Век-волкодав

— Понимаю так, — вздохнул он. — Отдел товарища Кима выполнял личные распоряжения Вождя. Сейчас идет смена власти, в Политбюро опасаются, что отдел вмешается и продавит своего человека. Вождь в нынешнем раскладе уже лишний.

Товарищ Москвин на миг прикрыл глаза. Горки, небольшая полутемная комната в боковом флигеле, мебель в светлых чехлах — и маленький человечек в глубоком кресле. Потухшие глаза, искривленный судорогой рот, недвижная гипсовая маска вместо лица. Живы только губы, но и они шевелятся безмолвно.

Председатель Совнаркома был уверен, что даже мертвый сможет приказывать партии и стране. Маленький человечек еще жив, но его воля уже ничего не значит. Леониду почему-то думалось, что Ким Петрович останется верен Вождю, не предаст. Или это — игра? Отдел формально распустят, но все останется по-прежнему?

— Ты не хмурься, Леонид Семенович! — ладонь Мурки на миг коснулась его щеки. — Морщинки будут, а ты молодой еще, красивый. Не о том ты думаешь. Пусть Ким Петрович за власть дерется, ты про Францию вспомни, про то, что мне обещал. Или забыл?

Рука привычно коснулась папиросной пачки. Отдернулась. Лучше не курить, и так во рту горько.

— Не забыл, товарищ Климова. Съезжу во Францию, погляжу, что и как…

— Без меня, значит?

Мурка встала, обошла стол. Леонид тоже поднялся.

Лицо к лицу, глаза к глазам.

— Обещанного три года ждут, правда, Лёнечка? Терпеливая я, только каждому терпению предел положен. А я ведь и осерчать могу. Ты меня всякой видел, а вот осерчавшей — еще нет. Хочешь увидеть?

Бывший бандит по кличке Фартовый дернул губами:

— Басишь, «машка»? Запарилась, что ли? Рогами шевелишь, будто длинная очень? За крик не по чину в перья ставят и маслинами кормят. Номер твой — шестой, свистну, тогда и привехряешь.[8]

Мурка усмехнулась в ответ:

— Убедительно очень, Леонид Семенович, страшно прямо. В театр бы тебя, который МХАТ, зрителей пугать. И учти, мне не только деньги и чистые документы нужны.

Вновь руку протянула, словно погладить желая.

— Мало этого мне, Лёнька, мало!

Глава 2

Наследство Льва

1

За дверью ждал мороз — накинулся, впился в сжимавшие портфель пальцы. Соскучился, видать. Ольга, в который раз вспомнив о так и не полученных казенных рукавицах, мысленно обругала себя за подобный афронт. Забыла она, бывший замкомэск, службу, слабину показала. В армии бы с кровью у интендантов вырвала, да еще припечатала бы тройным революционным с присвистом.

Увы, посреди опустевшего рынка ругаться было не с кем, и девушка неспешно побрела к выходу, чувствуя себя совершенно по-дурацки. Словно в синематографе побывала, но не в зрительском зале, а прямо в фильме. И не поймешь, что за фильма такая: то ли комедия, то ли драма про шпионов, а может, и то и другое разом.

Одно хорошо — дело сделано, умотали граждане Красноштановы, даже ларек запирать не стали. Но, как говорится, хорошо, да не очень. А вдруг гражданин из секретариата Каменева — белогвардейский шпион? Пробрался на должность, и ее в беду втравил. И рассказать некому. Товарищ Каменев наверняка знает, а Киму Петровичу докладывать нельзя, сама же за секретность расписывалась.

Куда ни кинь, всюду плохо выходит. Пытаясь выбить клином клин, девушка прикинула, что уже завтра придется возвращаться в отдел, где ее ждут — не дождутся письма про Вечный двигатель и Пролетарскую Машину времени, а заодно и орлы-комсомольцы, взявшие за привычку хихикать в спину «старухи». Не к месту вспомнился белый офицер товарищ Тулак. В прошлую встречу, выслушав про невеселые дела в Техсекторе, Семен мягко намекнул, что мир велик и за стенами Главной Крепости не заканчивается. На польской границе есть верное «окно», во Франции же устроиться не так ли трудно, если знаешь язык и работы не боишься.

Кавалерист-девица намека не поняла, а вот теперь крепко задумалась. Не о буржуйской Франции, конечно, нечего ей, члену РКП(б) с 1919 года, там делать. Но и на Волге, оттуда она родом, люди живут. Можно сдать экзамены за последний класс гимназии («десятилетки», если по-нынешнему), потом, подучившись, поступить на рабфак. Когда-то гимназистка Оленька Зотова мечтала окончить восьмой, педагогический, класс, чтобы стать народной учительницей. Разве плохо? Или стране учителя больше не нужны? Все лучше, чем дурацкие бумажки перебирать!..

