Симбионты

— У него ведь была своя лаба, свои мощности, — выдвинул последний аргумент Леха. — Он мог наплевать на запрет и…

— Нет. Пойми, время ученых-одиночек давно прошло. Микробов не создают на коленке. Их в одиночку просто не придумаешь, я уж молчу про детальную разработку. Ну была у него своя лаба, в которой непонятно что творилось, туда даже Михалборисычу хода не было… Но косвенно на Деда пахало человек двести — и пахало со страшной силой. А это половина научных мощностей Нанотеха. Физики, химики, микробиологи, программеры, врачи-кибернетики… Да, в конце цепочки стояли только трое, Дед, его техник и его программист. Но без этой огромной группы поддержки они не могли продвигаться дальше. Проект закрыли — и все, привет горячий.

— Он мог бы жить.

Снова возникла пауза, на этот раз долгая.

— Пап, ты чего? Пап?

В нескольких кварталах от окна, у которого стоял Леха, тем же самым движением, будто копируя сына, оперся о подоконник его отец.

Повторяя друг друга в мельчайших жестах, они не были особенно похожи лицом. Отец выглядел гораздо жестче, суровее: человек, не просто с годами привыкший отвечать за свои решения, а изначально созданный для этого. Вряд ли он когда-то был таким милым юношей, как сейчас его сын. Образ Лехи подошел бы для рекламы, лицо его отца — для пропаганды. А ты что сделал, чтобы Россия встала с колен? А я дал ей по заднице!

— Задумался, чего… Вопросы у тебя…

Как объяснить подростку, чтобы тот поверил? У парня в голове каша, он слишком много читает всякой ерунды, хоть и правда Интернет ему отрубай. Сейчас у них мода обвинять старших в том, что профукали шанс выстроить принципиально новый мир. Мы профукали. Как будто от нас, частных лиц, многое зависело. Это звучит красиво: «мир открытого кода». А реально — угроза экономического коллапса, целые регионы голодных безработных, да чего там, целые страны. Подростку не втолкуешь, насколько все сложно, тут не каждый взрослый разберется. Остается верить экономистам. Но подросток не обязан верить никому, на то он и молодой человек, весь устремленный в завтра.

Особенно если у подростка дедушка был ученым мирового класса и, по непроверенным данным, выдумал черт-те-что, способное якобы поставить на уши всю планету, — а его тормознули буквально на последней секунде. Во имя всеобщего блага и стабильности.

Трудно с такой легендой, она ведь правдива в основе своей, кто бы знал насколько. Кто бы знал. Я-то знаю, к несчастью.

Дед замахнулся на такого навороченного бота, от которого один шаг до универсала. Дед это понимал отлично. Сначала универсальный медицинский бот, а вслед за ним — универсальный сборочный микроб. Нанотех стал бы мировым лидером в своей области, Россия сделала бы рывок прямо в будущее, обгоняя всех. Но это понимали и другие. Страны-конкуренты, скажем так. И они доходчиво объяснили нашим властям, чем может закончиться такой прорыв, если сборщики-репликаторы «пойдут в народ».

Поголовье ботов начнет стремительно расти, управляющие программы для них бросятся писать все, кому не лень. Запреты на открытый код просто рухнут: к каждому умнику не приставишь мента. Через год начнется хаос: неконтролируемая сборка чего угодно где угодно из любого металлолома и промышленных отходов. Энергию сначала будут покупать и воровать, потом наделают солнечных батарей. Люди получат такую свободу, о какой и не мечтали, но это потянет за собой распад всех производственных цепочек. Дальше рухнет финансовая система. А на нее завязана такая хрупкая вещь, как сельское хозяйство. Пищу микробы не делают, это уже наноуровень. А до наноуровня нам — как до Москвы раком. И на планете, заваленной барахлом, наступит голод. И будет война. Мы просто не готовы к ботам-репликаторам, как оказались не готовы к фаберам и открытому коду. Наш мир слишком уязвим. И одним из тех, кто нес ему угрозу, случайно оказался честнейший и добрейший ученый, старый опытный микроэлектронщик Алексей Деденёв по кличке Дед.

