Последний барьер

Роман Глушков

Последний барьер

Когда вы играете с Фишером, вопрос не в том, выиграете вы или нет; вопрос в том, выживете вы или нет.

Будучи на вершине, ты находишься над бездной.

Глава 1

— пропела себе под нос Динара Арабеска, выйдя вместе со мной, нашим общим приятелем Жориком Дюймовым и доктором Тиберием Свистуновым на площадь перед упомянутым питерской следопыткой Московским вокзалом. Правда, назвать это площадью сегодня было трудно. Вздыбленный огромными пластами асфальт, на котором еще виднелась дорожная разметка, и зияющие там и сям наполненные талой водой воронки делали окружающее нас пространство проходимым разве что для танков и шагающей техники. Ну и еще для нас — пеших бродяг, способных отыскать проход среди луж, нагромождений глыб и прочего скопившегося здесь за последние годы хлама.

— Если мне не изменяет память, петь эту песенку следовало бы, стоя не у Рижского, а у Курского вокзала, — уточнил Тиберий, окидывая взором раскинувшуюся перед нами мрачную панораму. — Хотя вы правы: принципиальной разницы нет. Особенно беря во внимание, что рядом с Курским вокзалом нынче не только не попоешь, но и просто спокойно не постоишь.

Верно подмечено. По сравнению с Курским вокзалом — одним из излюбленных мест скопления здешнего техноса — Рижский выглядел не в пример безмятежнее. Если, конечно, можно назвать безмятежным наполовину обращенный в руины, некогда весьма приглядный исторический архитектурный ансамбль. Постройки его правого и левого крыла были давно сровнены с землей, но центральная часть комплекса продолжала возвышаться среди окружающего ее хаоса и разрухи. Крыша здания также обвалилась, и укрыться от непогоды в главном зале бывшего вокзала ныне было невозможно. Что, впрочем, не так уж критично, пока в нем оставались служебные помещения с уцелевшими потолками.

— Извините, Геннадий Валерьич, — подал голос самый молодой и недотепистый — но отнюдь не лишний — член нашей компании Жорик Дюймовый, — я вас сегодня об этом уже спрашивал, но вы тогда сказали, что мы потолкуем чуть попозже…

— Ты говоришь о том, почему человек Мерлина выбрал для встречи именно эти развалины, так? — перебил я напарника, припомнив наш давешний несостоявшийся разговор.

— Ага. — Жорик кивнул и покосился на Динару, с которой его связывали более близкие, чем просто приятельские, отношения. Но Арабеску озадачившее Дюймового обстоятельство не интересовало. Будучи более опытным, чем ее кавалер, сталкером, она заранее знала, что мы прибыли в особенное для нашего покровителя Семена Пожарского — Мерлина — место. — До сих пор не возьму в толк, зачем этот «жженый» сталкер попросил нас ждать его тут, а не у тамбура. Ведь в Курчатнике нам было бы гораздо проще пересечься.

— Во-первых, потому что посланец Семена прибудет сюда не через тамбур, а через Барьер, — пояснил я, уже посвященный в эти подробности. — А во-вторых, Рижский вокзал для Мерлина и его друзей — нечто вроде местного святилища. Когда раньше он со своей группой прибывал в Московскую локацию и сталкеры об этом узнавали, они знали, что всегда могут встретиться здесь со своим кумиром и благодетелем. А не встретиться, так хотя бы оставить для него послание. Ну а те, кому не доводилось застать в «святилище» ребят из команды Пожарского, пользовались Плитой Надежды. Неужто, Жорик, ты никогда не слышал о Плитах Надежды? Я, конечно, понимаю, что гордым рыцарям Ордена было несолидно ими пользоваться, но все-таки?

— Почему не доводилось? Слышал, ясен пень. Кто же в Пятизонье не слышал об этих ваших… Плитах? — пожал плечами Черный Джордж, но по его дрогнувшему голосу было очевидно, что ни о чем таком он прежде понятия не имел.

