Холостяк

Но сейчас, когда дочь посмотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых читался упрек, он понял, что совершил огромную ошибку. Рассел глубоко вздохнул. Он понимал, что его следующие слова расстроят ее не меньше, чем его долгие отлучки.

— Каждый раз, когда я приезжал домой, включая и мой нынешний приезд, я просил твою мать поехать со мной в Калифорнию.

Шарлотта попятилась, у нее закружилась голова. Все ее взгляды и оценки основывались на сознании, что отцу нет до нее дела. И Энни молчаливо поддерживала это ее представление. Она ни разу ни словом не обмолвилась, что отец звал их с собой. Она задрожала.

— Нет! Не может быть! Мама бы поехала в Калифорнию! Неужели она бы предпочла остаться одна и тосковать по тебе? Чтобы о нас все судачили? Чтобы надо мной смеялись в школе, потому что у всех есть любящие папы, а у меня нет?

Она вопросительно посмотрела на мать, ожидая. Если Рассел сказал правду, то получается, что она впустую потеряла годы, на протяжении которых у нее мог быть отец. Если бы она знала, что он ее любит, то даже когда его не было в городе, она бы чувствовала себя совсем по-другому, эмоциональная основа ее жизни была бы гораздо прочнее. Шарлотта подумала, что уж мать-то должна была это понимать.

— Мама?

Голос прозвучал по-детски, Шарлотта досадливо поморщилась и расправила плечи. Она была готова справиться со всем, что последует дальше.

В это было трудно поверить, но Энни кивнула:

— Д-да, это правда. Я не могла уехать из города, где мне все знакомо. И расстаться с тобой я тоже не могла, я бы этого не вынесла, поэтому мы остались в городе.

— Но почему ты хотя бы просто не рассказала мне, что папа хотел взять нас с собой? Ты же знала, что ты была ему нужна. Так почему ты не хотела, чтобы я тоже знала, что нужна отцу?

— Я желала тебе лучшего. Но делала я, стыдно признаться, так, как было лучше для меня. Я видела, как ты себя вела, когда приезжал отец, и как ты зачитывалась книжками про Голливуд, и я боялась, что если ты узнаешь правду, то я тебя потеряю. Ты всегда была больше похожа на отца, чем на меня. — Энни шмыгнула носом и вытерла глаза тыльной стороной ладони. — Я боялась, что ты уедешь с ним и оставишь меня одну.

Шарлотта растерялась. Ошеломленная, она опустилась на диван. Потом подняла голову и встретилась взглядом с отцом.

— Все эти годы я винила тебя.

— А я тебе позволял, дорогая.

Действительно, позволял. Мать позволяла своей дочери страдать, а отец молчаливо поддерживал ложное представление, что он их обеих бросил.

— Но почему?

Рассел застонал.

— Поначалу из любви к твоей матери и из уважения к ее желаниям. Я чувствовал, что ты нужна ей больше, чем мне. И как я мог объяснить это маленькому ребенку?

— А потом?

— Потом ты выросла и превратилась в сердитого подростка.

Рассел наклонил голову и стал массировать рукой шею.

— А ты вспомни, когда я приезжал домой, ты не говорила со мной даже о погоде, и уж тем более о чем-то серьезном. Потом ты уехала учиться в колледж, потом переехала в Нью-Йорк. К этому времени ты была уже совсем взрослой и планировала свои поездки домой так, чтобы они не совпадали с моими. Ты меня избегала.

Шарлотта неожиданно испытала чувство вины. Пришлось признать, что отец прав. Возможно, в этой истории виноваты все понемногу.

— Наверное, я недостаточно старался наладить наши отношения.

— А я не старалась вовсе, — со вздохом призналась Шарлотта. Признание далось ей нелегко.

— Это моя вина, — тихо вставила Энни. Дрожащей рукой она достала из сумочки маленький листок бумаги. — Не хочу перекладывать с себя вину, но у меня есть объяснение… — Листок оказался рецептом на лекарство. — Доктор Фаллон сказал, что у меня депрессия в серьезной форме.

Шарлотта так и предполагала, не зря же она обратилась к доктору Фаллону по поводу матери.

Энни заморгала, глотая слезы.