Конечно, мы никогда не узнаем, кто с кем договаривался и какие бонусы Россия получила. Наверное, получила, не могла же Москва прикрыть это направление чисто по дружбе. Тогда все разговоры были только про модернизацию, про рывок вперед и нанотехнологии, будь они неладны.

Ну и пошли по известному пути, который уже обкатали… Сначала на клонировании, потом на фаберах. Да, власти были очень напуганы. Черт знает, насколько опасны фаберы и открытый софт для них — подумаешь, взорвали Пентагон, тоже мне трагедия… А с репликаторами шутки плохи, они бы точно поставили мир вверх ногами.

Но как хотелось это увидеть, черт побери… Вот едет по земле машина и оставляет за собой готовое шоссе. Вот прикатили строители бочку, вывернули ее содержимое на кучу песка и щебня, воткнули пару проводов, свистнули — и вырос дом. Вот привезли на городскую свалку контейнер — и давай из мусора штамповать компьютеры. Или стиральные машины. Или чайники. Да что угодно.

А у нас, в медицине? Ставишь в операционной ящик, и из него лезет по твоему приказу любой инструмент, любой материал, уже стерильный. Чем плохо? Тем, что неестественно, невообразимо дешево? Ну придумайте, как это компенсировать!.. Тем, что людей трудно будет контролировать и они натворят черт-те-чего? Ну сообразите, как держать их в рамках… Мечту-то не отнимайте! Все бы вам запрещать. Этого нельзя, того нельзя… Всего боимся, держимся за «стабильность», а у нас тут люди мрут, которых микробы Деда могли бы спасти.

То-то на нас дети с подозрением смотрят. Не любят дети тех, кто слишком боязлив. Чуют, что дело нечисто…

А услыхал бы Лешка, в чем я сам участвовал… Он, разумеется, помнит, что его отец работал в Нанотехе. Но думает, я там в санчасти прозябал. И ведь не расскажешь: будут только новые вопросы, на которые я не смогу отвечать.

Сколько всего я хотел бы забыть, подумать страшно…

— Пап! Ты там заснул, что ли, на рабочем месте?

Отец стоял у окна в своем кабинете, крупный сильный человек в белом халате, и глядел на город. Очень медленно и глухо, будто на него свалилась неподъемная тяжесть, он сказал:

— Все было решено восемь лет назад. Ничего не исправишь, дружище. Ты не переживай. Дед успел сделать очень много.

— Да, конечно… — отозвался Леха несколько подавленно. — Я тебя расстроил, пап, я же слышу. Извини.

— Ерунда. Просто… Всякое разное вспомнилось.

— Ну ладно, извини еще раз. Пока!

Отец дал отбой и крепко сжал трубку в кулаке. Поглядел на телефон и сказал то, чем стоило бы завершить разговор:

— Ты и подумать не можешь, как много он успел.

И снова уставился в окно.

Глава 5

Восемью годами раньше

Когда больница становится твоим вторым домом, ты понимаешь, что тут можно жить, а значит — можно все. Здесь ездят верхом на каталках, устраивают дурацкие розыгрыши, влюбляются, ссорятся, выпивают после смены и даже иногда лечатся. Совсем изредка прямо тут, на работе, врачи умирают.

Неверно думать, будто медики «привыкают к смерти». Они перестают бояться ее. Смерть для них — не экзистенциальное зло, а враг, с которым можно и нужно бороться. Их профессия — не давать людям умирать раньше времени. А еще врачи лучше всех остальных знают, насколько смерть отвратительна.

Виктор Васильев, терапевт, был не из тех, у кого пациенты, что называется, «на руках» гибнут: специальность, в общем, не располагает, не экстремальная она. Даже у психологов иногда клиентура в окна прыгает — терапевт после такого выкрутаса сам бы к психологу побежал.

Сейчас Васильев стоял, глядя пустыми глазами в стеклянную стену палаты, где умирал его ребенок, и вспоминал: а кого он потерял из тех, кого диагностировал и потом «сопровождал»? Ну, был один дедушка-хроник, кардиологический, но Виктор его не упустил, все сделал как надо, приди больной на обследование раньше, прожил бы потом не два года, а все десять. А без Виктора и год не протянул бы. И бабушка еще одна, тоже хроническая и тоже сердечница, неоперабельная уже, и снова вины его нет, хоть немного, но помог.