Страница 19 из 141
Однако как ни значительно, с одной стороны, воздействие религиозных идей на моральное совершенствование, они отнюдь не связаны с ним неразрывно. Идея духовного совершенствования сама по себе столь объемна, содержательна и возвышенна, что не нуждается в ином выражении или в ином облике. И все-таки в основе каждой религии лежит некая персонификация, своего рода воплощение в чувственном восприятии, антропоморфизм большей или меньшей степени. Эта идея совершенства будет постоянно сопровождать и того, кто не привык объединять всю сумму нравственно доброго в одном идеальном существе и мыслить себя в связи с ним; она будет служить ему импульсом, побуждающим к деятельности, источником всякого счастья. Твердо убежденный на основании опыта, что его дух может продвигаться к высшему нравственному совершенству, он с мужественным рвением будет стремиться к поставленной им цели. Мысль, что его существованию придет конец, перестанет пугать его, как только его обманчивое воображение перестанет ощущать в небытии небытие. Неизбывная зависимость от внешних судеб не будет больше тяготить его; равнодушный к мирским наслаждениям и лишениям, он занят теперь созерцанием только чисто интеллектуального и нравственного, и никакая судьба не властна больше над его внутренним миром. Его дух чувствует себя независимым, ибо он удовлетворен самим собою и парит над изменчивостью вещей благодаря полноте своих идей и сознанию своей внутренней силы. Когда он, оглядываясь на свое прошлое, следит шаг за шагом, как он тем или иным способом использовал каждое событие и постепенно стал тем, что он есть теперь, когда он таким образом видит соединенным в себе причину и действие, цель и средство и, преисполненный благороднейшей гордости, на какую способны конечные существа, восклицает:
Не все ль само ты совершило,
Святое пламенное сердце?
— не исчезнут ли тогда все его мысли об одиночестве, беспомощности, отсутствии опоры, утешения и защиты, которые, как полагают, неизбежны там, где нет веры в личную, упорядочивающую, разумную причину в цепи конечных явлений? Это чувство своего „я", это бытие в себе и благодаря себе не сделает его жестоким и бесчувственным по отношению к другим, не лишит его способности к сочувствию, любви и благожелательности. Именно эта идея совершенства — поистине не только холодная рассудочная идея, а идея, способная привести в движение и теплые, сердечные чувства, — идея, которой проникнута вся его деятельность, переносит его существование в существование других. Ведь и в других также заключена способность к большему совершенствованию, и эту их способность он может пробудить или усилить. До тех пор, пока он еще способен рассматривать в отдельности как себя, так и других, пока все духовные существа с рассеянными в них крупицами совершенства не сольются в его представлении в одно целое, он еще не полностью воспринял высочайший идеал нравственности. Его объединение с другими подобными ему существами окажется тем теснее, а его участие к их судьбам — тем теплее, чем в большей степени он уверится в том, что как его, так и их судьба зависит только от него и от них.
Если мне, пожалуй, не без основания, возразят, что для претворения в жизнь моих мыслей необходима исключительная, а не обычная сила духа и характера, то ведь не следует забывать, что это в такой же степени необходимо и для того, чтобы религиозное чувство создало истинно прекрасную жизнь, в равной мере далекую от холодного равнодушия и фанатизма. И вообще этот упрек был бы правомерен, если бы я в первую очередь рекомендовал описанное здесь состояние духа. Между тем мое намерение состоит только в том, чтобы показать, что мораль даже при величайшей последовательности человека вообще от религии не зависит, и не обязательно должна быть с ней связана. Моя задача — внести свой вклад в устранение всякого следа нетерпимости и способствовать тому уважению, которое человек должен всегда ощущать по отношению к образу мыслей и чувствам другого человека. Для подтверждения моей точки зрения я мог бы показать, какой вред способна принести как наивысшая религиозная настроенность, так и нечто ей противоположное. Однако не хочется останавливаться на столь малопривлекательных картинах; к тому же история человечества дает нам немало подобных примеров. Быть может, большую очевидность повлечет за собой попытка бросить беглый взгляд на самое природу морали и рассмотреть, насколько тесной является связь чувствований не только с религиозностью, но и с характером разных религиозных систем.
