Страница 111 из 141
История, внешние связи и судьба мексиканского языка, насколько их можно проследить, уже изложены в „Митридате" (III, с. 85–93). А теперь я перейду непосредственно к рассмотрению строения самого языка.
Обычными вспомогательными средствами для сведений об этом языке являются грамматика и словарь, а при изучении языка для потребностей понимания и употребления они также достаточны, не говоря уже о том, что наиболее уместны. Но анализ, призванный служить целям языкознания вообще и тем самым более глубоко и без всяких практических намерений вторгающийся в природу языка, требует и меньшего, и большего. Он может избежать множества частностей, но обязан неизмеримо полнее прослеживать любой намек на аналогию, все, что только ни выглядит приводящимся к правилу, самые неприметные признаки реальных связей, тогда как обычное изучение берет из всего этого только то, что облегчает усилия памяти. Лингвистический анализ не пренебрегает и простыми предположениями и пускается в разрешение многих вопросов, которые касаются не употребления, а лишь исторического и философского рассмотрения языка. Он, собственно, направлен на решение двойной задачи: из каких первозвуков и каким образом язык изначально строит свой запас слов, а затем и связную речь? В какой степени целесообразности или совершенства? Каким образом он становится для говорящей на нем нации органом постижения мира, возникновения и формирования идей, импульсом для развития духовной деятельности человечества?
Характер языка и характер народа
(Отрывок)
В одной из моих академических лекций я уже обращал внимание слушателей на то, что различия между языками суть нечто большее, чем просто знаковые различия, что слова и формы слов образуют и определяют понятия и что различные языки по своей сути, по своему влиянию на познание и на чувства являются в действительности различными мировидениями.
В другой своей лекции я пытался определить ту ступень в строении языков, на которой возможен переход от поэзии и научных исследований дальше к ясности и свободе, и при этом сформулировал требование, которое относится ко всем языкам, независимо от их индивидуальных особенностей.
Я хотел бы теперь продвинуться дальше в этом направлении, взяв языки в той их точке, где они в состоянии схватывать в движении духа глубочайшее и тончайшее, и рассмотрев одно только индивидуальное, в каковом пути различных языков расходятся, с тем чтобы живущая в них сила преобразовала в достояние духа одну и ту же лежащую перед ними область.
Едва ли нужно упоминать о том, что индивидуальность есть единство различий. Она заметна только тогда, когда в той части, в которой один язык отличается от все* остальных, удается усмотреть обусловленное и одновременно обусловливающее единообразие. Истинно же духовное встречается только в языках, достигших достаточно высокой ступени развития.
Исследование этой индивидуальности, а также ее точная характеристика в каждом случае есть труднейшая задача языкознания. Несомненно, что до определенной степени эту индивидуальность можно лишь ощущать, но невозможно представить с помощью понятий, поэтому возникает вопрос: не следует ли и вовсе исключить ее из круга научного рассмотрения?
Wilhelm von Humboldt. Ueber den Nationalcharakter der Sprachen. Bruchstuck(1822).
Анализ строения и составных частей отдельных языков дает нам неоспоримые преимущества двоякого рода. А именно: такой анализ проливает свет на способ использования человеком языка и, кроме того, только с его помощью можно судить о родственных связях языков и народов.
последней из этих задач здесь нет необходимости распространяться. Что касается первой, то ее до сих пор пытались решать только философским путем. Этот путь не следует отвергать, поскольку и в будущем необходимы будут философский и исторический подходы, так как всякое пренебрежение чистой мыслью ощутимо мстит за себя в любых научных занятиях. Плохо только то, что философское исследование опирается на неполные сведения, вследствие чего и в большинстве опытов всеобщей грамматики к несомненно верным выводам примешивается и полуправда, и явная ложь Историческое изучение предмета тоже не даст нам полноты, поскольку ни в одной области, подверженной действию чистой мысли, нельзя заменить эту мысль опытом. Однако при этом существенно, привлекается ли весь известный исторический материал или же только его часть, поскольку опыт приобретает всеобщее значение только по мере своего расширения.
Сравнительное изучение языков должно объединять три направления:
1. Как решает каждый язык различные задачи, возникающие из потребностей речи, — как грамматические, так и все прочие?
Какие представления воплощены в частях речи этого языка и в связях между ними?
Какими способами грамматического оформления, словообразования, словоизменения, умлаута он пользуется?
Какие звуки для этих целей используются: строго определенные, как арабские, так называемые servilen [29], или любые, и какие для какого случая пригодны?
С другой стороны, задачи лексические:
Как в звуковом отношении из одних слов возникают другие?
По каким типам представлений можно выводить в значении слов одни понятия из других?
Как соотносится слово с понятием? Во-первых, с тем, которое ему непосредственно приписано, и, во-вторых, со множеством родственных понятий.
Имеет ли место умопостигаемая связь между звуками и их значениями, и если да, то какая?
Как и почему языки, которые мы можем Наблюдать на протяжении длительного времени, претерпели изменения в своей внутренней структуре?
Какие различия в словообразовании и словоизменении близкородственных и далеких друг от друга языков допускают возведение к единому источнику?
Систематическое сопоставление всех фактов, которые могли бы привлечь известные живые и мертвые языки к решению перечисленных вопросов, есть предприятие, в осуществимости и важности которого едва ли можно сомневаться. Это сопоставление должно предшествовать созданию своего рода таблицы родства языков, поскольку оно покажет, какие соответствия, в каких частях и в каком объеме позволяют судить об общности происхождения.
Есть еще и третье приложение исторического изучения языков (трудности этого приложения упоминались выше) — это исследование индивидуальных путей, которыми язык воздействует на мысль и чувства.
Я считаю, что упомянутые трудности не должны удерживать меня от рассмотрения этого предмета. Если мы хотим достичь ясности в наивысшей и наиважнейшей точке языкознания, то нельзя обойти вниманием вопрос о том, обладают ли языки какой-либо формой духовного воздействия, познаваема ли эта форма и какими способами следует ее изучать. Правильное представление о жизненных силах не оставляет никакой надежды на то, что индивидуальное действие каждой из них можно исчерпывающе представить. Однако к их контуру, линии которого точно провести не удается, можно приблизиться настолько и столько отметить на нем определяющих его направление точек, что неуловимое и не поддающееся описанию станет возможно почувствовать и угадать. Попытка такого рассмотрения на высшем уровне тем настоятельнее, что она будет достойным вознаграждением за то утомительное коллекционирование бесчисленных особенностей каждого языка, которое предполагает любое языковое исследование.
Особенности времен и народов так тесно переплетаются с языками, что языкам порой незаслуженно приписывают то, что полностью или большей частью принадлежит эпохам и народам и что языки сохраняют лишь поневоле. Даже отдельные писатели благодаря мощному порыву своего духа могут в своих произведениях придать языку новый характер, хотя слова и словоизменение остаются теми же, меняется только их употребление. Тем самым верно следующее:
Язык, несмотря на все посторонние воздействия, сохраняет свою индивидуальность, которая присуща и его характеру; язык реагирует на воздействие и допускает свободное использование только в рамках своего характера.