— Наверное, мне нужно было обратиться к врачу раньше, но я не знала, что мне нужна помощь… а твой отец… он сказал, что ты советовалась с доктором Фаллоном и ты думаешь, что… может быть, это медицинская проблема. Я не знала. Я думала, что я так и должна себя чувствовать, что это нормально. — Ее голос дрогнул, но она продолжила: — И мне было страшно представить, что я потеряю и тебя. Понимаю, своим… своей болезнью я причинила тебе страдания. Прости меня. — Энни крепко обняла Шарлотту. — Мне очень жаль.

От матери пахло теплом и покоем. Но в Энни всегда было нечто детское. Сейчас Шарлотта поняла, что мать всегда казалась ей очень хрупкой. Ей и работа библиотекаря потому так хорошо подходила, что в библиотеке всегда было тихо, все говорили понизив голос.

— Мама, я на тебя не сержусь.

Шарлотта действительно не сердилась, но она была очень растеряна. От кома в горле ей было больно говорить, и ей было трудно осмыслить правду, которую она только что услышала.

Теперь, если вспомнить прошлое, многое становилось на свои места, но Шарлотта сама лишь недавно поняла, что дело обстоит серьезнее, чем она думала. Она и сейчас подозревала, что у матери не просто легкая депрессия, а нечто вроде психического заболевания. А иначе с чего бы она всегда держала окна закрытыми, а шторы задернутыми и предпочитала одиночество обществу других людей, даже тех, кого она любит? Сейчас Шарлотта не понимала, как никто из них раньше не заметил тревожных признаков. Она с грустью подумала, что, вероятно, каждый был слишком занят самим собой.

— Думаю, нам лучше оставить тебя одну, подумать обо всем этом, — сказал отец, нарушая затянувшееся молчание. — Энни?

Энни кивнула:

— Я иду. — Она посмотрела на дочь: — Еще раз прошу прощения.

Шарлотта проводила родителей до двери. Она надеялась и молилась, чтобы вместе с правдой пришло понимание и мир в душе. Но ей необходимо было побыть одной, чтобы осмыслить все, что она услышала, и понять, что она чувствует. Точнее, что она будет чувствовать, когда пройдет оцепенение.

Прошло несколько часов. Шарлотта легла в постель, но не стала опускать жалюзи, чтобы можно было смотреть на ночное небо. От возбуждения ей не спалось, и она надеялась, что сможет расслабиться, считая звезды. Но в голове по-прежнему царил сумбур, мысли проносились с бешеной скоростью. Она жила в мире иллюзий. Считала, что отец ее не любит, а это было не так. На основе детского опыта она выстроила свою модель отношений с мужчинами — мужчинами вроде Рассела и Романа Чандлера, но эта основа оказалась ложной. И оба ее родителя вольно или невольно поддерживали эту ложь. Рассел оказался не тем, кем она его считала. У него были свои недостатки, и он не был лишен эгоизма, но ее мать он любил, нужно отдать ему должное. Даже если бы он сделал больше, чтобы помочь и Энни, и дочери, он не мог пожертвовать всей своей жизнью во имя любви.

Она не собиралась даже просить Романа о такой жертве. Больше не собиралась. Просить его остаться в Йоркшир-Фоллз было бы с ее стороны так же эгоистично, как поведение Рассела. Роман заслуживал с ее стороны лучшего.

Шарлотта подумала, что в этом есть некая ирония судьбы: Роман оказался не таким человеком, как ей нужно. Раньше ей было нужно, чтобы Роман был бродягой, лишенным чувств, вечным холостяком, который живет по принципу «люби и бросай» и не заботится ни о ком, кроме самого себя. Если бы Роман был таким, у нее был бы удобный предлог удерживать его на расстоянии. А стремление сохранить эмоциональную дистанцию родилось у нее из страха повторить жизнь матери, страдать, как она страдала.

Но теперь ей ничего этого не нужно — ей нужен только сам Роман.

Шарлотта свернулась калачиком, натянула на себя одеяло и зевнула. Любовь имеет свойство сбрасывать все страховочные сетки, думала она, и завтра ей придется сделать прыжок в неизвестность, не зная заранее, куда она приземлится.

Через какое-то время Шарлотта незаметно для себя уснула, потому что проснулась она от яркого света, лившегося в окно. Впервые за долгое время она спала так хорошо. Открыв глаза, она с удивлением обнаружила, что чувствует себя бодрой и полной сил. Она приняла душ, съела стаканчик персикового йогурта и решила, что уже не очень рано и можно позвонить Рику.