Страница 13 из 28
«Ну, — думаю, — этот не растеряется». Но Костя вдруг смутился, вытянул из воротника и без того длинную шею и сразу стал похож на глупого жирафа.
Ему тоже предложили спеть.
Костя прокашлялся, высморкался, одернул на себе куртку и сказал тихим голосом:
— Я без аккомпанемента не умею.
Молодая учительница молча села к роялю и вопросительно посмотрела на Костю.
— «Каховка», — объявил Костя, сложил руки на животе и вежливо поклонился.
Учительница лихо сыграла вступление. Костя разинул рот, но после первых же слов: «Каховка, Каховка…», спетых высоким фальцетом, голос его словно разорвался надвое и покатился куда-то вниз.
— Извиняюсь, — сказал Костя басом.
— Ничего, — улыбнулась аккомпаниаторша. — Ты пой, я тебя поймаю в любом регистре.
Каховка, Каховка,
Родная винтовка…
Аккомпаниаторша металась по всей клавиатуре, потому что голос у Кости в самых неожиданных местах то разламывался, то склеивался. Даже посреди одного слова.
— Так, так, — сказал Геннадий Максимилианович, когда Костя перестал мучиться, а вернее, перестал мучить ни в чем не повинную учительницу.
— Честное слово, я не виноват! — воскликнул Костя. — Он меня не слушается.
Мы тихо посмеивались. Но это продолжалось недолго. Наступила моя очередь.
— Ну, Очкарик, держись, — прошипел Костя, когда мы встретились по пути — он от рояля, а я к роялю.
Я пел «Марш Буденного», «Бухенвальдский набат», а напоследок «Дубинушку». Голос у меня не трескался, не лопался, не раздваивался и не склеивался. Я был собою доволен.
И вдруг я увидел в окне физиономию Женьки. Упираясь локтями о карниз, он что-то говорил, широко разевая рот. Мне показалось, что он хвалит меня за удачное выступление.
Геннадий Максимилианович тоже повернул голову к окну, и Женька мигом скатился с карниза.
— Что тебе сказать? — обратился ко мне Геннадий Максимилианович. — Ты вкладываешь много чувства в пение. Только на будущее советую запомнить: петь на одном звуке никуда не годится. Это не пение, а гудение. Ты, видимо, еще не знаешь, что мелодия начинается лишь тогда, когда в ней, по меньшей мере, два различных звука.
Мне стало очень обидно. И для чего я старался? А тут за спиной послышался возглас: «Гудошник!» Затем противный смешок Кости и хихиканье Васьки, Сережки и Гриши.
— Может быть, у него внутренний слух? — сказала молодая учительница.
— Вполне возможно, — ответил Геннадий Максимилианович. — И это мы сейчас выясним.
Видя мою растерянность, Геннадий Максимилианович пояснил:
— Иногда человеку не подчиняются голосовые связки. Пение получается неточным, фальшивым, и принято считать, что у человека отсутствует музыкальный слух. Но это не всегда так…
Меня заставили отвернуться от рояля и сыграли какой-то звук.
— А теперь найди его, — сказал Геннадий Максимилианович.
Я без труда разыскал этот звук на рояле, потому что хорошо запомнил его.
Я находил еще и еще разные звуки, а Геннадий Максимилианович переглядывался с учителями и одобрительно кивал головой.
— Теперь мы проверим гармонический слух, — Донеслось до меня.
«Это сколько же слухов надо иметь?» — испугался я.
Приступили к проверке. Меня снова отвернули от рояля, и я услышал позади себя сразу несколько звуков, взятых вместе, на манер автомобильного гудка. Только от волнения я не разобрал: то ли два, то ли три.
Я украдкой посмотрел на ребят. Васька незаметно показал мне три пальца.
— Три, — сказал я.
— Верно, — согласился Геннадий Максимилианович. — Молодец, Вася!
— Я — Федя, — напомнил я.
— Да, да, — сказал Геннадий Максимилианович. — Продолжим…
Я внимательно прислушался и, уже не волнуясь и не глядя по сторонам, обрадованно подумал: «Конечно! Словно клаксон у „Волги“!»
— Опять три, — говорю.
— Молодец, Федя! — похвалил Геннадий Максимилианович. — В тебе определенно что-то есть…
Я еще некоторое время ходил под музыку, хлопал в ладоши и разгадывал всякие музыкальные загадки. Наконец Геннадий Максимилианович сказал:
— Хватит с тебя. Иди на место.
