Три сердца

— Она умерла полчаса назад, — мягко говорила Кейт. — Не мучилась. Я была рядом. Поверьте, пан Матей, я сделала все, что могла, чтобы продлить ей жизнь…

— Я не сомневаюсь, панна Кася… Я знаю… спасибо…

Взволнованный до слез, он схватил ее руку и, низко наклонившись, поцеловал кончики пальцев дважды. Потом выпрямился, отошел и пробормотал:

— Извините, паненка. Я уж и не знаю, как выразить вам мою благодарность… Вы столько сделали для моей мамы, подарили ей так много душевного тепла, окружили заботой.

— На моем месте это сделал бы каждый, и не стоит об этом говорить, пан Матей. Все мы очень любили светлой памяти Михалинку. Тетя с глубокой горечью восприняла ее смерть.

— А… а… умирая, мама не хотела меня видеть?

— Знаете, пан Матей, смерть наступила так быстро, но… еще за минуту, как уйти в мир иной, она говорила о вас… Оставьте это все сейчас и пойдите к ней наверх.

— Спасибо вам. А здесь все уже устроено, и вина из подвала выданы. Только вот одна проблема: лакеи пана графа Адлерфельда и пана Стемпиньского, которые должны были помогать прислуживать за ужином, напились, и я не знаю, что…

Кейт жестом прервала его:

— Вы об этом не беспокойтесь. Я позабочусь сама, и прошу вас принять мои самые искренние соболезнования. Я вижу, что вы очень любили… покойную.

В глазах Матея блестели слезы.

— О да, очень, — произнес он, как бы подтверждая собственные чувства, — ведь она никогда не была счастлива… Я один чувствовал, что ее угнетает какая-то печаль…

Он неожиданно поклонился и быстро вышел.

Кейт долго стояла, задумавшись. Этот не очень образованный конторщик, этот писарь уже скоро станет хозяином Прудов, графом, великим паном. Не захочет ли он тогда, как многие, кто волею судьбы и по стечению обстоятельств поднялся высоко, отомстить всем тем, кому до сих пор должен был низко кланяться?.. Спадет с него эта униформа слуги, эта ливрея почтения — и что покажется? Грубый деспотизм, самоуверенность, желание унижать других?..

Нет, Кейт в эти минуты не думала о себе: она хорошо знала, что с его стороны по отношению к ней недоброжелательности не будет, потому что она интуитивно улавливала симпатию, которую он не осмеливался показывать ей, а также расположение, которое не умел скрывать. Если он всегда выказывал ей глубокое уважение, то не потому, что она из дворца. Ее любили все, и Кейт была бы удивлена и даже несчастна, если бы нашелся кто-нибудь, питающий к ней неприязненные чувства. Восторженные взгляды, сердечные улыбки и теплые слова создавали вокруг нее безгранично солнечную атмосферу, без которой она не смогла бы жить.

Но как этот человек отнесется к своей настоящей матери и к Гого? Не захочет ли он отомстить за его невольное узурпаторство, что отнял у него то, что принадлежало ему, настоящему хозяину Прудов?

В детстве, правда, они были друзьями в совместных играх, называли друг друга по имени и, похоже, их связывала большая дружба, пока Гого не отправили в гимназию. Когда он приезжал на каникулы, по словам тети Матильды, они по-прежнему озорничали вместе. Но с течением времени дистанция между ними расширялась, должна была расширяться. А сейчас Гого вернулся, и его встречал весь персонал Прудов, администратор и директор сахарного завода и, конечно, Матей Зудра. Гого, Кейт видела это, подал ему кончики пальцев, рассмеялся, ласково похлопал по плечу и воскликнул:

— Хо-хо! Не Матей ли это? Как дела, Матек? И чем ты тут занимаешься, какие обязанности выполняешь?..

Матей поклонился, смутившись и покраснев, сказал:

— Спасибо, пан граф. У меня все хорошо, я приказчик в имении.

