Собачья королева

— Уходить? — впервые вступил в разговор Иван, испугавшись своего громкого дрожащего голоса и стараясь не думать, что говорит он с молчащей улыбающейся собакой.

— Конечно, уходить, да побыстрей. Папу Диму спасать будем. Он ведь — ведьмина жертва следующая. Ведьма, как с кладбища с пустой тачкой вернулась, приоделась в моё платье парадное, примарафетилась, под платок красивый волосы забрала и стала у ворот папу Диму ждать-поджидать. А губы свои поганые Женечка в приворотном ядовитом зелье смочила. Вот приехал папа Дима — она ему ворота отворила, и только он из машины вышел — прыг ему на шею обниматься. Он-то думал, что это я его встречаю, а она ему в уста сахарные впилась и свою слюну ядовитую выпустила — одурманила, приворожила. Вот и ходит он с тех пор сам не свой, а её игрушка. Лишь иногда у него сознанье пробивается. Помнишь, как признал он меня, когда мы с тобой с речки пришли? Про твоё купанье опасное я с тобой ещё поговорю, забубённая головушка! Еле вытащила тебя. Хорошо, что шнурок на мамином крестике такой крепкий оказался. Так вот, привела ведьма одурманенного папу Диму домой и накормила супом из моих потрохов, да ещё и сердце съесть заставила — поселила в нём тоску вековечную и вину вселенскую. Он с тех пор ничего не ел, совесть изнутри его гложет сквозь дурман. А дальше — не сдержалась тварь похотливая и затащила папу Диму в постель да снасильничала, отняла у него силу мужскую, а сейчас и вовсе убить его готовится. Зарезать хочет острым ножом, как семью его когда-то в Баку злыдни резали.

— А почему она его тогда, ну, сразу когда встретила, не убила? — снова подаёт голос Иван.

— Из-за тебя, Ваня. Ты ей нужен. Я сначала думала, что Женька завидущая у меня всё забрать хочет — и дом, и мужа, и тебя. А оказалось, ей только ты нужен. Хотела она под моей личиной с тобой уехать обратно в Швейцарию. Только ты её обманным речам не поверил, да ещё и напугал. Теперь план у неё поменялся. Хочет она папу Диму убить и на тебя его смерть свалить. Чтобы тебя в колонию отправили, а она, паскуда, покуда новый план разработает. Я слышала, как она по телефону с прабабкой твоей Настей о чём-то договаривается. То ругалась она и угрожала, то подлизывалась и лебезила-умоляла. Денег всё время ей сулила, разговор-то всё время вокруг какого-то завещания крутился. Нечисто тут. А у нечистых чисто не бывает! Обманула меня, видать, тогда бабка Настя. Не могли меня мать с Михаелем с голым задом оставить. Не такие они люди. Так что мы теперь туда сами поедем и во всём разберёмся. А пока, сынок, открой окно — мне в этом теле это как-то несподручно. Ах да, совсем забыла! Через день после смерти своей как бы заснула моя душа замученная, а проснулась в собачьем теле рядом со зданием вокзала Вырицкого. А ведь ты в тот день приезжал как раз. Я тебя на платформе встречала, но ты на меня внимания не обратил, да и дождь помешал. А потом, когда ты меня домой привёл, я полнолуния ждала. Только в полнолуние смогу я теперь поговорить по-человечески. Да и то только мысленно. Заболталась я с тобой, а папа Дима наш в беде. Открывай окно, Ванечка!

Иван поднимается. Ноги неприятно дрожат. Открывает окно и вдыхает ночную прохладу полной грудью. Может, он всё-таки спит?

Чернушка встаёт у окна на задние лапы, высовываясь наружу как можно дальше, и неожиданно громко и протяжно воет. Никогда ещё Ваня такого воя не слышал. Страшный, совершенно не собачий вой прародителей всех собак — волков — служит знаком для своих. Со всех сторон отвечают Чернушке её родственники, вся собачья Вырица не спит и брешет в едином порыве в ответ на вой праматери-волчицы. Фредди тоже тявкает в своём углу. Ваня невольно затыкает уши, но всё равно собачий лай гремит в голове. Но недолго. Пару минут всего длится собачья какофония, и снова наступает ночная тишина. Люди, вырицкие жители, проснувшиеся от страшного лая, перевернулись на другой бок и тут же заснули мёртвым сном, довольные быстрым окончанием нежданного собачьего концерта. Чернушка тоже довольна. Шерсть её распушилась, лобастую голову держит она теперь величаво, в каждом движении чувствуются дикие сила и грация, ни дать ни взять — Собачья Королева.

