З.Л.О.

Только не работает ничего — свет за неуплату отключили. Я полгода как денег за квартиру не присылал. Ванну холодную набрал, водку туда поставил — чем не холодильник? Хорошо хоть, воду не отключили, жаль только, вода в кране стала невкусная. Новые власти подсуропили. Сделали центральный водопровод, воду забирать из Анаграммы стали, а раньше у нас вся вода из скважин шла. Вкуснейшая артезианская вода, предки мои немецкие такое обалденное пиво на ней варили! А мы в детстве прямо из кранов хлебали ее литрами. В каждом дворе была своя скважина пробурена, и из каждого дома торчал латунный кран. Летом набегаемся в футбол или в войнушку — и под краном умываемся, раны промываем и просто воду хлещем. Ничего вкуснее, чем вода моего черняевского детства, я потом в жизни не пил. Скважины артезианские по-хорошему раз в пятьдесят лет обновлять надо, а в Черняевске их в последний раз обновляли, еще когда он Шварценбургом назывался. Но новая мэрша свой порядок навела: все скважины позакрывала и подарила городу современный централизованный водопровод. По дороге домой мне таксист заплатки на улице показывал от нового водопровода. Ни тротуара не пожалели, ни старых мостовых, весь город в заплатах. И липы трехсотлетние зачем-то вырубили. Попробуй их пойми, эти новые власти. Чего они стали больших деревьев так бояться? Столбов-то на улицах все равно полно. В общем, не стало в Черняевске фирменной вкусной воды.

Ну и ладно. Двух ящиков водки мне спокойно хватило на две недели. Я пил, закусывал тушенкой, жалел себя и все думал, что дальше делать. Может, меня тогда на кладбище глюкануло просто? От страха, стресса да от всей той химии обезболивающей, которой меня в больнице перепичкали. А может, и вправду все случилось? Только вот что дальше делать, в любом случае не сказано. Я пил и ноги ломаные расхаживал, без костылей ходить учился. Вроде даже получаться стало. Правда, смешно так косолапил, по-клоунски. Тут водке конец пришел, а с ним — и нужда мне на улицу выйти до ближайшего магазина. Вида я, надо думать, стал страшного. Зарос весь, на голове шрамы, походка как у медведя из мультика. А на улице апрель буйствует, цветы распускаются. Листья на деревьях повылезали. Люди бодрятся, детишки на скейтах катаются. У меня же на душе лютый февраль, в кармане пачка денег. Иду чудовищно трезвый, а в ухе опять голос, такой знакомый, но не ухватить чей. «Ты спасешь этот город», — говорит. Ну, слава богу, думаю, не совсем сумасшедший я, не зря живым остался, есть у меня миссия, осталось только понять, от чего именно город нужно спасать. Может, от водки? Это я могу. И на автопилоте захожу в дверь магазина. Чувствую — ударяюсь обо что-то головой, а потом коленом, плечом; звон какой-то, осколки во все стороны… И сверху на меня в том числе. Что за чертовщина? Взрыв, что ли? Может, теракт какой-то? Не понял сразу, что вошел в закрытую стеклянную дверь и расколотил ее титановой башкой, хотя дверь толстая стояла, почти как в метро в Петербурге, на станции «Горьковская». До сих пор не понимаю, как мне это удалось. Говорят, у любого самого толстого стекла есть такая точка, что если в нее попадешь, то враз разобьешь. Специально ни за что не найдешь ее, а я, похоже, случайно нашел.

Вокруг крик, гам, люди пятятся, продавщица за прилавком зеленее своего чепчика стала. Ну а мне-то что? Мне водки купить надо, так что я не останавливаясь иду к прилавку. Правда, чувствую, по лбу что-то течет и рубашка моя голубая, вижу, вся в крови. Ну и чего теперь делать? На фига двери такие прозрачные ставить, что их не видно? Понятное дело, я дома двадцать дней свет не включал, подослеп слегка от солнца апрельского, вот и вломился. Но водка-то мне все равно нужна. Протягиваю бледной моли за прилавком пачку купюр.

— Ящик водки мне, самой лучшей.

Рука правая тяжело как-то поднимается. А продавщица онемевшая мне на плечо правое показывает. Смотрю туда. Осколок в загривок у правого плеча мне воткнулся. Большой такой, зазубренный, треугольный, как боевой топор. Значит, это он мне мешал руку поднимать. Я его левой рукой с трудом выдернул, оттуда сразу крови фонтан. Заткнул его кое-как левой рукой, а правую дуре этой протягиваю.

