З.Л.О.

— Ух ты! Какой батискаф! — присвистнул Саша и тут же получил прощение и расположение Яна. — Ну, ты даешь, Очкан! Зыко!

— Я не очкан, я Ян!

— А я Сашка Барон, держи пять. Сколько тебе лет?

— Почти семь.

— Блин, чего ж ты плавать не умеешь! Хочешь, научу?

— Хочу. Только давай завтра, мне домой пора.

— Как же ты домой такой мокрый пойдешь?

— А я тут рядом живу.

— Я тоже. А «батинок» тебя не заругает?

— Ботинок?

— Ну, отец?

— У меня нет отца.

— У меня тоже нет. А что с твоим?

— Он повесился.

— Ух ты, круто! Извини.

— Ничего. Я привык. А твой отец где?

— Я его никогда не видел. Матыга говорит: «А хрен его знает!» Она вообще всегда так отвечает, почти на любой вопрос. Пойдем, я тебя провожу. Я тебя спас, мы теперь друзья. Будешь дружить?

— Буду. Только ты меня больше в речку не толкай, спасатель.

— Заметано. А чего ты в очках, как дурак?

— Пф-ф, — смешно фыркнул Ян, — близорукость. Я книжек много читаю. Фантастику всякую. Беляев, Ефремов, Казанцев, Уэллс — слышал про таких?

— Не-а. Расскажешь?

— Темнота! Конечно, расскажу.

И всю дорогу домой Ян рассказывал Саше про свои любимые книжки, а Барон только причмокивал, присвистывал, говорил свое любимое «ух ты» и думал, что такого интересного друга у него еще не было. Когда они пришли к Яну домой, выяснилось, что они живут в соседних дворах. Сашка завис у нового друга до темноты, разглядывая шкафы с книгами и играя в немецкую железную дорогу. Научить Яна плавать назавтра не получилось, потому что он неожиданно уехал с бабушкой в далекий Ленинград навещать ее старинную подругу. Зато какой радостной получилась встреча, когда мальчишки встретились первого сентября в одном и том же первом классе. Их поставили парой, и в класс они вошли, взявшись за руки.

И так и прошли по жизни, держась за руки, больше двадцати лет. Сашке от Бога достались большие кулаки, буйная головушка, покрытая черными кудрями, и умение добиваться цели. Яну — большая библиотека, добрая душа, неуемная фантазия и ЭВМ в голове. Тандем получился выдающийся. Ян подсадил Сашку на чтение, заставил полюбить фантастику, внушил веру в небывалые чудеса и возможность осчастливить человечество витамином счастья. Вот только свою любовь к химии он передать Сашке не смог. Все ограничилось чтением рассказов и разглядыванием сюрреалистических картинок в прогрессивном журнале «Химия и жизнь» да баловством с набором «Юный химик». Благодаря Саше Яну не приходилось думать о самозащите — тот стал его верным телохранителем. Научил его со временем бухать и клеить девчонок, правда последнее только в теории. Но не сумел научить своим природным умениям торговаться на рынке, менять ненужные вещи на необходимые и быстро находить простые решения для сложных вопросов. У обоих были непростые фамилии. Вообще-то в Черняевске трудно кого-то удивить фамилией, все народности здесь безнадежно перемешались.

С Яном все обстояло просто. В Шварценбурге издавна жила чешская община — большая настолько, что у них была своя кирха и свой участок кладбища. После войны почти все чехи свалили на историческую родину и в побежденную Западную Германию. В конце пятидесятых уехала в Прагу и семья Вацлава Гелочека. Сам Вацек, молодой стеснительный интеллигентный инженер, не захотел уезжать из родного Черняевска от своей любимой Галочки и остался работать на консервном заводе, выпускающем самые вкусные шпроты в мире. Когда холодной Пражской весной советские танки утюжили красавицу Прагу, впечатлительный Вацек заболел. От стресса у него за ночь выпали все волосы на голове и лице. Но неприятности на этом не закончились. После того как он отказался на партийном собрании завода публично осудить чешских оппортунистов, его исключили из партии. Его переписку с родителями отслеживали, телефон прослушивали, из страны не выпускали ни его, ни жену. Не выдержав прессинга, тихоня Вацек заболел. Пару месяцев провалявшись дома, погрузился в глубокую депрессию и, как только вышел из нее, повесился на галстуке, привязанном к батарее отопления в своей комнате. Случилось это в новогоднюю ночь 1969 года. Яну тогда только что исполнилось пять лет. О подробностях страшной смерти отца он узнал через четыре месяца от ребят во дворе. В семье об этом никогда не говорили.

Откуда у Саши взялась фамилия Барон, установить не представлялось возможным. Ходили легенды, что его мать прижила его от местного цыганского барона. Впрочем, когда ее спрашивали, она говорила: «А хрен его знает…» Работала Сашкина мать в их школе поварихой и всегда накладывала сыну и его другу добавки, очень расстраиваясь при этом, что Ян не растет.

