Страница 2 из 90
— Да, больше чем обыкновенно, — согласился Генри.
— Сколько у нас собак, Генри?
— Шесть.
— Хорошо, Генри… — Билл на минуту остановился как бы для того, чтобы придать своим словам еще больше веса. — Так, у нас шесть собак, и я взял из мешка шесть рыбин. Я дал каждой по рыбе и… Генри, одной рыбы мне не хватило!
— Ты ошибся в счете!
— У нас шесть собак, — хладнокровно повторил Билл. — И я взял шесть рыбин, но Одноухий остался без рыбы. Я вернулся и взял из мешка еще одну рыбу.
— У нас только шесть собак, — проворчал Генри.
— Генри, — продолжал Билл, — я не говорю, что это все были собаки, но получили по рыбе семеро.
Генри перестал есть и через огонь пересчитал глазами собак.
— Их только шесть, — сказал он.
— Я видел, как одна убегала по снегу, — настойчиво заявил Билл. — Их было семь.
Генри соболезнующе посмотрел на него.
— Знаешь, Билл, я буду очень рад, когда это путешествие закончится.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Мне кажется, эта обстановка начинает действовать тебе на нервы и тебе мерещатся несуществующие вещи.
— Я сам подумал об этом, — серьезно заметил Билл, — и поэтому, когда она убежала, я тщательно осмотрел снег и нашел ее следы. Затем я внимательно пересчитал собак: их было только шесть. Следы еще сохранились на снегу. Хочешь, я покажу тебе их?
Генри ничего не ответил и продолжал молча жевать. Окончив есть, он выпил кофе и, обтерев рот тыльной стороной руки, сказал:
— Значит, ты думаешь…
Протяжный, зловещий крик, раздавшийся откуда-то из темноты, прервал его.
Он замолчал, прислушался и, указывая рукой в сторону, откуда донесся вой, закончил:
— Что, это был один из них?
Билл кивнул головой.
— Черт возьми! Я не могу представить себе ничего другого. Ты и сам видел, как взволновались собаки.
Вой и ответный вой прорезали тишину, превращая безмолвие в сумасшедший дом. Звуки слышались со всех сторон, и собаки, в страхе прижимаясь друг к дружке, так близко подошли к огню, что на них начала тлеть шерсть. Билл подбросил дров в костер и закурил трубку.
— А мне все-таки кажется, что ты немного того… сбрендил, — произнес Генри.
— Генри… — Он медленно затянулся, прежде чем продолжать. — Я думаю о том, насколько он счастливее нас с тобой.
Он ткнул большим пальцем в ящик, на котором они сидели.
— Когда мы умрем, — продолжал он, — это будет счастьем, если найдется достаточно камней, чтобы наши трупы не достались собакам.
— Но ведь у нас нет ни друзей, ни денег, ни многого другого, что было у него, — возразил Генри. — Вряд ли кто-нибудь из нас может рассчитывать на пышные похороны.
— Не понимаю я, Генри, что могло заставить вот этого человека, который у себя на родине был лордом или чем-то вроде этого и никогда не нуждался ни в пище, ни в крове, — что могло заставить его сунуться в этот Богом забытый край!
— Он мог бы дожить до глубокой старости, если бы остался дома, — согласился Генри.
Билл открыл рот, чтобы заговорить, но передумал и устремил глаза в темноту, теснившую их со всех сторон. В ней нельзя было различить никаких очертаний, и только видна была пара глаз, блестевших, как горящие уголья. Генри кивком головы указал на вторую пару глаз, затем и на третью. Эти сверкавшие глаза кольцами опоясывали стоянку. Временами какая-нибудь пара двигалась и исчезала, но тотчас же появлялась вновь.
Беспокойство у собак все возрастало, и, охваченные страхом, они скучились вдруг около костра, стараясь заползти под ноги людям. В свалке одна из собак упала у самого края огня и жалобно завыла от страха; в воздухе распространился запах опаленной шерсти. Шум и смятение заставили круг сверкающих глаз беспокойно задвигаться и даже отступить, но как только все успокоилось, кольцо снова сомкнулось.
— Скверное дело, брат, коли нет зарядов.
Билл вытряхнул трубку и стал помогать товарищу устраивать постель из одеял и меховых шкур на еловых ветках, которые он разложил на снегу еще до ужина. Генри проворчал что-то и принялся расшнуровывать мокасины.
