Индийские рассказы

— Это сделала его свинья — его свинья сделала это! Пустите, я убью его! Дайте мне убить его!

Тут рабочие рассмеялись; а фермер высунул голову из окна и сказал, что Эванс не джентльмен.

'007 держал себя очень скромно. Он никогда не видал крушения, и оно испугало его. Рабочие хотя и смеялись, но работали усердно, и '007 забыл свой ужас, сменившийся изумлением при их обращении с товарным могульским поездом. Они вскопали землю вокруг него лопатами; подвели шпалы к его колёсам и домкраты под его корпус; они обвили его цепями и щекотали ломами. К потерпевшим крушение вагонам прицепили '007 и давали ему задний ход до тех пор, пока вагоны не очищали путь. До рассвета тридцать или сорок человек были заняты укладкой и забиванием шпал, клёпкой рельсов. Когда наступило утро, все вагоны, которые были в состоянии двигаться, ушли с помощью другого локомотива; путь был очищен для движения, а '007 протащил старого «Могула» по небольшому пространству шпал, дюйм за дюймом до тех пор, пока валики его колёс не стали снова ударять по рельсам и он с шумом стал на своё место. Дух «Могула» был угнетён, и бодрое настроение пропало.

— Это не была даже свинья, — печально повторял он, — а только поросёнок; и именно вам пришлось помогать мне!

— Но как это случилось? — сгорая от любопытства, спросил '007.

— Случилось! Как случилось! Я прямо наехал на него, минуя последний изгиб, — думал, что это хорёк. Да, он был такой маленький. Он даже не взвизгнул, как вдруг я почувствовал, что приподымаюсь (он скатился как раз под передок), и я никак не мог попасть на рельсы. Потом я почувствовал, как он, весь в грязи, бросился под мой левый цилиндр и — о, паровые котлы! — я съехал с рельсов. Я чувствовал, как ободья моих колёс стучали по шпалам, а затем я очутился в хлебах; тендер вытряхивал уголь через мой колпак, а старик Эванс лежал неподвижно в крови, передо мной. Трясся ли я? Во мне нет ни одной стойки, ни одного болта, ни одной заклёпки, которые не соскочили бы со своего места.

— Гм! — сказал '007. — Сколько, полагаете, вы весите?

— Без этих комьев грязи во мне сто тысяч фунтов.

— А в поросёнке?

— Восемьдесят. Говорят, будто сто. Стоит он около четырех с половиной долларов. Ну, не ужасно ли? Право, можно впасть в нервную прострацию… Разве это не потрясающе? Я только что обогнул этот изгиб…

И «Могул» снова повторил весь рассказ, потому что был очень сильно потрясён.

— Ну, я думаю, это обычное явление, — успокаивающе сказал '007… — а… а упасть в поле, я думаю, мягко.

— Будь это шестидесятифутовый мост и свались я в глубокую воду, взорвись я и убей обоих людей, как это сделают другие, я не огорчался бы; но чтобы меня опрокинул поросёнок в хлеба и вы помогали бы мне, а старый пахарь в ночной рубашке ругал меня, как больную клячу!.. О, это ужасно! Не зовите меня «Могулом»! Я швейная машина.

'007 с остывшей топкой и сильно увеличившейся опытностью медленно притащил могульский товарный поезд в депо.

— Эй, старик! Целую ночь был в пути? — сказал неугомонный «Пони», только что вернувшийся со службы. — Ну, скажу вам, это видно сразу. Ценное, хрупкое, таков, вы говорили, ваш груз! Отправляйтесь-ка в мастерские, да снимите с себя ваши лавры. Там вас починят.

— Оставьте его в покое, «Пони», — строго сказал '007, которого поставили на поворотную платформу, — или я…

— Не знал, что старина ваш задушевный друг, малютка. В последний раз, что я видел его, он не был очень вежлив с вами.

— Я знаю; но с тех пор я видел крушение, и краска чуть было не сошла с меня. Я никогда — пока у меня хватит пара — не буду насмехаться над новичками, не знающими дела и старающимися изучить его. Не буду я насмехаться и над старым «Могулом», хотя и нашёл его увенчанным колосьями. Весь переполох произвёл маленький поросёнок — не свинья, а только поросёнок, «Пони», — не более куска антрацита. Я видел его. Я полагаю, всякий может быть опрокинут.

