Цветы из бури

— Ты делаешь меня… лучше.

— О, я буду стараться. — Мэдди играла локоном на его виске. — Но ты — герцог, плохой, грешный человек, и я слишком люблю тебя, чтобы делать из тебя кого-то другого.

— Плохой грешный… идиот, — сказал он, скривившись.

— Нет, — произнесла она. — Звезда, на которую я могла бы только смотреть и восхищаться. Ты понял мою настоящую алчную натуру. Я рада, что ты сбит с ног, и я могу держать тебя в руках.

Жерво засмеялся, хрипло засмеялся.

— Звезда… из мишуры. — Он посмотрел вниз. — Я не достоин тебя, Мэдди, но слишком… грешный, чтобы отказаться от тебя.

— Там, — сказала она, — мы равны в себялюбивом пороке.

Он опять иронически засмеялся.

— Не совсем, не совсем, Мэдди-девочка. — Их пальцы соединились, и он почувствовал жгучее тепло в груди. После небольшого молчания она спросила:

— Как зовут твою дочь?

— Диана. — Он сглотнул, откашлявшись. — Диана Лесли Сазерленд. Ее семья крестила ее. — Он покачал головой. — Мэдди, ты понимаешь, как все будет? Они будут презирать ее. Осуждать ее. Тебя. Они… будут жестоки.

Она сделала презрительное движение пальцами.

— Я научу ее, как уберечься от мирских мелочей.

Он поднял голову.

— Ты сделаешь это?

— О, да, — спокойно уверила она его. Он напряженно засмеялся…

— Вверх дном, Мэдди. Ты перевернула… мою жизнь вверх дном.

Она опустила глаза. Ее пальцы опять нашли его руку.

— И ты со мной. Я боялась этого. Твои поцелуи могут сделать меня буйной и ревнивой. Я боюсь, что ты не сохранишь их для меня.

Кристиан посмотрел на ее розовые щечки, нижнюю губку, которую она покусывала, и увидел, что она серьезна. Он наклонился к ее губам.

— Мэдди, — прошептал он и прикоснулся к уголку ее рта…

Она сильно сжала его руки, повернула голову и встретила поцелуй с неожиданно жадным безрассудством, неопытно и пылко. Он притянул ее к себе, их тела слились. Он глубоко проник в ее рот и почувствовал ответное усердие и пылкость, в страсти такие же, как и в ее добродетелях.

Мэдди заставила его улыбнуться, что не просто сделать в середине очень эротического поцелуя. Ему пришлось оторваться от ее губ и наклонить лицо.

Мэдди выпрямилась.

— Ты смеешься надо мной! — Она пыталась освободить руки.

— Люблю тебя. — Он удержал их и, усмехнувшись, опять поцеловал ее. Он легко прикасался языком к нежной округлости ее подбородка и щеки. — Целуй ты. — Он нащупал галстук и развязал его, отбросив шляпу. — Моя любовь… — Кристиан сжал ладонями ее щеки. Моя сладкая жизнь. У меня три лошади — два тренера — выигрыш — холостая квартира — диванные подушки — кровать… поцелуи. Все мои поцелуи. Все… тебе одной.

Эпилог

Пропустив Рождественский обед в прошлом году, обитатели замка Жерво, казалось, решили на этот раз удвоить празднование, а герцог с удовольствием его еще и утроил бы. В Большом Зале за два дня до Рождества на деревянном полу, положенном на каменный, пировали, пили, музицировали, танцевали, веселились и целовались от полудня до часа ночи. Даже Мэдди заставили танцевать, несмотря на то, что она, смеясь, протестовала, ее схватили и поставили на пол напротив Жерво. С Дарэмом и леди де Марли он повел ее величавым шагом кадрили к музыке и безбрежному веселью. Сначала был дружеский смех, который перерос в хохот, когда Жерво взял ее за плечи и макушку, как марионетку в кукольном театре, и развернул назад, когда она сделала неправильный поворот.

В конце танца он поклонился. Мэдди со смущенной улыбкой протянула ему руку для рукопожатия. Он серьезно принял ее жест, потом притянул жену к себе и поцеловал, стоя посреди зала, долгим крепким, жгучим поцелуем. Бешеные аплодисменты и музыка стучали у нее в ушах, а среди всеобщего шума замерла их собственная горячая тишина.

— Сейчас, — прошептал он ей на ухо, — мы сделаем изящный выход.