— Сколько у тебя осталось патронов? — спросил он.
— Три, — последовал ответ. — Хотел бы я, чтобы их было триста; уж я бы показал им, черт возьми!
Билл сердито погрозил кулаком в сторону сверкающих глаз и начал укреплять свои мокасины перед огнем для просушки.
— Хоть бы мороз этот сдал, что ли, — продолжал Билл, — вот уже две недели, как стоит пятьдесят градусов ниже нуля. Эх, лучше бы не затевать этого путешествия, Генри. Не нравятся мне что-то наши дела. Скорее бы уже все кончилось, чтобы сидеть нам у огня в форте Мак-Гэрри и играть в карты — вот чего я хотел бы!
Генри проворчал что-то и полез под одеяло. Он стал было уже засыпать, когда его разбудил голос товарища.
— Скажи, Генри, тот, другой, который пришел и получил рыбу, почему собаки не бросились на него?.. Вот что меня удивляет!
— С чего это ты так забеспокоился, Билл? — последовал сонный ответ. — Прежде с тобой этого не бывало. Заткнись и дай мне уснуть. Должно быть, у тебя в желудке накопилось много кислот — вот ты и нервничаешь.
Люди спали, тяжело дыша, свернувшись рядом под одним одеялом. Огонь костра угасал, и кольцо сверкающих глаз смыкалось все теснее и теснее. Собаки в страхе ближе прижимались друг к другу, гневно рыча, когда какая-нибудь пара глаз слишком приближалась. Раз Билл проснулся от громкого лая. Он осторожно выполз из-под одеяла, чтобы не потревожить сон товарища, и подбросил дров в костер. Когда огонь разгорелся, кольцо сверкающих глаз несколько расширилось. Взгляд его случайно упал на скучившихся собак. Он протер глаза и посмотрел внимательнее. Затем снова заполз под одеяло.
— Генри, — позвал он, — а Генри!
Генри заворчал спросонок:
— Ну, что там еще?
— Ничего особенного, только их опять семь. Я только что сосчитал.
Генри ответил на это сообщение густым храпом.
Наутро он проснулся первым и разбудил Билла. Было уже шесть часов, но рассвет ожидался не раньше девяти, и Генри в темноте принялся за приготовление завтрака. Билл в это время свертывал одеяла и готовил нарты.
— Скажи, Генри, — вдруг спросил он, — сколько, ты говоришь, у нас было собак?
— Шесть, — ответил Генри.
— Неправда! — торжествующе заявил Билл.
— А что, опять семь?
— Нет, пять. Одной нет.
— Проклятие! — в бешенстве воскликнул Генри и, оставив стряпню, пошел считать собак.
— Ты прав, Билл, Пузырь исчез.
— И, наверное, он умчался стрелой, раз уж решился бежать.
— Не думаю. Они просто слопали его. Держу пари, что он здорово визжал, когда они запускали в него зубы… проклятые!
— Он всегда был глупой собакой, — заметил Билл.
— Но не настолько, чтобы покончить таким образом жизнь самоубийством, — возразил Генри. Он окинул пытливым взглядом оставшихся собак, оценивая каждую из них.
— Уверен, что никто из этих не сделал бы такой глупости.
— Этих-то палкой не отогнать от костра, — заметил Билл. — Но я всегда думал, что Пузырь плохо кончит.
И это было всей эпитафией над собакой, погибшей в северной пустыне; но другие собаки и даже люди довольствовались эпитафией более краткой.
Глава II
ВОЛЧИЦА
Позавтракав и сложив в нарты несложное лагерное снаряжение, путники повернулись спиной к радушному костру и зашагали вперед, навстречу темноте. Воздух сразу огласился жалобным воем, со всех сторон раздавались голоса, перекликавшиеся между собой в ночном мраке. Разговор умолк. Около девяти часов начало светать. В полдень южный край неба окрасился в розовый цвет, и на нем четко выступила линия горизонта, отделяя выпуклой чертой северный край от стран полуденного солнца. Но розовая окраска скоро исчезла. Серый дневной свет держался до трех часов, затем и он угас, уступив место темной полярной ночи, окутавшей своим покровом безмолвную пустынную землю.