— Жаль, что Зона лишила Мерлина обеих ног и теперь он не может здесь появляться, — горестно вздохнула Динара и призналась: — Когда я в «Светоче» впервые узнала об этом, то очень расстроилась и целые сутки напролет, словно школьница, в подушку проревела. Без Семена все стало по-другому. Нет, конечно, мир не перевернулся, но он уже не тот, что был прежде… Кстати, заметили, как тут сегодня безлюдно? А раньше у Рижского вокзала постоянно отирались какие-нибудь вольные сталкеры, которые шли мимо и надеялись, что вдруг им повезет застать Пожарского у Плиты Надежды…

Весна под куполами Барьеров лишь в самом ее «мокром» начале напоминает весну за пределами Пятизонья. Когда же в Большом мире наступает пора всеобщего цветения и благоухания, здесь все становится таким, каким вам придется наблюдать это вплоть до следующего выпадения снега. Безрадостная картина мертвого и чуждого человеку мира, в котором ощущается катастрофическая нехватка зеленых красок…

И все же, едва в Зоне начинает таять снег, а бегущие ручейки журчат и переливаются под здешним мутным солнцем, я, затихнув, обожаю слушать эти звуки и глядеть, прищурив свой единственный глаз, на искрящиеся повсюду блики. Порой, когда обстановка благоприятствует и у меня нет срочных дел, я могу пребывать в таком отрешенном состоянии довольно долго: полчаса, час… В эти моменты душу мою переполняют столь дивные ощущения, что в двух словах не опишешь. Но если все же попробовать, то… ностальгическая эйфория — вот, пожалуй, самое точное им определение. Все ручьи, созерцанию коих я предавался, как будто сливались передо мной в кристально чистый поток, который накатывал на меня, вынуждая погружаться в него с головой. Его животворные воды вымывали из моей души грязь и кровь, что налипали к ней весь минувший год. А затем поток вновь распадался на мелкие струи и устремлялся дальше, возвращая всю отобранную у меня мерзость в гадкую землю Зоны.

В Большом мире звон капели и журчанье талых вод испокон веков служат предвестниками скорого пробуждения природы от зимней спячки. Здесь они не предвещают ничего, кроме глубокой, скользкой и чавкающей под ногами грязи. А также новых водных преград, что встанут у вас на пути там, где прежде пролегали нахоженные тропы. Даже биомехи, которым грязь и вода не доставляли особых неудобств, предпочитали не рыскать в эти недели по локациям, а отсиживались в сухих местах, где на их конечности, гусеницы и колеса не налипала раскисшая глина. Это обстоятельство пусть немного, но компенсировало те неприятности, какие нервируют сталкеров, путешествующих по Пятизонью в разгар сезонных распутиц.

На рост автонов весенняя оттепель почти не влияла, разве что они становились не такими ломкими, как на морозе. Им не требовались тепло и солнце. Металлорастения росли даже под снегом, и лишь от его глубины зависело, удастся ли сталкерам пройти зимой напрямик через те или иные стальные дебри. Весной эта лафа заканчивалась, и бродягам опять приходилось корпеть над спутниковыми картами, производя новую перепланировку маршрутов.

Что за потоп разразится в апреле под Новосибирским Барьером, и подумать страшно; надеюсь, вы не забыли, по каким чудовищным снегам нам пришлось путешествовать там в феврале этого года? Однако в Москве, куда мы заявились позавчера всей нашей бандой (или, если угодно, четырехсторонней коалицией), все было не так мрачно. Точнее говоря, не мрачнее, чем обычно бывает здесь в марте. Московская весна наступала месяцем раньше сибирской, так что тающий столичный снег, ручьи, лужи и грязь не стали для нас неожиданностью. К тому же мы телепортировались сюда не напрямую из Сибири, а из более теплого Чернобыля, куда отправились сразу, как только добрались до Новосибирского тамбура.

Мы проторчали в Чернобыле две недели. Отсиживались в моем убежище, зализывали раны и периодически наведывались инкогнито на крупнейший рынок Пятизонья — Обочину. Там мы узнавали последние новости и через доверенных людей вышли на связь с находящимся по ту сторону Барьера Мерлином. Последние четыре месяца я, Черный Джордж и Арабеска были не по своей воле оторваны от сталкерского мира и теперь наверстывали упущенное, знакомясь с изменившимися за это время порядками.