Сережка оказался расторопней всех. Он аккуратно выполнял все требования, сбивался редко, но на всякий случай рассказал про своего деда и про скрипку.
Все шло как будто гладко. Но тут забытый всеми Гриша вдруг закричал:
— А я?
Геннадий Максимилианович повернулся к нему:
— Как же ты хочешь в музыкальную школу без песни?
Гриша вскочил с места:
— Я знаю интермедию. — И выпалил одним духом:
Товарищи взрослые,
Вы в ответе за то,
Что делают ваши дети!
— И это все? — спросили Гришу.
— Дальше я забыл…
— А ты хоть знаешь, что такое интермедия?
Под общий смех нас всех выставили за дверь.
ПОСЛЕ ПРОСЛУШИВАНИЯ
После прослушивания мы, во главе с Васькой, занялись подслушиванием: поочередно прикладывали уши к двери зала, где шел горячий спор между Татьяной Васильевной и Геннадием Максимилиановичем.
Когда очередь подслушивать дошла до меня, я жадно приник к замочной скважине:
— …И этого малыша Гришу Мишнаевского? — услышал я возглас Татьяны Васильевны.
В ее голосе мне почудился ужас. Затем они стали говорить тише, и я ничего не мог разобрать.
Вдруг дверь стремительно отворилась, и я полетел на пол.
В дверях стоял Геннадий Максимилианович.
— Здравствуйте, — растерявшись, сказал я и поднялся на ноги.
— А-а, здравствуй! — ответил Геннадий Максимилианович. — Давно не виделись. Не ушибся?
Ребята рассмеялись, а я поплелся к выходу. Но Геннадий Максимилианович остановил меня и, обращаясь ко всем, сказал:
— Отправляйтесь-ка в мой кабинет. Я скоро приду.
Он куда-то исчез, а мы пошли в его кабинет. Настроение у нас, признаться, было не очень-то хорошее.
— Не примут, вот посмотрите! — сказал Костя. — И зачем ты, Васька, заладил про измены и перемены? Что, ты без этого не мог обойтись?
— Ну, и ты хорош! — не остался в долгу Васька. — То пищал, как поросенок, то ревел, как бык. За такое по головке не гладят…
— А по-моему, — сказал Сережка, — нас с руками и ногами возьмут. Думаете, к ним каждый день приходят добровольцы?
— Особенно Федю возьмут, — сказал Васька. — Прямо схватят да еще спасибо скажут.
— Да-а, Федя был хорош! Гудел про бухенвальдский набат…
— Еще завел «Дубинушку»…
— По голове бы его этой дубинушкой…
— А я… — начал Гриша.
— Ты лучше помалкивай… — проворчал Васька. — Чего ты полез со своей дурацкой интермедией? Где ты ее выкопал?
— Тетя Соня водила меня на концерт. Там много всяких выступало. Тетя Соня смеялась. И я тоже смеялся.
— Эх, жаль, нет Женьки!.. — вздохнул я. — Он бы что-нибудь обязательно придумал.
Только я это произнес, как услышал: кто-то скребется в окно. Женька!
— Нас не примут! — заорали мы в несколько голосов.
Женька погрозил нам кулаком, а сам полез ногами на карниз.
Через мгновение голова его протиснулась в открытую форточку.
— Что делать, Жень? — спрашиваю. — Нас не примут…
— Я тебе покажу, что делать! — ответил Женька. — Зря, что ли, мы доставали музыкальные инструменты?
— А если все-таки не примут?
— Как только придет директор, начинайте петь хором «Я люблю тебя, жизнь». Это здорово получается.
— Здорово? — сказал Васька. — Один раз нас здорово погнали. Чуть милицию не вызвали.
— Мало ли что! — ответил Женька. — Они ничего в музыке не понимают. Им лишь бы выспаться…
Вдруг в кабинет вошел Геннадий Максимилианович. Женька исчез так же внезапно, как и появился.
Увидев Геннадия Максимилиановича, мы почему-то не решились последовать Женькиному совету. Лишь наш бесхитростный Гриша заорал во все горло. Он голосил изо всех сил, да так, что глаза у него вылезли на лоб. А мы готовы были провалиться сквозь землю.