Глава 17

Собаке — собачья смерть

— Пора, Ванечка! Отпирай дверь. Наши-то уже на подходе. Пойдём и мы со злодейкой поквитаемся. Ничего не бойся. Двери входные и окна на кухне открой, не забудь!

Иван открывает дверь и бежит за юркнувшей в неё Чернушкой. За ними энергично скачет той-терьер. В три прыжка проходят они лестницу и врываются на кухню. Там беда! Папа Дима сидит привязанный к стулу: ноги — к ножкам спереди, руки — к спинке сзади. Женщина в мамином домашнем халате на голое тело одной рукой за волосы запрокидывает его безвольную голову, во второй держит длинный острый нож. Тот самый, что у Ивана вырвал участковый. Чернушка повисает на руке с ножом мёртвой хваткой, вгрызается в запястье до крови. В запястье, на котором уже белеет один старый шрам. Женщина остервенело визжит, пытается освободиться от собаки, роняет стул с папой Димой спинкой на пол. Нож выпадает из прокушенной руки. Женщина падает на колени, чтобы схватить нож левой рукой, правую продолжает неистово рвать чёрная собака. Иван ногой футболит нож в другой конец кухни, боясь смотреть в лицо рычащей, изрыгающей проклятья полуголой женщины. За окнами тоже рычат и во входную дверь скребутся.

— Окно и двери! — слышит мамин крик в голове Иван и спешит к окну.

Вместе с ночным воздухом в кухню врывается резкий собачий запах и глухой хоровой рык. Иван смотрит в окно. Под ним море собак, разных, дрожащих от жажды боя, злых, голодных собак. Но Иван их совсем не боится. Он знает — это его стая. Собаки забираются друг другу на спину, карабкаются в кухонное окно. Но Иван уже бежит отпирать входную дверь, боковым зрением успевая ухватить вертящуюся, как юла, женщину на полу, которая отчаянно и тщетно пытается оторвать от себя разъярённую Чернушку Иван открывает дверь, и его тут же сбивает с ног, прижимает к полу волна собак, рвущихся на кухню. Иван падает на спину, успев сгруппироваться. Ладони инстинктивно закрывают лицо и низ живота. По нему бежит нескончаемая река собак. Больших и маленьких, матёрых и щенков, кобелей и сук, породистых и дворняжек. Всех их объединяет одно — они возбуждены до предела, их распирает желание справедливой мести, они приглашены на торжественную казнь. Иван на дне собачьей реки.

«Нелепая смерть, — думает он, — быть затоптанным вырицкими собаками в кошмарном сне». Он резко переворачивается на живот, и теперь собачья река бежит по его спине. Иван зажимает нос, но нестерпимый собачий запах всё равно пробивается внутрь: мускусный запах возбуждённых кобелей, терпкий запах сучек и сладкий запах щенков. Нос напрочь забит запахами и шерстью, да и чёрт с ним. Живым бы остаться! Ивану удаётся откатиться и уткнуться лицом в стену коридора — и теперь собачья река обтекает его сбоку. Собакам нет конца. Кажется, что они бегут целую вечность. На самом деле — секунд пятнадцать от силы. Топот стихает. Больше никто не бежит мимо Ивана, но он не спешит отворачиваться от стенки. Тёплый язык лижет его руки, закрывающие голову.

«Мама», — радуется Ваня и мгновенно ужасается мысли, что стал воспринимать собаку Чернушку как маму.

— Вставай, Ваня! Папу Диму мы спасли, путы его я самолично перегрызла, как пуповину. Лежит он, новорождённый, в кухне, в себя приходит. Теперь нам надо со злодейкой расплатиться. Ведьма вырвалась во двор, но далеко не ушла. Пора и нам туда выйти, порадовать подданных.

Иван встаёт. Коридор весь в земле и следах сотен собачьих лап. Вся обувь перевёрнута. Рядом скачет возбуждённый Фредди. Они втроём выходят на крыльцо, где глазам Ивана открывается картина, достойная кисти Дали.

Собаки заполнили весь двор от забора до забора. Теперь уже не собачья река, а колышущееся в разные стороны собачье море предстаёт перед взглядом Ивана. Собаки тихо поскуливают от нетерпения, словно в ожидании праздничной любимой еды, но никто не лает, и от того собачье собрание выглядит ещё более зловеще. На Ивана они обращают не больше внимания, чем на своих собратьев. Собачьи взгляды прикованы к двум фигурам — женщине, застывшей посреди собачьего моря, и Чернушке, гордо стоящей на крыльце. Собаки отчаянно вертят слюнявыми беспокойными мордами от жертвы к Королеве, боясь упустить сигнал к началу казни-трапезы.