Страница 7 из 47
III
ПЕРВЫЙ РЕБЕНОК В ДОМЕ Вернувшись домой, Подходцев и Громов застали мирную картину: Марья Николаевна лежала, свернувшись калачиком на диване, а Клинков читал ей какую‑то книгу. — Ну, что? — встретил вернувшихся Клинков. — Наверное, без меня никакого толку не вышло? — Нет, вышло, Марья Николаевна, сейчас вы получите вашего ребенка… — Неужели он согласился?! — Видите ли… он сначала как будто бы был против, но мы его уговорили. — Привели, так сказать, резоны, — подтвердил Громов. — И ваше белье принесут, и вещи. — Какие вы милые! — воскликнула повеселевшая Марья Николаевна, протягивая им обе руки, которые они почтительно поцеловали. — Важное дело — рука, — завистливо сказал Клинков, отходя к печке. — То ли дело — губы. — Клинков!! — грозно прорычал Громов. — Он обо мне что‑нибудь спрашивал? — осведомилась Марья Николаевна. — Да, — великодушно сказал Подходцев. — Он спрашивал: “А как ее здоровье?” — А мы говорим, — подхватил, бросая на Подходцева благодарный взгляд, Громов. — “Ничего, спасибо, здоровье хорошее”. Он был грустен. И поколебавшись немного, Громов добавил: — Он плакал. — В три ручья, — беззастенчиво поддержал Подходцев. — Как дитя. — Еще бы, — ввязался в разговор Клинков. — Потерять такую женщину… Ручку пожалуйте! Через полчаса горничная принесла два узла с бельем и девочку лет четырех. Горничная была заплакана, девочка была заплакана, и даже узлы были заплаканы — так щедро облила их слезами верная служанка. Девочка бросилась к матери, а Подходцев, чтобы не растрогаться, отвернулся и обратился сурово к горничной: — Передай своему барину, что тут ты видела барыню и трех каких‑то генералов с золотыми эполетами. Скажи, что ты слышала, как один собирался ехать жаловаться министру на твоего барина. Когда горничная ушла, Марья Николаевна удалилась с девочкой в отведенную для нее комнату, а трое друзей принялись укладываться на диване и кроватях. Разговаривали шепотом: — Заметили, как она на меня смотрела? — спросил Клинков. — Да, — отвечал Подходцев, — с отвращением. — Врете вы. Она сказала, что я напоминаю ей покойного брата. — Очень может быть. В тебе есть что‑то от трупа. — Тиш — ш — ше! — грозно зашипел Громов. — Вы можете их разбудить! Клинков ревниво захихикал: — ”Громов влюблен, или — Дурашкин в первый раз отдал сердце! Триста метров”. Хи — хи… Глава IV ДАРЫ Раннее утро. Из‑под одеяла выглянула голова, покрытая короткими черными жесткими волосами. Вороватые глаза огляделись направо, налево, и толстые губы лукаво улыбнулись. Убедившись, что товарищи еще спят, Клинков потихоньку сбросил одеяло, бесшумно оделся и, не умывшись, стал с замирающим сердцем прокрадываться к дверям. Скрип запираемой Клинковым двери заставил показаться из‑под одеяла вторую голову — с тонким породистым носом, задумчивыми голубыми глазами и красными от сна щеками, на одной из которых оттиснулась прошивка наволочки. Громов удивленно поглядел на опустевшую кровать Клинкова, полюбовался на спящего богатырским сном Подходцева и, хитро улыбнувшись, начал одеваться. Делал он это как можно тише, и, когда один ботинок стукнул громче, чем нужно, Громов даже погрозил сам себе пальцем. Но Подходцев продолжал сладко спать — только губами зачмокал, будто жуя что‑то сладкое… После ухода Громова Подходцев пролежал не больше пяти минут — очевидно, так уж были спаяны эти три человека, что не могли ничего сделать один без другого, даже проснуться. Подходцев зевнул, приподнялся на локте, оглядел пустые кровать и диван, задумчиво посвистал, оделся и, прикрепив на двери, ведущей в маленькую комнату, бумажку с надписью: “Не беспокойтесь, вернемся через полчаса, будем пить чай”, — ушел. Мирно тикали часы в затихшей комнате… Минутная стрелка пробежала не больше двадцати минут… Скрипнула наружная дверь, и плутоватые выпуклые глаза Клинкова заглянули в щель. Убедившись, что никого нет, он вошел в комнату и развернул находившийся в руках большой сверток… Полдюжины роскошных желтых хризантем выглянули из бумаги своими мохнатыми курчавыми головками. Клинков взял глиняную вазу с сухими цветами выбросил их, вставил свои хризантемы, налил воды, поставил это нехитрое сооружение на стул