Путь летчика

Через несколько дней наши самолеты шли над Баренцовым морем. Глядя вниз, я думал, что вот уже в пятый раз мы с Бассейном и Ивановым пролетаем над этим морем.

Радиостанции Заполярья поддерживали с нами непрерывную связь. Мазурук сообщил из бухты Тихой, что нас могут принять в любую минуту.

Когда мы приближались к Рудольфу, я узнал из радиограмм, что купол закрывается. Через несколько минут должна была показаться зимовка. Но ее заслонило облако, напоминавшее серую неприступную гору.

Около острова Карла-Александра я увидел плавающие льды и нырнул под облака. Следом за мной снизились Молоков и Алексеев. Теперь мы летели на высоте ста метров. Курс держали по компасу.

Шел снег. Скоро впереди показался обрывистый берег Рудольфа.

Я попытался пройти к зимовке вдоль берега, но видимость была слишком плохая; пришлось вслепую пробиваться вверх.

Поднявшись на семьсот метров, я выскочил из облаков. Молоков и Алексеев неотступно следовали за мной.

Надо было торопиться с посадкой. Я решил пройти над островом, рассчитывая, что часть купола еще открыта. Внизу тяжелой грядой нависли снеговые тучи.

– Ну как?-спросил меня Спирин, понимавший, что положение у нас неважное.

– Сейчас!.. Найдем лазейку!.. А тогда нырнем и нащупаем аэродром!-крикнул я ему, не оборачиваясь.

Несколько раз мы огибали остров, долго ходили над облаками, между их слоями, но обнаружить просвет над зимовкой так и не удалось. Радиостанция Рудольфа сообщала, что зимовщики слышат звук моторов, но из-за тумана принять нас не могут.

Пришлось развернуться по компасу и взять курс на бухту Тихую. Не успели мы это сделать, как получили радиограмму от Мазурука:

«Торопитесь, плато Тихой закрывается».

– Влипли!-невольно произнес я вслух.-Куда же нам садиться?

Пролетая над островом Карла-Александра, я видел, что его юго-восточная часть открыта. Сверху она мне показалась ровной. Посоветовавшись с Шевелевым и Спириным, я пошел бреющим полетом над открытой частью острова.

Склон как будто ровный. Радирую, что иду на посадку, разворачиваюсь – и замечаю запорошенные снегом трещины и отдушины. Они оказались настолько широкими и глубокими, что в них целиком поместилось бы шасси…

Рядом остров Райнера; он круглый и белый, словно перевернутая вверх дном тарелка. Из центра этого острова до самой воды во все стороны тянутся пологие склоны, покрытые ровным льдом. Вот великолепный естественный аэродром! Не теряя ни минуты, я убрал газ и благополучно сел, несмотря на боковой ветер.

Бассейн, Морозов и Петенин тут же выскочили из кабины и, отбежав в сторону, легли, изображая собой «Т». Правда, это живое «Т» предусмотрительно шевелилось: механики побаивались, как бы Молоков и Алексеев, увлекшись, не приземлились прямо на посадочный знак.

Через несколько минут на льду стояли три четырехмоторных самолета. Необитаемый остров превратился в оживленный аэродром.

Райнер всего в пятидесяти километрах от Рудольфа. Каких-нибудь пятнадцать минут полета. Сначала мы решили не отдыхать и, как только купол откроется, перебраться на зимовку. Но прошел час, другой, наступила темнота. Все сильнее сказывалась усталость, хотелось спать. Мы разместились в крыльях самолетов, однако заснуть не удалось: холодный ветер проникал сквозь щели металлической обшивки.

В третьем часу утра туман медленно сполз с купола Рудольфа; зато наш остров окутало сплошной серой пеленой. Потом прояснилось на Райинере, но закрылся Рудольф.

Арктика снова шутила над нами. Ведь только пятьдесят километров! Казалось бы – рукой подать.

Началась лагерная жизнь. Мы разбили палатки. Спали в меховых мешках. Готовили на примусах горячие завтраки, обеды, ужины. Наше меню было достаточно разнообразным: борщ, бульон, шоколад, какао… всего не пересчитать.

Ветер разносил далеко вокруг аппетитные запахи; против них не устоял и медведь: около самолета явственно отпечатались его внушительные следы.