Мэдди поцеловала своего отца, члены семейства герцога — его мать и сестры — клюнули ее в щеку, а от леди де Марли они с Жерво получили трескучее ворчание, что герцог и герцогиня уходят в самый разгар веселья. Мэдди наклонилась к отцу, сказав ему, что он стар и должен идти спать.

— Пойдем со мной, — попросил Кристиан Мэдди, уводя ее с лестницы. Мэдди пошла с радостью. По переходам, освещенным горящими факелами, коптящими и яркими, она и Кристиан пришли в тихую комнату, которая, как и детская, была расположена в стороне.

Жерво тихо открыл дверь. Джилли сидела в передней с лампой, уже полностью одетая. Она вскочила и присела в реверансе, Кристиан кивнул девушке, она расплылась в улыбке, еще раз присела и поспешила из комнаты, чтобы присоединиться к празднику. Когда она ушла, Мэдди увидела, что он смотрит через открытую дверь в темнеющую спальню.

Прошедший год она старалась жить согласно Свету, даже среди великолепия и роскоши. И опираться на слова леди де Марли о силе и мужестве. Это оказалось нетрудно. Мэдди сохраняла достаточно средств на жизнь себе и отцу, а то немногое, что оставалось, шло в казну Собрания.

Сейчас, когда всего было много, ежедневной задачей было разобраться, что необходимость, а что пустяки. Можно было бы уволить половину лакеев, но Жерво сухо заметил, что потом он должен будет платить, чтобы поддерживать их по бедности. За год она провела много времени, спрашивая себя, как ей жить по Правде. У нее были и собственные планы, и те, которые она возлагала на Кристиана. Его Добрые Дела, как он называл их, подмигивая, когда выписывал чеки, огромные, ошеломляющие чеки — вес ответственности, которой она пугалась.

Но это были еще не все сомнения. У Мэдди была одна уверенность. Службу, которую она чувствовала каждой частицей своего сердца, она исполняла так, как должно.

Каким бы ни было ее будущее, как бы ни мог свет назвать ее позором — Диана была даром. Если бы она выросла, видя, как смотрел на нее, спящую, Кристиан, она всегда верила бы этому.

Жерво закрыл дверь и вернулся к Мэдди. Безумное выражение его глаз исчезло около года назад, ушло так постепенно, что она не могла сказать, когда это произошло. Он был не таким, как раньше. Страшно нетерпеливым, чтобы что-то разобрать, сказать или решить. Раньше ему нужна была лишь минута, а сейчас — две. Он мог заниматься только одним делом, а не сразу несколькими. Но Жерво смотрел на нее с полным пониманием. Казалось, Мэдди совсем не смутилась, когда он стал осторожно снимать жемчуга с ее волос и откинул косы.

Кристиан провел ладонями по ее щекам и обнаженным рукам.

— Я видел это платье раньше, — прошептал он.

— Достаточно одного бального платья, — решительно сказала она, пока он возился с крючками на серебристом платье.

— Но подумай о голодающих швеях.

— Ты не должен насмехаться. Это правда, что многие голодают.

— Значит, не заказывай нового платья, — сказал он. — Просто пошли им… немного моих денег.

Мэдди положила руку на его щеку, чувствуя ее жесткость.

— Лучше, если бы ты поговорил в правительстве и предложил закон о справедливой оплате.

Он поднял голову.

— Конечно. Я… предложу закон. Как просто…

Мэдди улыбнулась, поглаживая незаметную шершавую выемку мускула от щеки ко рту.

— У меня есть некоторые…

Он наклонил лицо к ее шее и тяжело вздохнул.

— Мы поговорим об этом завтра, — предложила она. Он опять вздохнул, его руки скользнули ей под грудь, и он опрокинул ее на спину. Кровать Джилли была узкая и мягкая. Когда он целовал ее, она забыла о платьях и законах. Когда он вошел в нее, она сильно и близко прижалась к нему — это было ее, вне всех земных забот. Это было сладкое единство и родство, ее бремя любви, сильная и бьющая через край радость в каждой его части.

Накануне сочельника Большой Зал представлял собой бедствие из разбросанных скамей, сгоревших свечей, тянувшихся красных лент. Большое полено все еще горело в огромном камине, обогревающем пустынную комнату. Кристиан улыбнулся сердитому лицу Мэдди, когда она поймала взгляд Дьявола, взобравшегося на длинный стол и терзавшего окорок, зажав кусок передними лапами. Касс скромно лакал тающий лед из большого серебряного ведерка для охлаждения вина, которое стояло посреди пола.