перед дверьми маленькой комнаты и, отойдя, даже полюбовался в кулак — хорошо ли? Умылся, тщательно причесался и, одетый, лег на диван. Когда вернулся Громов, Клинков представился спящим. У Громова тоже оказался сверток — большая игрушечная корова, меланхолично покачивавшая головой. Громов опасливо оглянулся на Клинкова, поставил свою корову на другой стул около клинковских цветов и, облегченно вздохнув, улегся на одну из свободных кроватей. Когда вошел Подходцев со свертком в руках, оба сделали вид, что сладко спят, но Подходцева на этот дешевый прием никак нельзя было поймать. — Ну, ребята, нечего там дурака валять и закрывать глаза на происшедшее — вставайте!! Потом он оглядел оба стула с подарками, пожал плечами и сказал: — А вы не боитесь, что это животное пожрет эту траву? В развернутом им свертке оказались: гребенка, кусок дорогого туалетного мыла и флакон одеколона — Подходцев и тут оказался на высоте практичности. Он же разбудил и Марью Николаевну, он же распорядился насчет чаю, он же подал через дверь кувшин с водой, чашку и все свои покупки. Когда свежая от холодной воды, благоухающая одеколоном Марья Николаевна в каком‑то сиреневом кружевном пеньюаре вышла в большую комнату, ведя за руку дочь, все ахнули: так она была элегантна и уютна. — Как вы милы, что подумали обо всем, — обратилась она к Подходцеву. — Ну, вот еще новости. А эти два туземца ведь тоже кое о чем подумали… Шаркая ногой и извиваясь, насколько позволял ему плотный стан, преподнес свои цветы Клинков. Тут же с другой стороны Громов самым умилительным образом подсунул девочке свою меланхолическую корову. — Господа… Зачем вы это… Я вам и так столько беспокойства доставила, — мило лепетала Марья Николаевна, разливая чай. — Валя, поблагодари дядю. — Вот ты молодец, что подарил мне корову, — сказала Валя, бесстрашно влезая на громовские колени. — Так мне и надо. И звучно поцеловала вспыхнувшего Громова в щеку. — Гм! — сказал Клинков, — если бы я знал, что за коров полагается такая благодарность, я бы вместо цветов подарил корову. — Говоришь о корове, — недовольно пробормотал Подходцев, — а сам все время подсовываешь осла. — Марья Николаевна, разве я вам Подходцева подсовывал! — Бледно, — пожал плечами Подходцев. — Вы на него не обижайтесь, Марья Николаевна, он ведь ни одной женщины не может видеть равнодушно… Юбки не пропустит! Один раз написал любовное письмо даже дамскому портному. Глава V ИСКУССТВО РАССКАЗЫВАТЬ СКАЗКИ Громов самым нежным образом держал Валю на коленях и поил ее чаем с блюдечка. Валя отпивала глоток, останавливала внимательный взгляд на лице Громова, открывала рот, чтобы что‑то спросить, но неопытный Громов, замечая отверстый рот, моментально заливал его теплым чаем. Наконец Валя пустила в блюдце пузыри, отвернулась от него и спросила: — А у тебя дитев нету? — Нет, — сказал Громов. — А отчего? — Так, не водятся они у меня… — уклончиво ответил Громов. — Он их жарит в сметане и ест, — вмешался Клинков. — Очень любит их. Только на сковородке. — Ну, хоть ребенка‑то ты можешь оставить в покое! — с некоторым раздражением сказал Громов. — Что это значит “хоть”? — спросил Клинков. — А кого я еще не оставляю в покое? — Взрослых. Но они могут сами за себя постоять, а это — ребенок. — А ну вас к черту, — вдруг рассердился Клинков. — Мне Марья Николаевна нравится, и я прямо высказываю это ей. Думаю, в этом нет ничего обидного. А вы чувствуете то же, но с пересадкой: ты изливаешь свою благосклонность на невинное дитя, Подходцев корчит из себя заботливого опекуна… — Тcсс! — засмеялась Марья Николаевна. — Я вовсе не хочу быть яблоком раздора. Вы все одинаково милые, и нечего вам ссориться… — Впрочем, может быть, я тут и лишний, — кротко и задумчиво сказал Клинков, впадая в лирический тон, — так вы мне в таком случае скажите — я уйду. — Нет, ты должен быть здесь, — строго сказал Подходцев. — Почему? — Потому что сор из избы обычно не выносится! — А у тебя глазки закрываются? — спросила Валя, по — прежнему внимательно изучая лицо Громова. — На многое, — усмехнулся Громов. — Закрываются, я спрашиваю? — О, еще как! — А ну, закрой. Громов закрыл. — Так же, как у меня, — пришла в восторг