Дороги и тропы

Кажется, рукой шевельни и распугаешь певцов. Борис не торопится развязать мешочки с двумя микрофонами. По всему парку россыпи соловьев, можно не спеша выбирать. Кажется, там, вдалеке, лучшая песня... Теплые облака почти опустились на верхушки деревьев. Фонариком освещаем тропу. Стволы лип кажутся белыми. Соловьи не боятся света, но все-таки не спугнуть бы. В темноте, выставив вперед руки, добираемся наконец к пруду. Ощупью укрепляем два микрофона. Щелчок. Слышу, как в рюкзаке у Бориса начинают крутиться катушки. Когда-то, возможно, на этом месте ночью стоял Тургенев. И так же слушал. Сейчас поет очень дальний родственник того соловья... Борис отдает мне наушники. Слышно все: гром, неистовый соловьиный свист, невнятный шум поезда и... странный шорох — пошел дождь. Скорей, скорей сматывать провода и бегом через парк. Зашумели верхушки лип. Свет. Удар грома. Еще вспышка. Усадебный дом ослепительно белым квадратом на мгновение появляется из черноты. Ветер треплет отяжелевшие ветки...

Отряхиваемся под крышей. Буря утихомирилась. На землю, постепенно редея, падает тихий дождь.

— Поют...

Потушив свет, долго не можем уснуть. В мокрой темноте за окошком монотонно скрипит камышевка-сверчок и громко, неистово громко свистят и щелкают соловьи.

Обстановка старого дома Тургеневых хранится в Орле. Богатая библиотека — пять тысяч старинных книг. Стол, на котором ребенком Тургенев делал уроки и за которым потом писал. Бильярдный стол. Кровать. Большая черная икона в серебряном окладе, будто бы пожалованная роду Тургеневых Иваном Грозным.

И тут же — красная мантия Оксфордского университета, портрет писателя в этой мантии.

— Все подлинное — часы, рояль... — Хранитель музея, симпатичный, знающий и, видно, очень любящий свой Орел человек, поднял крышку рояля и тронул желтую клавишу. Бу-ум... протяжный, немного печальный звук. Такой же звук слышал Тургенев...

Я не знаю города, который не гордился бы кем-нибудь из своих земляков. Какой-нибудь маленький Рыльск, и вдруг узнаешь: отсюда пошел знаменитый путешественник Шелихов. Острогожск — жили Крамской, Рылеев. Тобольск — родина Менделеева, город сказочника Ершова... Словом, нет такого «питомника», где бы таланты «сеяли и выращивали». Любой угол земли может подарить миру способного человека. И все-таки есть места, загадочно богатые знатными земляками. И в этом смысле орловская земля выходит едва ли не на первое место. В городском музее писателей я прочитал под портретом Бунина слова: «Я рос... в том плодородном подстепье... где образовался богатейший русский язык и откуда вышли чуть ли не все величайшие русские писатели во главе с Тургеневым...»

Кто же вырос в подстепье? Давайте припомним: сам Бунин, Тургенев, Фет, Тютчев, Лесков, Писарев, Леонид Андреев, Пришвин... Если же взять подстепье шире Орловщины, то надо продолжить: Лев Толстой, Кольцов, Андрей Платонов, Есенин... Можно гадать: откуда такая чаща талантов? Бунин говорит о рождении именно в этих краях русского языка... Можно утверждать: и природа этих широт России не в малой степени служила колыбелью писательства. Перечислим отдельно людей, для которых творчество немыслимо без присутствия в нем природы: Тургенев, Кольцов, Фет, Тютчев, Бунин, Пришвин, Есенин. Это все уроженцы полустепной России. Вспомним о соловьях, лучше всего почему-то поющих в садах и перелесках под Курском... Есть у земли какие-то тайны.

БЕЖИН ЛУГ

Тут не случилось великой битвы, нет на этом месте ни деревянных, ни каменных древностей. Луг этот похож на тысячу других российских лугов. И все-таки луг необычный...

Пятеро ребятишек сто лет назад ночевали на этом лугу у костра. Фыркали в темноте лошади, плескалась рыба, тревожно кричала ночная птица. На огонек вышел заблудившийся в перелесках охотник. От него мы знаем, какая ночь стояла над лугом, о чем говорили мальчишки. Мы помним по именам этих мальчишек: Федя, Павел, Илюша, Костя и Ваня. Вот несколько слов давнего разговора.

«— А ведь вот и здесь должны быть русалки...