— Значит, уже поняли это? Ну, хорошее начало.

Слова эти произнёс «Пурпуровый Император», который стоял, ожидая чистки, чтобы назавтра отправиться в путь.

— Позвольте мне познакомить вас, джентльмены, — сказал «Пони». — Это наш «Пурпуровый Император», малютка, которым вы восхищались и, могу сказать, которому завидовали сегодня ночью. Это новый брат, уважаемый сэр, перед которым ещё много миль пути, но, как товарищ, я отвечаю за него.

— Счастлив встретиться с вами, — сказал «Пурпуровый Император», окидывая взором полное локомотивов депо. — Полагаю, что здесь нас достаточно для того, чтобы составить митинг. Гм! Властью, которою я облечён, как Глава Дороги, объявляю '007 пользующимся всеми правами и признанным Братом Соединённого Братства Локомотивов и, как такового, могущим пользоваться всеми привилегиями мастерской, стрелок, полотна, водохранилища и депо, насколько простирается моя юрисдикция, как имеющего степень главного бегуна; до меня дошли хорошо известные и лестные отзывы о том, что этот брат наш покрыл сорок одну милю в тридцать девять с половиною минут, спеша на подвиг милосердия, на помощь несчастным. Когда придёт время, я сам сообщу вам нашу песню и наш сигнал, сигнал, по которому вас можно будет различить в самую тёмную ночь. Займите своё место среди локомотивов, новый брат!

В настоящее время, в самую тёмную ночь, как и говорил «Пурпуровый Император», если стоять на мосту на багажном дворе в 2 ч 30 м пополуночи, и смотреть на расходящиеся в четыре стороны пути в то время, как «Белый Мотылёк», взяв излишек от «Пурпурового Императора», летит к югу со своими семью вагонами цвета «крэм», можно расслышать вдали звуки, похожие на низкие ноты виолончели:

Это '007 покрывает свои сто пятьдесят шесть миль в двести двадцать одну минуту, выстукивая свою песню-сигнал, сообщённый ему «Пурпуровым Императором».

БРУГГЛЬСМИТ

Старший офицер с «Бреслау» пригласил меня пообедать на корабль, прежде чем он пойдёт в Соутгэмптон за пассажирами. «Бреслау» стоял за Лондонским мостом. Решётки передних люков были открыты для приёма груза, и вся палуба была завалена якорями, болтами, винтами и цепями. Блек Мак-Фи был занят последним осмотром своих излюбленных машин, а Мак-Фи известен как самый аккуратный из корабельных механиков. Если случайно он заметил тараканью ножку на одном из своих золотников в паровике, весь корабль узнает об этом, и половина команды отряжается для чистки.

После обеда, который проходил в маленьком уголке пустого салона и на котором присутствовали старший офицер, Мак-Фи и я, Мак-Фи снова спустился в машинное отделение, чтобы присутствовать при чистке медных частей машины. Мы же со старшим офицером поднялись на мостик и курили, наблюдая погрузку, пока я не решил, что мне пора домой. В промежутках между разговором мне казалось, что я слышу из машинного отделения какие-то дикие завывания, к которым присоединялся голос Мак-Фи, певшего о доме и домашних радостях.

— У Мак-Фи сегодня гость — корабельный мастер из Гринока, у которого он был в ученье, — сказал мне старший офицер. — Но я не решился пригласить его пообедать с нами, потому что он…

— Да, я вижу, или, вернее сказать, я слышу, — отвечал я.

Мы поговорили ещё минут пять, но тут Мак-Фи поднялся к нам под руку со своим другом.

— Позвольте мне познакомить вас с этим джентльменом, — сказал он. — Он большой поклонник ваших произведений, — я только что говорил ему о них и о вас.

Мак-Фи никогда не умел сказать ни одного приличного комплимента. Друг же его внезапно уселся на валявшийся на палубе якорь, подтверждая, что Мак-Фи говорит истинную правду. Лично он был убеждён, что весы славы Шекспира сильно покачнулись единственно благодаря мне, и когда старший офицер собрался было возражать ему, он заявил ему, что рано или поздно поколотит старшего офицера, — «как по накладной». — Если бы вы только знали, — сказал он, покачивая головой, — как я рыдал на своей одинокой лавке за чтением «Ярмарки тщеславия», как я горько всхлипывал над нею, в полном очаровании!..