— Давай водку скорее.

Продавщица взвизгнула. В подсобку побежала. Ну, думаю, слава богу, водку мою сейчас принесет. Не тут-то было. Заваливают в магазин одновременно менты и «скорая помощь» и начинают делить, кому меня забирать. Я этим ослам говорю:

— Я следователь по особо важным делам Блок. Бывший следователь. Вернулся в свой родной долбаный город, чтобы вас, козлов, спасти. А здесь даже водку спокойно не купить. Понаставили дверей стеклянных.

Тут менты отступили, говорят врачам:

— Забирайте, это ваш клиент. Штопайте и прямиком в «Гестапо» сдавайте. Белая горячка налицо.

Убежать на своих медвежьих ногах я не мог. Так и оказался в первый раз в этом чудном санатории. Не зря его горожане прозвали «Гестапо». Во время войны здесь и вправду находился штаб гестапо. Очень уж приглянулось нацистам здание бывшей тюрьмы. И вышки пригодились. Коммунисты вышки сносить не стали, открыли в здании областную психбольницу. На вышках — часовые, по периметру — охранники с собаками. Наряду с психами сюда свозили всех недовольных советской властью, которые на Западе именовались диссидентами, а в СССР легко получали психиатрические диагнозы и бесплатное лечение. Благо недовольных совком в бывшей Пруссии и соседней Литве обитало предостаточно. Особенно зверствовал здесь в семидесятых одноглазый главврач Дубикайтис. О его методах лечения ледяной водой, электричеством и резиновыми дубинками знали диссиденты по всей стране. В демократической России диссидентов выписали, часовых с вышек убрали, но сами вышки на всякий случай оставили. И мрачные стены больницы, бывшей гестапо, бывшей тюрьмы — веселее не стали.

Лежал я в общей палате с диагнозом посталкогольная психастеническая психопатия. С соседями мне повезло. Милейшие люди. Особо я сошелся с двумя персонажами. Первого все звали Кот, потому что на настоящее имя он не отзывался. Кот не разговаривал, только мяукал, мурлыкал и урчал. Очень любил, когда ему чесали за ухом, и требовал, чтобы его гладили по животу, и было что погладить, потому что Кот был здоровенным пузатым мужиком сорока лет от роду, лысым, но с усами. Если Кота обижали, он шипел, выгибал толстую спину, очень больно царапался и мог нагадить обидчику в постель или чего-нибудь запросто откусить. Поэтому обидеть его мог только очень смелый новичок и только один раз. Поймали Кота в калининградском зоопарке, где он рыл подкоп к тигрице — мечтал, наверное, о достойном продолжении своего кошачьего рода. Второй мой новый друг, в отличие от Кота, говорил неприлично много. Про одного из известнейших представителей городского музыкального андерграунда — Пита Хардрока — я знал еще с волосатого детства. Кудлатый пятидесятилетний дядька, прославившийся в тусовке как ярый враг советской власти, провел больше десяти лет в разных психиатрических заведениях по всей стране. «Человек всего Советского Союза» — так он называл себя сам. Вряд ли кто-нибудь смог бы вспомнить хоть одну его песню, но зато все знали, что он режет себе битой бутылкой вены на концертах, плюется в ментов, бьется на сцене в падучей, а еще что у него полный рот железных зубов. Петр Сигизмундович Концевич, он же Пит Хардрок, оказался приятным собеседником, а когда узнал, что я старинный поклонник трэш-метала и что меня выгнали из органов за пьянку, уже не отходил от меня ни на шаг. Только потом, на второй моей ходке в дурдом, я узнал от циничного Сатанюги, что большую часть своих сроков в дурках Пит провел за эксгибиционизм. Любил этот монстр рока с железными зубами помастурбировать в общественном транспорте — например, в вагонах электрички на глазах изумленных огородников. Поймав его на стыдных диагнозах, советская трудовая медицина склонила Пита к сотрудничеству. И теперь он чувствовал себя в психиатрических лечебницах как рыба в воде, постукивая на разговорчивых друзей-музыкантов и диссидентов-психопатов. Психушки всегда с радостью принимали Пита в свои объятия, когда у него появлялась необходимость спрятаться от алиментов, долгов друзьям или пересидеть какое-нибудь разбирательство по хулиганству. А Пит, что называется, сотрудничал.