ответил Реатур. — Думаю, кто-то лучше, кто-то хуже. Всем нам свойственно с опаской относиться к новому и непонятному. И все же я считаю, что нам с тобой нужно попробовать. Все равно тебе пора хорошенько познакомиться с внешним миром:

— Ты хочешь сказать, что я смогу посмотреть, потрогать и понюхать все, что находится за той дверью?

— Все, что тебе угодно.

На протяжении всей Ламриной жизни дверь означала для нее рубеж, границу ее вселенной. Внешний мир — вернее, его крохи — она видела только сквозь мутный лед, через который в палаты самок проникал свет снаружи. Но оказаться там, среди размытых очертаний, узнать, что они представляют из себя на самом деле…

— Пошли! — Ламра решительно направилась к выходу. Затем побежала, и лоскуты кожи, оставшиеся от почек, захлопали по ее ногам. Разрывы заживали медленно, срастались неровно; прежнюю гладкость линий тела Ламре было вернуть не суждено, сколько бы ей ни предстояло прожить.

Реатур последовал за ней.