Страница 5 из 16
Физическое отвращение к алкоголю стало моей характерной особенностью в течение всей жизни; в конце концов мне всегда удавалось преодолевать его, но мне и в настоящее время приходится бороться с этим отвращением. Мне не нравится вкус алкоголя, а к вкусу нужно относиться с доверием, так как он-то знает, что полезно и что вредно для организма. Но люди ценят в алкоголе не то, что он дает организму, а то, что он дает мозгу; если при этом организм страдает, то с этим уж ничего не поделаешь.
Хотя я и питаю отвращение к алкоголю, все же с кабаком у меня связаны воспоминания о самых приятных переживаниях моего детства. Помню, как я ехал в телеге с картофелем: ноги мои одеревенели от долгого сидения в неудобном положении, лошади тяжело ступали по длинной песчаной дороге; мне было скучно, и я с удовольствием представлял себе, как мы остановимся у кабака в Колме, отца там ждет выпивка, а меня — сладкий коржик… только один коржик, — но это было для меня непривычное лакомство. Славная вещь — кабак! Дорогой я буду грызть коржик и растяну это удовольствие на целый час. Я откусываю по маленькому кусочку, стараясь при этом не уронить ни одной крошки, и долгое время жую его, пока он не превратится у меня во рту в жидкую сладкую кашицу; я перегоняю ее языком то в одну сторону рта, то в другую, смазываю языком внутренние стороны щек, пока она, наконец, не попадает как-то незаметно в горло, без малейших усилий с моей стороны.
Мне очень нравились кабаки, в особенности в Сан-Франциско. Там были очень вкусные вещи, которые можно было брать, не платя за них, — какой-то необыкновенный хлеб, вкусные сухарики, колбаса, сыр и сардинки — деликатесы, совершенно незнакомые в скудном деревенском обиходе. В одном кабаке, помнится, буфетчик поднес мне стакан сладкого сиропа с содовой водой. Денег с отца он за это не взял, он просто оказал ему любезность, и с этих пор я стал считать этого буфетчика самым добрым человеком в мире. Я был тогда семилетним ребенком, и больше я никогда не встречался с ним; но он, как живой, стоит у меня перед глазами; кабак помещался на южной стороне Рыночной улицы в Сан-Франциско. Налево от двери была стойка, вдоль правой стены стоял длинный стол с бесплатными закусками, а напротив двери стояли за пивными бочками круглые столы со стульями. У буфетчика были светлые волосы и голубые глаза; на нем была черная шелковая ермолка и коричневая вязаная куртка. Я точно помню даже место, где стояла бутылка с красным сиропом, которым он угостил меня. Он вел бесконечные разговоры с моим отцом, а я в это время пил, глоток за глотком, вкусный напиток и благоговел перед ним. Много лет спустя я вспоминал о нем с чувством самой искренней симпатии.
Итак, несмотря на то, что две первые мои встречи с Джоном Ячменное Зерно принесли мне только страдания, я не переставал встречаться с ним, и он всегда одаривал меня приветливой улыбкой. С кабаками мне пришлось познакомиться с самого раннего детства, и я узнал их с самой хорошей стороны. Общественные учреждения, магазины и дома частных лиц были для меня недоступны — они не предлагали мне войти и обогреться, отведать пищи богов с узкой полки вдоль стены. Их двери были всегда закрыты, тогда как кабаки гостеприимно раскрывались передо мной. На широких, оживленных улицах города и на больших проезжих дорогах — везде мне попадались в изобилии кабаки, гостеприимно сверкавшие яркими огнями. Зимой в них было тепло, а летом — прохладно. Славное место кабак, что и говорить!
Когда мне исполнилось десять лет, родители мои решили покончить с земледелием и переселиться в город. Я начал торговать газетами. Были две очень важные причины, заставившие меня приняться за эту работу: нужда в деньгах, во-первых, и потребность в движении и свежем воздухе — во-вторых. Я отыскал в городе бесплатную библиотеку и стал читать запоем, так что у меня развилось малокровие. На нашей ферме книг не было, но случайно мне попались в руки четыре книги, которые я перечитывал без конца. Это биография президента Гарфилда, «Путешествие в Африку» Поля де Шейю, какой-то роман Уйда, в котором были вырваны последние сорок страниц, и наконец «Альгамбра» Ирвинга, которую дал мне почитать школьный учитель. Робость помешала мне попросить у него еще что-нибудь почитать, когда я вернул «Альгамбру», а сам он не догадался это сделать. По дороге домой я горько плакал, а дорога была дальняя — три мили. Долгое время я втайне надеялся, что он все-таки даст мне еще какую-нибудь книгу, несколько раз собирался с духом, чтобы заговорить об этом, но так и не набрался смелости.
