День пламенеет

В ту ночь, расположившись в устье реки Клондайк, Пламенный, окончив вечернюю работу, не лег спать. Будь здесь белый человек, он поделился бы с ним своими ощущениями. Он привязал свои лыжи, оставил собак, свернувшихся в снегу, и Каму, тяжело дышавшего под кроличьими шкурами, и взобрался на плоскогорье, тянувшееся над высоким берегом. Но сосны мешали ему смотреть; он двинулся дальше и поднялся на склон горы. Отсюда он мог видеть Клондайк, текущий с востока, и величественный изгиб Юкона; вниз по течению высилась огромная белая масса — гора Мусхайд, ясно вырисовывающаяся при свете звезд. Лейтенант Шватка дал ей название, но он — Пламенный — первый увидел ее, задолго до того, как этот неустрашимый исследователь перешел Чилкут и спустился вниз по Юкону.

Но Пламенный лишь мельком взглянул на гору. Его внимание сосредоточилось на широком плато, окаймленном глубокой рекой, — здесь легко можно было бы устроить удобные пристани для пароходов.

— Славное местечко для города, — пробормотал он. — Можно разбить лагерь на сорок тысяч человек. А нужна только золотая жила. — Некоторое время он размышлял. — Десять долларов на сковороду — и здесь будет такая толкотня, какой Аляска еще не видывала. А не здесь, так где-нибудь поблизости должна появиться жила. Мысль недурная — присматривать местечко для города.

Он постоял еще немного, глядя на уединенное плато и рисуя в своем воображении картину будущего. Мысленно он строил огромные торговые склады, трактиры и увеселительные заведения, длинные улицы с хижинами золотоискателей. А по этим улицам шли тысячи людей, перед складами стояли тяжело нагруженные сани, запряженные длинной вереницей собак. Он видел, как тяжелые сани тянулись по главной улице и вверх по замерзшему Клондайку, к тому воображаемому месту, где должна открыться жила.

Он засмеялся, прогнал видение, пересек плато и вернулся к лагерю. Он закутался в мех, но через пять минут открыл глаза и сел, удивляясь, что еще не спит. Затем посмотрел на индейца, спавшего рядом, на золу умирающего костра, на собак, свернувшихся в снегу и прикрывших носы своими волчьими хвостами, посмотрел на четыре лыжи, стоймя воткнутые в снег.

— Черт возьми, как меня разобрала эта жила! — прошептал он. Мысли его вернулись к покеру. — Четыре короля! — Он усмехнулся своим воспоминаниям. — Вот это была игра!

Он снова лег, натянул на уши мех, закрыл глаза и на этот раз заснул.

Глава V

На Шестидесятой Миле они возобновили запас провианта, прибавили к своему грузу еще несколько фунтов писем и продолжали свой путь. Начиная с Сороковой Мили дорога была не проложена, и до самого Дайя они не думали найти утоптанную тропу. Пламенный великолепно выносил путешествие, но сумасшедшая скорость сказалась на Каме. Из гордости он молчал, но результатов легочной простуды скрыть было нельзя. Лишь микроскопический кусочек был затронут морозом, но болезнь развивалась, вызывая сухой частый кашель. Слишком сильное напряжение кончалось приступом кашля, и тогда он походил на припадочного. Глаза наливались кровью и выпячивались из орбит, а слезы сбегали по щекам. Дым от поджаривающегося сала вызывал пароксизм, длящийся полчаса; и он старался держаться в стороне, когда Пламенный занимался стряпней.

День за днем пробирались они по мягкому неутоптанному снегу. Это была тяжелая, однообразная работа; подъема, с каким они летели по твердому снегу, быть не могло. Здесь требовались тяжелые, непрерывные усилия. То один, то другой должен был идти впереди и утрамбовывать лыжами рыхлый снег. Под тяжестью человека лыжи погружались на добрых двенадцать дюймов в мягкую массу. При таких условиях передвижение на лыжах требовало иных мускульных усилий, чем при обыкновенной ходьбе. Ногу нельзя было поднимать и двигать, сгибая колено. Ее следовало поднимать перпендикулярно. Когда лыжа вдавливалась в снег, ее нос упирался в вертикальную снежную стену в двенадцать дюймов вышиной. Если нога при подъеме слегка сгибалась, нос лыжи проникал в эту стену и опускался вниз, а задний конец ударял по ноге. Таким образом, с каждым шагом приходилось поднимать ногу на двенадцать дюймов, а затем уже сгибать ее в колене.