— Нет... здесь место чистое, вольное. Одно — река близко...»

Уже сто лет мы знаем эту ночь и этих мальчишек... Оказалось, без большого труда можно отыскать этот луг. Мы немного поколесили по перелескам на краю Тульской области, и наконец встречный сказал: «А вот сразу за ржаным полем...»

Почти по Тургеневу, «был прекрасный день... один из тех дней, которые случаются только тогда, когда погода установилась надолго» . Мы оставили на бугре машину и почти скатились вниз с крутого, заросшего травой обрыва. Стадо телят паслось возле кустов. Мы разыскали пастуха, чтобы спросить: тот ли луг?

— Да. Бежин луг, — сказал пастух, потянувшись после дремоты. — Деревня тоже называется Бежин Луг.., А вы, наверное, юристы?

Мы не сразу поняли, а когда поняли, не удержались от смеха.

— А-а, сам дьявол нынче не разберет: юристы, туристы... — не обиделся старик. — Мне надысь юристы картуз подарили...

Мы огляделись и увидели: стоим на краю большой зеленой равнины. Земля с прудами, садами, оврагами, полосами ржи и пшеницы лежала теперь вверху и со всех сторон опускалась в низину зелеными, довольно крутыми обрывами. Прохладная, сырая равнина была похожа на плоское дно большого котла. Дикие груши, дубы и вязы группами и в одиночку росли на пологих склонах.

А внизу был лозняк и трава. Темно-зеленый вблизи лозняк, разбегаясь по лугу, синел. По краям же, где равнина упиралась в бугры, все было сипим: и дубы на холмах, и барашки кустов, и даже лошадь с маленьким жеребенком. К синеве добавлялся солнечный, золотистый туман, и горизонт уже только-только угадывался.

Большое облако, проплывая с запада на восток, кинуло на равнину прохладную тень. И луга вполне хватило, чтобы вместить и обозначить на лоснящихся травах все полотно и все узорные завитки облака. Мы догнали край тени и пошли вместе с ней по лугу к месту, где полоса лозняков и ракит прятала речку.

Желтые брызги лютиков, малиновые головки луговых васильков, пушистые стебельки лисохвоста, зонтики сладкого купыря, плети луговой кашки и тонкие ниточки душистого колоска — все перепутано, перемешано, и все вместе образует плотное душистое разнотравье — идешь, и за тобой остается сыроватый и темный брод.

Бежин луг... Гудят шмели. Луговые чеканы и желтые трясогузки со стеблей конского щавеля настороженным глазом провожают идущего. Кричит потревоженный чибис. Два коростеля — один близко, в кустах, другой — где-то у самых бугров, — то ли зовут, то ли пугают друг друга: крэкс, крэкс...

Безлюдно. Ходит вдалеке синяя лошадь. Так или не так выглядел луг сто лет назад? Пожалуй, так же. Холмы не могли измениться, кусты и ветлы растут, наверное, на старых местах, и речка течет по прежнему руслу. Вон с того обрыва увидел Тургенев ночной костер. А ребятишки сидели где-нибудь тут, за кустами. Под крики чибиса бредем по траве... Черный круг от костра. Обрывок целлофана и спичечный коробок с портретом космонавта Егорова. Кто-то из приезжих так же, как мы, наверно, вспоминая Тургенева, определил место, где когда-то горел костер, и тоже зажег огонек. Мы пожалели, что надо ехать и нельзя остаться тут на ночь.

По-прежнему вдалеке, в синих кустах, ходила лошадь. За другим концом луга громыхал трактор. На том месте, где стояла когда-то «старая рольня», белело несколько домиков и коровник. Я делал на лугу снимки на память и чувствовал: не хватает самого главного — нынешних ребятишек. И вдруг (везенье фотографа!) к реке сбежали мальчишки. Вприпрыжку, перегоняя друг друга, они катили большую автомобильную шину...

Десятью минутами позже мы уже знали: речка называется Снежедь; деревня Бежин Луг

стоит в километре от луга; в домах «по телевизору» видят Москву; четверо из ребят умеют ездить на лошади, а у двоих — отцы шоферы и дают сыновьям иногда посидеть за рулем...

— Мы слыхали, у вас тут русалки и ведьмы водятся...

Мальчишки переглянулись и прыснули.

Записывая в блокнот имена ребятишек, я спросил, а знают ли они местных ребят: Федю, Павла, Костю, Илюшу...