з*
Все то, что мораль предписывает нам в качестве долга, и то, что как бы санкционирует ее законы и делает их интересным объектом для нашей воли, — все это не зависит от религиозных идей. Я не говорю уже о том, что подобная зависимость, несомненно, нарушила бы чистоту даже моральной воли. В рассуждении, подобном данному, почерпнутом из опыта и применяемом к опыту, такой принцип мог бы быть признан несостоятельным. Однако характер действия, который превращает это действие в долг, проистекает отчасти из природы человеческой души, отчасти из того конкретного значения, которое такого рода действие обретает в отношениях людей друг с другом, и если оно, бесспорно, в значительной степени основано на религиозном чувстве, то это не единственное и отнюдь не ко всем характерам применимое средство. Воздействие религии зиждется прежде всего на индивидуальных свойствах человека и в самом тесном смысле слова субъективно. Холодному, рациональ-
67
ному человеку, у которого познание никогда не переходит в чувство, которому достаточно понимать соотношение вещей и деяний, чтобы в соответствии с этим определить свою волю, не нужно религиозное обоснование для того, чтобы его деятельность была добродетельной и чтобы быть, насколько это допускает его характер, добродетельным самому. Совсем по-иному обстоит дело там, где способность чувствовать очень сильна, где каждая мысль легко переходит в чувство. Однако и в этом случае существует множество различных нюансов. Там, где душа ощущает сильное влечение выйти из своих пределов, перейти в других, соединиться с другими, там религиозные идеи оказываются действенными движущими силами. Но бывают натуры, которым присуща такая внутренняя последовательность в идеях и ощущениях, которые обладают такой глубиной познания и чувства, что эти свойства их характера формируют силу и самостоятельность, не требующие и не допускающие возможности полностью отдаться другому, чуждому существу или уповать на чужую силу — в чем преимущественно и состоит влияние религии. Даже те ситуации, которые как будто предназначены для того, чтобы обратиться к религиозным идеям, для различных характеров различны. Одному, чтобы обратиться к религии, достаточно любого сильного чувства — будь то радость или горе, другому — одного радостного чувства благодарности, вызванного наслаждением. Характеры второго рода достойны, быть может, не меньшего уважения. С одной стороны, они достаточно сильны, чтобы не искать в несчастье чужой поддержки, с другой — для них так важно быть любимыми, что с идеей наслаждения они охотно связывают идею любящего дарителя благ. Жажда религиозных идей часто имеет еще более благородный, чистый, и, если можно так сказать, более интеллектуальный источник. Все, что человек видит вокруг себя, он способен воспринимать только посредством своих органов чувств, чистая сущность вещей нигде не открывается ему непосредственно; именно то, что сильнее всего возбуждает его любовь, что неодолимо захватывает все его существо, окутано непроницаемым покровом; на протяжении всей его жизни его деятельность сводится к стремлению проникнуть сквозь этот покров, его наслаждение — к предчувствию истины в загадочном символе, к надежде на возможность непосредственного созерцания в других стадиях своего существования. И там, где в дивной и прекрасной гармонии дух без устали ищет, а сердце страстно жаждет непосредственного созерцания, где глубина мысли не удовлетворяется скудостью понятия, а горячее чувство — призраком чувств и воображения, там вера безудержно следует свойственному разуму влечению расширять каждое понятие вплоть до устранения всех барьеров, до идеала, там она устремляется к существу, которое заключает в себе все другие существа, которое существует, созерцает и творит само по себе, без всякого посредства. Однако часто легко удовлетворяющееся смирение ограничивает веру областью опыта; правда, чувство подчас наслаждается столь свойственным разуму идеалом, но большее очарование оно все же находит в стремлении, ограничиваясь миром, восприятие которого ему дано, теснее сплетать чувственную и лишенную чувств природу, придавать символу более полный смысл, а истине — более понятный и плодотворный по своим идеям символ; и таким образом человек, не позволяя своему взору устремляться в бесконечные дали, часто возмещает отсутствие опьяняющего вдохновения и преисполненного надежды ожидания не покидающим его сознанием осуществления своих стремлений: его менее смелое продвижение, несомненно, более уверенно; рассудочные понятия, на которые он опирается, менее богаты, но более ясны; чувственное созерцание, пусть более далекое от истины, представляется ему более пригодным в качестве основы опыта. Ничто вообще не внушает человеческому духу так легко удивления и не находится в таком полном согласии с его чувствами, как мудрый порядок в бесконечном множестве разнообразных, иногда даже враждующих между собой индивидов. Некоторым это удивление и восхищение свойственно в значительно большей степени, и они более других склонны следовать Представлению, согласно которому мир сотворило одно существо, оно же упорядочило его и продолжает управлять им с заботливой мудростью. Для других, наоборот, более священной является сила индивида, она больше привлекает их, чем представление о всеобщем порядке, поэтому таким людям чаще и естественнее открывается, если можно так сказать, противоположный путь, а именно тот, на котором индивиды, внутренне развивая и преобразуя посредством взаимного воздействия свою сущность, сами достигают той гармонии, в которой только и могут обрести покой дух и сердце человека. Я далек от той мысли, что этими немногочисленными описаниями различных состояний я исчерпал все многообразие материала, богатство которого вообще не поддается классификации. В мое намерение входило только показать на нескольких примерах, что в основе подлинной религиозности, как и каждой подлинной религиозной системы, лежит глубочайшая взаимосвязь ощущений человека. Независимым от типа ощущений и различия характеров остается, конечно, то, что в религиозных идеях чисто интеллектуально, — понятия о цели, порядке, целесообразности и совершенстве. Однако, во-первых, здесь речь идет не столько об этих понятиях как таковых, сколько об их влиянии на человека, которое само по себе, бесспорно, такой независимостью не обладает, а во-вторых, и эти понятия отнюдь не являются достоянием одной только религии. Идея совершенства черпается первоначально из органической природы, затем переносится на неорганическую и, наконец, постепенно возвышаясь до Всесовершенного, освобождается от всех ограничений. Но ведь органическая и неорганическая природа остаются неизменными, и разве нельзя, проделав первые шаги, остановиться перед последним? Поскольку всякая религиозность полностью покоится на многообразных модификациях характера и главным образом чувства, то и ее влияние на нравственность должно полностью зависеть не от материи, составляющей как бы содержание принятых положений, а от формы этого восприятия, убеждения, веры. Я полагаю, что это замечание, которое будет мне очень нужно в дальнейшем, достаточно обосновано предыдущим изложением. Пожалуй, мне следует опасаться только упрека в том, что при своем изложении я исхожу из возможностей такого человека, к которому природа и обстоятельства были особенно благосклонны, человека значительного и именно поэтому редко встречающегося. Однако в дальнейшем станет, как я надеюсь, очевидным, что я отнюдь не упускаю из виду и тех, кто в самом деле составляет большинство: все дело в том, что мне представляется недостойным в исследовании, посвященном человеку, не исходить из его высших качеств.