По этому пути — отчасти проложенному — следовали собаки, человек у шеста и сани. В лучшем случае, напрягаясь так, как могли напрягаться лишь самые выносливые люди, они делали не больше трех миль в час. Приходилось увеличивать число рабочих часов, и Пламенный, зная, что в будущем может выйти задержка, был в пути по двенадцати часов ежедневно. Так как три часа уходило на устройство стоянки и приготовление бобов, на утренний завтрак и оттаивание бобов во время полуденной остановки, то для отдыха оставалось девять часов; и собаки и люди отдавали эти девять часов сну.

В Селькирке, торговом пункте близ реки Пелли, Пламенный предложил Каме отдохнуть и присоединиться к нему, когда он будет возвращаться из Дайя. Индеец, забредший с озера Лe-Барж, соглашался занять его место, но Кама уперся. Он недовольно заворчал, тем дело и кончилось. Но собак Пламенный переменил, оставив свою собственную измученную упряжку отдыхать до своего возвращения, а сам продолжал путь с шестью свежими собаками.

В Селькирк они прибыли в десять часов вечера, а в шесть часов на следующее утро уже неслись по пустыне, тянущейся от Селькирка до Дайя на протяжении пятисот миль. Снова хватили морозы, но ехать по непротоптанному пути было тяжело — и в холодную и в теплую погоду. Когда термометр показывал пятьдесят градусов ниже нуля, путешествие стало еще более затруднительным, так как в такой сильный мороз снег еще более походил на песок и не оказывал сопротивления полозьям саней. Собакам приходилось напрягаться сильнее, чем при температуре в двадцать либо тридцать градусов ниже нуля. Пламенный увеличил число рабочих часов до тринадцати. Он старался сберечь выигранное время, зная, что впереди их ждут тяжелые переходы.

Не было еще середины зимы, и бурная река на Пятидесятой Миле подтвердила его расчеты. Местами река текла свободно, обрамленная по обеим сторонам ненадежным льдом, а там, где вода бешено ударяла в отвесный берег, не было даже этой ледяной каймы. Они крутились, сворачивали в сторону, иногда возвращались назад; часто им приходилось делать с полдюжины неудачных попыток, пока не удавалось миновать особенно скверный перегон. Дело подвигалось медленно. Они должны были исследовать ледяные мосты; Пламенный и Кама поочередно шли вперед на лыжах, горизонтально неся в руках длинные шесты. Таким образом, проваливаясь, они могли держаться за шест, который ложился поперек ямы, образованной их телами. Такие случаи не раз выпадали на долю каждого из них. При пятидесяти градусах ниже нуля человек, мокрый до пояса, не может путешествовать, не рискуя замерзнуть; таким образом, каждое ныряние означало задержку. Выбравшись из воды, промокший человек начинал бегать взад и вперед, чтобы поддержать циркуляцию крови, а тем временем его товарищ, оставшийся сухим, разводил костер. Под защитой костра можно было переодеться и высушить мокрую одежду на случай нового приключения.

Дело ухудшалось еще и тем, что по этой опасной реке нельзя было путешествовать в темноте, и их дневная работа сводилась к шести часам. Каждая секунда была дорога, и они старались не терять ни одной. Еще до первых проблесков рассвета складывались вещи, грузились сани, впрягались собаки, а люди, скорчившись у костра, ждали. Днем они не делали привала для еды. Все же они сильно отставали, и каждый день поедал нагнанное ими раньше время. Бывали дни, когда они делали пятнадцать миль, а не то и двенадцать. А однажды выдались такие два дня, когда им удалось — за оба — пройти всего девять миль, так как три раза им приходилось поворачивать спиной к реке и тащить сани с грузом через горы.

Наконец они миновали страшную реку Пятидесятой Мили и выехали на озеро Ле-Барж. Здесь лед был крепкий, и не было ледяных гряд. На протяжении тридцати миль снег лежал ровной гладкой пеленой, зато слой был в три фута толщиной и мягкий, как мука. Здесь они не могли делать больше трех миль в час, но Пламенный отпраздновал законченный переход через реку Пятидесятой Мили тем, что значительно увеличил перегон. В одиннадцать утра они вынырнули у конца озера. В три пополудни, когда полярная ночь была уже близка, они впервые увидели истоки озера, а с первыми звездами переменили направление. В восемь вечера они оставили озеро позади и вошли в устье реки Льюис. Здесь на полчаса была сделана остановка: разогрели куски замерзших бобов; собаки получили двойную порцию рыбы. Затем до часу ночи они ехали вверх по реке и только в час расположились на ночлег.