Валя. — А сказки ты знаешь? — Я‑то? Знаю, да такие все ужасные, что не стоит и рассказывать. Очень страшные. — А ты расскажи! — Это нам легче легкого. Ну, о чем тебе?.. Видишь ли, была этакая баба — яга. Жила, конечно, в лесу… Да… Лес такой был, она в нем и жила… Ну, вот — живет себе и живет… Год живет, два живет, три живет… Очень долго живет. Старая — престарая. Можно сказать, живет, поживает, добра наживает. Да — а… Да так, собственно, если рассудить, почему бы бабе — яге и не жить в лесу. В городе ее сейчас бы на цугундер, а в лесу — слава — те господи! Вот, значит, живет она и живет… Пять лет живет, восемь… Ревнивый взгляд Клинкова подметил, с какой лаской растроганная мать смотрит на рассказчика, дарящего своим вниманием ее крошку. — Да что ты все: живет да живет, — перебил он. — Не знаешь, так скажи, а нечего топтаться на одном месте. Вот я тебе расскажу, мышонок мой славный… Ну, иди ко мне на колени — гоп! Слушай: жила — была баба — яга… Поймала она раз в лесу мальчишку и говорит ему: мальчик, мальчик, я сдеру с тебя шкуру. — Не дери ты с меня шкуру, — говорит он ей. Не послушала она, содрала шкуру. Потом говорит: мальчик, мальчик, я тебе глаза выколю… — Не коли ты мне глаз, — хнычет мальчишка. Не послушала, выколола. — Мальчик, мальчик, — говорит она потом, — я тебе руки — ноги отрежу. — Не режь ты мне рук — ног. Но старуха, что называется, не промах — взяла и отрезала ему руки — ноги… Увлеченный полетом своей фантазии рассказчик, возведя очи к потолку, не замечал, как лицо девочки все кривилось — кривилось, морщилось — морщилось, и наконец она разрыдалась горькими рыданиями. — Тебе бы сказки рассказывать не детям, а нижним чинам жандармского дивизиона, — сказал Подходцев, отнимая у него малютку. — Детка, ты не плачь. Дело совсем не так было: баба — яга действительно поймала мальчика, но не резала его, а просто проткнула пальцем мягкое темя малютки и высосала весь мозг. Мальчик вырвался от нее, убежал, а теперь вырос и живет до сих пор под именем Клинкова. Дырку в голове он заткнул любовной запиской, а мозгу‑то до сих пор нет как нет. — Очень мило, — пожал плечами Клинков. — Сводить личные счеты, вмешивая в это невинного младенца… Марья Николаевна! Если вам нужно куда‑нибудь, я вас провожу… — Собственно, мне нужно в два — три места по делу, но я думала, что меня будет сопровождать Подходцев. Он такой опытный в разных делах. Клинков, чтобы скрыть смущение, подмигнул и сказал, выпятив грудь: — Да — с! Клинков совсем не для разговоров о делах. С Клинковым разговаривают совсем о другом. Отошел к окну и стал сосредоточенно глядеть на улицу. А Громов отозвал Подходцева в сторону и, краснея, шепнул ему: — Почему ты с ней едешь, а не я? — А почему ты бы поехал, а не я? — Да, но ведь я ее нашел, я ее привел… — Ну — ну! Без собственников… Что она, котенок бродячий, что ли? Зато я добыл для нее ребенка, и, наконец, она сама меня пригласила… — Пожалуйста, — хмуро сказал Громов. — Ты прав, я не спорю. Клинков! А ты что думаешь делать? — Я думаю приказать, — сказал, продолжая стоять у окна спиной ко всем Клинков, — чтобы мой кучер Семен заложил пару моих серых в яблоках, и поеду к князю Кантакузен. — Оставайся лучше дома, — бледно улыбнулся Громов, — серых мы выбросим, яблоки съедим, а потом займемся с Валей — не оставлять же девочку одну. Валя! Я тебе сейчас нарисую крокодила. И, погладив девочку по головке, Громов принялся чинить карандаш. Глава VI ПОДХОДЦЕВ САМЫЙ УМНЫЙ. ИДИЛЛИЯ Сумерки… Подходцев лежал на кровати, заложив руки за голову, и мечтал Бог его знает о чем. Изредка хмурился, сжимал голову руками, но потом, испустив легкий вздох, снова опадал, как внезапно ослабевшая пружина… Громов безмолвно сидел на подоконнике, устремив упорный взгляд на улицу — “изучал кипучее уличное движение”, как он вяло объяснил друзьям, заинтересованным его странным поведением. Валя сидела на коленях у Клинкова и, по своему обыкновению, рассматривая в упор лицо своего взрослого собеседника, несколько раз тоскливо спрашивала: — Где мама? — Мама ушла по делу, — неизменно отвечал Клинков, разглаживая ее кудри. — Скоро вернется. — Да она уже давно ушла. — Тем больше резонов ей