А когда мы переехали в Окленд, я открыл на библиотечных полках целый мир, новый, интересный. Тут были тысячи книг, и все они были не только не хуже прочитанных мною, но некоторые даже гораздо интереснее. Библиотеки в ту пору еще не были рассчитаны на юных читателей, и поэтому я часто попадал впросак.
Один раз, прельстившись названием «Приключения Перигрина Пикля», я написал его на требовании, и библиотекарь выдал мне толстый том совершенно неудобоваримого полного собрания сочинений Смоллета. Я читал без разбора, но больше всего любил исторические романы и книги о приключениях, в особенности же зачитывался воспоминаниями разных путешественников. Читал я от зари до зари, лежа в постели и сидя за столом, по дороге в школу и по дороге домой, читал на переменах, когда остальные дети занимались играми. Кончилось тем, что у меня началось сильное нервное расстройство и появились нервные подергивания. Я говорил всем: «Уходите, вы раздражаете меня».
Итак, с десяти лет я очутился на улице в качестве продавца газет. Для чтения теперь оставалось мало времени: надо было дело делать, а свободное время уходило на упражнения в боксе и на драки с мальчишками. Меня интересовало все, что могло развить меня пластически. Кабаки по-прежнему привлекали меня, и я любил продавать там газеты. Кабаки на ближних улицах все были мне знакомы. В одном квартале, с правой стороны Бродвея, между Шестой и Седьмой улицами, от одного угла до другого тянулся целый ряд кабаков.
Жизнь в кабаках носит особый характер. Там говорят громко, не стесняясь, смеются тоже громко, и все там с большим размахом. Эта жизнь не похожа на скучную повседневность, лишенную каких бы то ни было событий. Здесь жизнь полна захватывающего интереса, подчас даже чересчур захватывающего, когда пускаются в ход кулаки, льется кровь и появляются полицейские. В то время моя голова была набита описаниями самых невероятных происшествий на суше и на море, героических сражений, всяких кровавых столкновений, и понятно поэтому, что такие зрелища привлекали мое внимание.
Продавать газеты — дело скучное, но зрелище, которое предлагал мне кабак — в виде мертвецки напившегося человека, развалившегося на столе, — наполняло мою душу восторгом и удивлением.
Кроме того, кабаки имели полное право на существование. Существование их было санкционировано отцами города. Некоторые мальчики называли кабак страшным местом, но это потому, что они не имели о них никакого представления. Пожалуй, кабак можно назвать страшным, то есть, иначе говоря, он страшно интересен, а все страшное обладает неотразимой притягательной силой. Нам внушают страх кораблекрушения, войны и морские разбойники. Но скажите, пожалуйста, разве любой мальчик, у которого «в здоровом теле здоровый дух», не пожелает всей силой своей души испытать такие приключения?
В кабаках я встречался с редакторами и сотрудниками газет, с судьями и адвокатами, которых я знал в лицо и по фамилиям. Их присутствие подтверждало законность существования кабака. Это утверждало меня в привязанности к кабаку, если уж такие люди посещают его, значит, в нем есть нечто действительно хорошее, не зря же они липнут к кабаку, как мухи к меду. Мир тогда был для меня безмятежен и светел, я еще не знал горя, поэтому не понимал, как люди ищут и находят в кабаке забвение от горя и отдых от монотонной работы и постылых забот.
Сам я редко пил в это время. В промежуток между десятью и пятнадцатью годами я всего несколько раз приложился к рюмочке, хотя я много времени проводил в кабаках среди пьяниц. Не пил я потому, что мне не нравился вкус алкоголя. В течение этого времени я перепробовал несколько профессий — развозил лед, был мальчиком при кегельбане и подметал полы на загородных танцульках.