Погода на Райнере улучшилась. Я должен был вылететь первым и в случае, если и на Рудольфе погода окажется хорошей, предложить лететь остальным двум самолетам.

Солнце еще не взошло, когда я поднялся над островом. В северной предутренней мгле нелегко было проскочить в море между двумя островами; на высоте двухсот метров я добрался до Рудольфа.

Купол открыт. Вижу темные, расплывчатые фигуры; черный дым стелется по аэродрому; слева под крылом мелькают ярко горящие костры, а дальше все серо, однотонно.

Прошу Марка Ивановича передать на Райнер распоряжение о немедленном вылете и иду на посадку.

Машина мягко спускается на три точки, немного бежит и останавливается, зарывшись в снег.

Удивительно! На острове Райнера почти чистая ледяная поверхность, а здесь такой рыхлый и глубокий снег, что на пустой машине, с помощью всех четырех моторов, едва удалось дорулить до места стоянки.

На зимовке тишина. У крыльца одиноко бродит на привязи пойманный медвежонок. Взошло солнце. Небо чистое. Хорошо, спокойно.

В тот же день на остров из Тихой прилетел Мазурук. Тысячами вопросов забрасывают нас зимовщики. Мы говорим, говорим без конца, делимся новостями с Большой Земли и с интересом слушаем рассказы о буднях полярной станции. Между прочим узнаем о новой интересной затее Мазурука – организации аэроклуба для зимовщиков.

Через два дня машины были готовы к полету на полюс.

По плану предполагалось, что три корабля отправятся на поиски, а четвертый останется в резерве на острове Рудольфа.

Выбрав сравнительно сносную погоду, Мазурук с Дзердзеевским вылетели на разведку. Но уже на восемьдесят третьем градусе их встретил густой плотный туман. Пробиваясь дальше, они натолкнулись на сплошной фронт облаков. Пришлось вернуться на Рудольф. Вылет так и не состоялся.

Много дней прошло в томительном ожидании. Ночи становились длиннее, темнее. Солнце показывалось все реже. Скоро оно совсем распрощается с нами и спрячется на долгую полярную ночь.

Несмотря на это, мы вынуждены откладывать старт. Для полета на полюс необходима подходящая погода. Ведь даже ради пятнадцатиминутного путешествия с острова Райнера на Рудольф пришлось ждать около четырех суток.

Самолеты находились в полной готовности. При двадцатиградусном морозе, в пургу, в тумане летчики и механики не прекращали работу у своих машин. На каждую из них был погружен запас горючего на восемнадцать-девятнадцать часов полета и продовольствия на шесть месяцев. Мы знали, что вынужденная посадка в районе полюса заставила бы нас провести на дрейфующем льду долгую полярную ночь.

День уменьшался катастрофически быстро. Собираясь в кают-компании, мы часами обсуждали новые и новые варианты поисков экипажа Леваневского.

В конце концов было решено, что Мазурук останется в резерве на Рудольфе, а Молоков, Алексеев и я отправимся за полюс, подыщем хорошую льдину, устроим на ней базу и, летая над зарубежной Арктикой, километр за километром обследуем весь район возможной посадки самолета «Н-209».

Если же нам не удастся найти в центре Полярного бассейна удобный аэродром, тогда мы на трех самолетах обследуем зону до берегов Америки.

План был хороший. Смущал только рыхлый снег, обильно покрывавший купол Рудольфа. Сможем ли оторвать на колесах перегруженные машины?

На Рудольфе была только одна пара лыж, завезенная еще в прошлом году «Русановым». Рассчитывать на скорое получение лыж с материка мы не могли. Уже ударили сильные морозы, и ледяные поля преградили путь пароходам.

Я попросил Алексеева порулить по аэродрому. Если машина пойдет легко, значит можно лететь на колесах.

Самолет Алексеева с величайшим трудом прошел метров сто, да и то с помощью трактора.

Пришлось менять решение: на поиски экипажа Леваневского вылетит один флагманский корабль.

Весь состав экспедиции готовил машину к отлету. Прежде всего заменили колеса лыжами. Чтобы осуществить эту очень трудную операцию, мы предварительно слили все горючее из баков, а затем вливали его обратно. Приподнять машину удалось с помощью домкратов, для которых пришлось соорудить специальную площадку.