скорее вернуться. — Чего? — Резонов. — Каких? — Ты знаешь, что такое резон? — Н… нет. — Это такой человек, который детей режет, когда они пристают к нему с расспросами. — А где он живет? — На углу Московской и Безымянного… — Он ходит по улицам? — Да, уж такое его поведение, — рассеянно отвечал Клинков, прислушиваясь к чьим‑то шагам на лестнице. — А он маму не возьмет? — Кажется, что мы все этого серьезно опасаемся, — с грустной насмешливостью ответил за Клинкова Подходцев… — Не говори глупостей, — обрадовал его Громов. — Раз Марья Николаевна говорит, что идет по делу, значит, дело существует. — Конечно, существует, — как‑то странно неестественно хрипло рассмеялся Подходцев. — А если бы вы слышали, как это “дело” звякает шпорами! Прямо малиновый звон. Кубарем скатился с подоконника Громов и, подступив к холодно глядевшему на него Подходцеву, спросил дрожащим голосом: — Что это значит? — Шпоры‑то? Да ведь шпоры были не сами по себе… Они были прикреплены к ногам… В темноте мне еще удалось рассмотреть живот, грудь, руки и голову. Все вместе составляло одного весьма недурного собой офицера… Он довозил ее до нашего подъезда. — Может быть, это какой‑нибудь родственник? — неуверенно предположил Клинков. — Ну да, — с некоторой надеждой подхватил Громов. — Она, вероятно, была у него по делу о разводе с мужем, и он довез ее потом до дому. — Дескать, вечером одной опасно, — проговорил, призадумавшись, Клинков, — он ее и довез. Громов добавил, ловя подтверждающий взгляд Подходцева: — Обыкновенная вежливость. — А не сыграть ли нам в карты? — вдруг ни с того ни с сего предложил Подходцев. — Почему в карты? Во что именно? — В “дураки”. Конечно, игра эта ничего нового не прибавит к нашим характеристикам, но она лишний раз подтвердит то мнение о вас, которое я себе составил… Громов и Клинков засмеялись, но ничего не возразили. Громов стал тасовать карты, а Клинков повел Валю укладывать спать… — Ну, вот, Валя… давай я тебе сниму чулочки, башмачки и платьице, ты и ложись спать… Умыть тебя? — Да ты всегда заливаешь мне воду за шею!.. — Это новый, открытый мной способ, на который я думаю взять привилегию. Иначе не умею. — Мама лучше умывает. — Ну, что там мама! У нее, брат, дел и без тебя много. — Ну, вот видишь — опять всю облил. — А ты сохни скорей, вот и будет хорошо. — Ой, мыло в рот попало!.. — А я думал, ты взбесилась. Смотрю — изо рта пена. Выплюнь. Долго возился заботливый, но крайне неуклюжий Клинков (с некоторых пор он заменил совсем павшего духом Громова) около девочки, пока не уложил ее в постель. — Ну, спи, звереныш. — Послушай, а Богу молиться… Почему ты меня не помолил? — Ну, молись. Девочка стала на колени. — Ну? — обернулась она к нему. — Что тебе еще? — Говори же слова. Я ж так же не могу, когда мне не говорят слова. — Ну, повторяй: “Господи, прости мою маму, Клинкова, Громова и Подходцева…” Они, брат, совсем, кажется, закрутились. — …”Они, брат, совсем, кажется, закрутились”, — благоговейно произнесла девочка. — Нет, это не надо! Это не для молитвы, а так. Ну, теперь говори: “Спаси их и помилуй!” — А папу? — вдруг спросила Валя, глядя на него сбоку удивленным черным глазом. — Папу? Ну, можно и папу, — решил щедрый Клинков. — Бог его простит, твоего папу. — Готово? — спросила девочка. Клинков неуверенно согласился: — Пожалуй, готово. — А теперь сказку, — скомандовала Валя, ныряя под одеяло. — Еще чего! Спи. — Ну, скажи сказку, ну, пожалуйста. — Да я все страшные знаю. — Расскажи страшную! — Ну, слушай: в одном доме разбойники убили старуху, отрезали ей голову и унесли, а туловище бросили в запертой квартире. Пришли домой, голову съели и легли спать. Вдруг ночью слышат, кто‑то ходит по ихней комнате. Зажгли свет: глядь, а это старуха без головы ходит, растопыря руки, и ловит их: отдайте, дескать мою голову… Неизвестно, до чего дошла бы эта леденящая кровь история, если бы из соседней комнаты не раздался окрик Подходцева: — Клинков! Иди, я тебя в Громовых оставлю. — В каких Громовых? — Ну, в дураках, не все ли равно. Несмотря на все задирания Подходцева, друзья не парировали его шуток. Слышались только краткие возгласы: “Тебе сдавать! Тройка! Ты остался!” Глава