— Доходяга, — вздыхала она.

Женщиной она была во всех смыслах большой. Добрая и влюбчивая, она постоянно жалела всяческую мужскую дрянь. Поэтому кавалеры у нее менялись чаще, чем гардероб. И Сашка предпочитал по возможности проводить у друга не только дни, но и ночи. Мама Яна — учительница русского и литературы в старших классах — только тихо вздыхала, глядя на огромного Сашку, остающегося у них ночевать. Бабушка Яна называла Барона байстрюком и босяком, ворчала, что он ест, как два здоровых мужика, но относилась к нему как к члену семьи. Химией Ян заболел с седьмого класса. Зачитывался книгами про средневековых алхимиков и про Менделеева, мечтал, как изобретет эликсир счастья, чтобы никто на земле не грустил. А вечерами все что-то выписывал себе в дневник из толстых книжек. Барон в восьмом классе начал уже бегать за девочками, а друга иронично прозвал Алхимиком. Кличка моментально приклеилась к Яну, сменив канувшую в Лету предыдущую — Гурвинек. И хотя Ян внешне по-прежнему напоминал смешного человечка из «Веселых картинок», звали его теперь все Алхимиком. Барону было проще — его фамилия не допускала никаких кличек.

— Я цыганский Барон, у меня много жен, — весело констатировал Сашка, фланируя по школе и подмигивая влажным черным глазом самым красивым десятиклассницам.

Красавицы млели от его колдовского взгляда. А вот учительница химии, которую одноклассники называли Химерой именно с его легкой руки, от Барона вовсе не млела. Старая грымза вызывала его к доске не иначе как:

— А сейчас Александр Баран. Ну, выходи, Баран, не стесняйся.

Когда Сашка в очередной раз сказал ей, что она ошиблась и его фамилия Барон, Химера сделала удивленные глаза и даже приподняла очки.

— Да? А вот и нет. Я никогда не ошибаюсь, Баран. Это в паспортном столе или в загсе одну букву перепутали.

Правда, после того, как на ее уроке неожиданно раздался взрыв в лаборантской (Барон сиял весенним солнышком, но ничего доказать она не смогла), Химера сменила тактику — просто перестала его замечать. А на выпускном экзамене в десятом классе поставила ему, к всеобщему удивлению, пятерку, хотя и предварила оценку заявлением о том, что:

— Вы, молодой человек, можете стать кем угодно, только не химиком.

То ли назло Химере, то ли не в силах расстаться с другом, Сашка поехал вместе с Яном в Ленинград поступать в Химико-фармацевтический институт. Барон умудрился не только поступить, но и окончить его, несмотря на общажные пьянки, гусарство и разгильдяйство. Так и получили они вместе с Яном дипломы фармацевтов и оба остались в Ленинграде. Сашка по распределению попал в НИИ фармакологии. Научная карьера его совсем не интересовала, а вот комната в общаге вполне устраивала. И в НИИ, и в общаге — всегда вокруг красавца Барона, как бабочки у лампочки, вились наивные девушки, но Саша не спешил с выбором. Вообще в отношениях с противоположным полом он был ветрен. Другое дело — дружба. Здесь Саша не менял приоритетов и почти каждый вечер сидел с бутылкой пива на Петроградке в крохотной шестиметровой комнатке, которую снимал Алхимик.

Ян работал провизором в знаменитой аптеке Пеля на Седьмой линии Васильевского острова. Алхимик взахлеб рассказывал рассеянно слушающему другу о замечательной династии немецких аптекарей, о Вильгельме Эрденфриде Пеле, основавшем эту аптеку в середине девятнадцатого века, его сыне Александре Пеле, превратившем их дело в настоящую империю — с исследовательскими лабораториями, научной библиотекой, складами, конторами по сбыту, фармацевтической фабрикой и редакцией журнала «Медицинской химии и фармации». Мало того что Пель снабжал лекарствами почти весь столичный Петербург, он еще изобрел «стеклянный сосуд для асептического хранения жидких лекарственных растворов», и сосуд этот стал настоящим прорывом в фармакологии и дошел до наших дней под названием «ампула». А еще Александр Пель дружил с Менделеевым и Чеховым и разработал эссенцию спермина Пеля, реклама которой гарантировала «избавление от старческой дряхлости, полового бессилия, последствий пьянства, худосочия и истощения». Спермин наделал много шума не только в Петербурге, но и в других европейских столицах, омолодив немало богатеньких счастливцев и намного опередив разработки сегодняшних эндокринологов. Александр Пель стал «Поставщиком двора его Императорского Величества» и воспитал двоих сыновей — Альфреда и Рихарда, которые продолжили семейное дело вплоть до 1917 года, когда аптеку национализировали. А в 1928 году закрылась и фабрика.