Не затаил ли он ненависть к Гого за то приветствие и тон, с которым тот обратился к своему другу детства после возвращения? В этом неприятном тоне скрывалась насмешка. Зачастую в присутствии матери и Кейт Гого бесцеремонно напоминал Матею о совместных проказах, откровениях и планах. Это смущало Матея, он краснел, в душе возмущался, понимая, что воспоминания, над которыми они все смеялись, в действительности не касались графа, а лишь выставляли на посмешище более слабого партнера.

На неделе произошел и вовсе неприятный случай. Гого, постепенно знакомясь с хозяйством, заглянул как-то в так называемую малую канцелярию, владение управляющего пана Бартоломейчика и писаря Зудры. Кейт сопровождала кузена. Управляющий был в поле, а писаря застали в маленькой выбеленной комнатке. Он сидел, склонившись над столом, и что-то писал.

— День добрый, Матек, — бросил Гого. — Пан уже на работе?

— Мое почтение, пан граф, мое почтение, паненка, — вскочил Матей и поспешно закрыл тетрадь.

— А что это ты там пишешь? — Гого наконечником стека[1]

показал на стол.

— Это… пан граф… так… мои личные дела…

Он был явно смущен, а Гого рассмеялся.

— Э-э… я думал, ты избавился от давнего увлечения. Неужели стихи? А?..

Матей покраснел, а Кейт, которая органически не переносила неловких ситуаций, спросила:

— Пан Матей, куропаток после вчерашней охоты уже повезли в город?

— Да-да, паненка, еще в пять утра. Осталось только двадцать штук для дворцовой кухни и три пан администратор Зембиньский взял для себя. Всего отправлено сто девяносто шесть штук.

Гого похлопал себя по карманам и сказал:

— Я забыл папиросы. Хорошо, что пан здесь. Сбегай в мой кабинет. Портсигар должен лежать там, или я его оставил в винокурне.

— Сию минуту, пан граф.

Поручение не выглядело надуманным, и Матею пришлось выполнять, стараясь скрыть подозрение о его причине.

И действительно, графу хотелось лишь заглянуть в тетрадь. Он был уверен, что найдет там стихи, а их чтением он собирался развлечь Кейт. Гого не ошибся. Толстая тетрадь была заполнена стихами. Расхохотавшись, он начал читать. Возможно, довольно нескладные строки не казались бы столь наивными и смешными, если бы Гого не акцентировал некоторых слов и не подкреплял отдельных оборотов патетическими жестами.

— Перестань, Гого, — попросила Кейт.

— Подожди-подожди, так здесь есть еще и проза! — воскликнул он. — «О, Пруды, неосознанное счастье мое! Вы даже не представляете, что станете когда-нибудь известны, как вещая колыбель!»

— Смотри, да тут целая поэма.

— Нет, Гого, не нужно, — она прикрыла тетрадь ладонью. — Это неделикатно. Оставь. Подумай, ведь Матей может появиться в любую минуту, ему будет больно.

Замечание прозвучало слишком поздно. Матей как раз возвращался и, проходя мимо окна, возле которого они стояли, должен был заметить веселое лицо Гого с открытой тетрадью в руке. Он вошел и, не глядя на них, доложил, что портсигара не нашел.

— Наверное, я оставил его в спальне, — небрежно бросил Гого.

Они откланялись и вышли.

Этот инцидент нисколько внешне не изменил отношение Матея ко дворцу. Однако Кейт чувствовала, что в душу этого человека глубоко закралась обида на Гого, а возможно, он стал более робким. Кейт заметила, что с того дня Матей уже не приходил в библиотеку за книгами, хотя никто не запрещал ему, и он прежде всегда пользовался этой возможностью.

«Да, — думала Кейт, — он не терпит Гого. Может быть, и не в его характере мстительность, но в такой ситуации… С какой легкостью и без единого усилия он сможет унизить Гого, даже не проявляя недобрых желаний. Милостью с его стороны будет даже, если он позволит узурпатору забрать личные вещи…»

Из салона снова доносились звуки вальса. В длинной анфиладе комнат раз за разом появлялись не танцующие, а увлеченные флиртом пары.

— О, Кейт! Наконец я нашел тебя, — услышала она за спиной голос Гого. — Где ты пряталась?! Счастье мое!

1

Хлыст для верховой езды.