А еще можно поступить на исторический, к строгому профессору Белину. И в экспедицию съездить, на розовые камни Шушмора вновь поглядеть. А еще лучше куда-нибудь подальше, например, на Землю Санникова, про которую Пантёлкин рассказывал. Уговорить Родиона Геннадьевича — да и махнуть вместе. Вдруг на этой земле его дхары живут?

— Гражданка! Стойте, гражданка!..

Ольга без всякой охоты обернулась. Ларек слева, ларек справа, выход — каменные ворота в облупившейся краске — совсем рядом.

…Двое — один ошую, одесную другой. Полушубки одинаковые, короткие, словно обрезанные, и шапки одинаковые, и кожаные ремни. У того, что слева — рука в правом кармане.

— Гражданка!..

Зотова послушно остановилась. Тот, у которого рука в кармане, уже совсем близко. Спешит, свежий снег валенками загребая. Ну, беги, беги…

— Ай, черт!..

Промахнулась, но не слишком — целила портфелем в нос, в подбородок попала. Добавила подошвой ботинка в колено…

Н-на!

— Стой! Стреляю!..

Бывший замкомэск вновь не стала спорить. До ближайшего ларька она уже добежала.

— Стою!

За спиной — холодные доски, в левой руке, к поясу поближе — портфель, замок уже расстегнут. Двое в полушубках рядом. Один оружие достал, второй не успел, колено ушибленное гладит.

— Так чего, граждане? Стреляем — или как?

В правой руке — тяжелый брусок, бечевкой обвязанный. Сквозь порванную бумагу что-то черное бок свой кажет.

— Взрывчатки здесь — фунт целый, на всех хватит. Разнесет — год собирать будут. Ну, чего стали? Оружие бросить, руки поднять!..

Оружие бросать не стали, но и с места не сдвинулись, заслушались, видать. Зотовой и самой понравилось. Давненько по душам говорить не приходилось! И горло отпустило, чисто голос звучит, по всем рынке, поди, слышно.

— Мы из ОГПУ! — не слишком уверенно проговорил ушибленный.

Замкомэск оскалилась:

— Из хре-не-у. Вы чего, в форме? Или мандат предъявили? Дернетесь — и вас в небесной канцелярии устав наизусть учить заставят до самого Страшного Пролетарского суда… Ни с места, я сказала!..

Для пущей верности Ольга шагнула вперед, качнув бруском в воздухе. Тот, что был слева, отшатнулся.

— Гражданка! Вы своим поведением усугубляете…

Не договорил, на брусок взглянул. Второй все еще колено гладил, похоже, попала удачно, в нужную точку. Кавалерист-девица, решив ковать железо, пока горячо, поудобнее перехватила замотанный в газету предмет. Кидать надо в левого, потом — сразу вперед, к дорожке…

— Что здесь происходит? Немедленно прекратить!..

Эх, не успела! Еще двое — высокий и плечистый в таком же полушубке и пониже, в темном пальто, со стеклышкам на носу. Очки? Нет, пенсне, словно у меньшевика с плаката.

— Гражданка, вы бы мыло спрятали.

Тот, что повыше, понимающе усмехнулся, не иначе, тоже оценил. Лицо внезапно показалось Ольге знакомым — то ли в Главной Крепости встречались, то ли во Внутренней тюрьме на Лубянке. Красивый парень, видный, не то, что этот, в пенсне.

Мыло, дегтярное, с березовой чагой, для бани незаменимое, прятать все же не стала, просто руку опустила. Гражданка Красноштанова хотела подарок сделать, но Зотова, характер проявив, расплатилась согласно прейскуранту.

Знакомый парень между тем что-то шептал на ухо другому, который в пенсне. «Меньшевик», дослушав, поморщился и посмотрел на горе-агентов, что уже успели отступить к самой дорожке:

— А ну, пошли вон!

Те и пошли, причем весьма резво, несмотря на то, что ушибленному пришлось даже не хромать, а подпрыгивать на одной ноге. Скромное дегтярное мыло и вправду оказалось вещью, совершенно незаменимой.

8

Блатная «феня» 1920-х годов. Можно перевести так: «Обнаглела, шлюха? Много о себе возомнила, что ли? Уверена, что большим человеком стала? За разговор не по чину режут и пулями угощают. Твое дело маленькое, свистну — тогда и прибежишь».