Буратино

   Аким смотрел на меня совершенно сумасшедшими глазами, закусив край рушника, которым Яков ему квас на груди вытирал, вцепившись длинными крепкими худыми пальцами в край лавки. С четверть минуты мы просто смотрели друг другу в глаза. Потом он выдохнул закушенную тряпку и шёпотом спросил:

  -- И чего делать?

   На такой вопрос сразу не ответишь. Я покрутил ножик в руках, подумал.

  -- Лучше Марьяше вдовой живой быть, по зелёной травке ножками ходить, чем женой неверной в могиле лежать. Она баба молодая, красивая. Может, и найдёт человека себе по душе. И сыну - доброго родителя. И внуку твоему... рано еще... землёй накрываться.

   Снова шёпотом, на грани истерики:

  -- Зятя моего убить?! Отца внука моего извести?!

  -- Отца? Он себя таким не считает. Он твоего внука ублюдком звать будет. И вскорости угробит. Может еще и сегодня. А насчёт зятя - тебе решать. Только быстро решай. Уже светло, через час-другой Храбрит и люди его очухаются. Потом не получится.

   Снова пауза, закушенный рушничок. Снова шёпотом:

  -- Возьмёшься?

   Торговаться, ломаться, цену набивать у меня никогда не получалось.

  -- Возьмусь. Цена...

  -- Какая скажешь. Что тебе для дела надо?

  -- Ничего. О цене. Моих людей, моё и их майно. Майно Храбрита и его людей.

   О, первой проснулась жадность.

  -- С какой стати? У него жена и сын есть.

  -- Взятое с бою принадлежит победителю. И еще. Объявишь сегодня же меня сыном своим. Приблудным, но родителем признанным.

  -- Что?! Ты чего? Ты вообще...

  -- Нет так нет. Тогда готовь домовины. Две побольше, одну поменьше. Для внучка. А я пойду...

  -- Куда! Сидеть!

   Аким еще с минуту жевал рушничок. Потом сообразил, что ведёт себя несколько... со злостью выплюнул.

  -- Но чтоб комар носа... и всех этих...

  -- Нет. Разговор был об одном Храбрите. Остальные - как получится. Лишнюю кровь на себя попусту брать не буду. Решай, Аким, время уходит. После локти кусать будешь. Если будет чем.

  -- По рукам.

  -- Постой. Ты Якову веришь?

  -- Ну.

   Я широко размахнулся и швырнул хлебный ножичек в дверь. Естественно, нож не воткнулся - не метательный. Да и кидать ножи я не умею. Но грохот получился. Дверь сразу распахнулась, в проем влетел Яков. Уже в кольчуге и с мечом в руке. И остановился недоуменно разглядывая нас, сидящих на лавках на противоположных сторонах комнаты. Дед сперва открыл рот. Потом закрыл и кивнул мне - говори.

  -- Заходи Яков. Господин твой, Аким Янович Рябина велит довести до тебя, первого из людей здешних, радостную новость - у Акима Яновича сын родился. Звать Иваном. Родился давно, аж почти тринадцать лет назад. От большой любви. Но не венчанной. Поскольку Аким Янович в те поры женат был. Вот и жили отец с сыном врозь и долго батюшка о сыночке ничего не знал. Сударушка господина твоего от тоски по милому-желанному померла. Сынок Иванушка сиротинушкой остался. Встал он да и пошёл по Святой Руси отца-родителя искать. Уж не ждал - не чаял. Да вот - довелось свидеться. И обнялись сын с родителем своим и облились слезами от радости. И принял родитель сына своего. Со всеми правами и обязанностями. Все понял?

   Кажется, на этот раз ответное молчание было не результатом стилистического влияния древних спартанцев, а происходило от обычного на Руси, но сильно глубокого в данном конкретном случае, охреневания. Недоуменный взгляд, обращённый к Акиму, вызвал подтверждающий кивок. А я продолжал изображать сладкоголосую птицу. Не то - Сирин, не то - Кивин. Какой-то сплошной "in", хотя весьма близко к "out".

  -- И порешили, обретшие друг друга родственнички, меж собой так:

   Сынок на имение родительское не претендует. По смерти батюшки любимого пойдёт усадьба, и земли, и иное майно Акима Яновича, кроме специально оговорённого, если на то воля его будет, сыну Марьи Акимовны. А будут и еще дети у неё - то между ними поделено будет. И доли в том наследстве сыну Иванушке не искать. А Аким Янович даст сынку своему Иванушке кров и корм в усадьбе своей. До повзросления. И всякую защиту и поучение с обучением по желанию сыночка. И людям его - тако же. И вернёт взятое у них, и отдаст еще сынку своему все что есть от зятя Храбрита Смушковича и людей его. Так ли, батюшка?

  -- Ммм... Так сынок, так.

  -- И быть тебе, Яков, в этом деле первым доводчиком. Свидетелем-подтвердителем.

  -- Так сынок, так. А не пора ли тебе, сынок, сослужить первую службы сыновнью? Пойти-прогуляться, на поварне расстараться? А Яша за тобой приглядит-поможет.

   Как-то мне не понравился взгляд Акима на своего "холопа верного". Бронного и оружного. Вот уберу я Храбрита. А потом Яков и меня... Только не поленом, как в прошлый раз, а вот этой железякой на поясе. Очень даже может быть. Отцу новоприобретённому отвешиваем поклон. Ну, поясного вам много будет. Достаточно головой. Но с уважением. Мы вышли с Яковом во двор.

  -- Как, Яков, зарубишь новоявленного сынка хозяйского?

  -- Аким скажет - зарублю.

   Откровенно. Но - предположительно. Грамматически - форма будущего времени. Хотя сослагательное наклонение отсутствует... Можно попытаться выжить. Пробуем.

   Мы прошлись вдоль фасада недо-терема к поварне. Солнце уже взошло, но еще стояло низко. Терем-теремок отбрасывал тень на пол-двора. Аж до колодца. Хороший будет сегодня денёк - солнечный, жаркий, на небе не облачка. Повезёт - увижу закат, не повезёт... - не увижу.

  -- Слышь, Яков, а может подпереть двери да запалить её с четырёх концов?

   Я ожидал возражений по типу: поварня денег стоит, а твоя голова - нет.

  -- Не. Там две бабы. Жёнки мужиков наших.

   Операция по ликвидации кое-кого превращается в операцию по освобождению заложниц. Кое-каких. Вот, шит факнутый, как же туда забраться? К нам постепенно подтягивался народ. Мужики дворовые. Дворня. Как и все мужчины в этой стране во все времена в затруднительном состоянии - я почесал тыковку. Не помогло. Ага, понял - вот чего мне не хватает. Девчушка лет восьми смело всунулась в мужской круг и глядя мне в глаза сказала:

  -- Тама мамка моя. Тама её мужики злые мучают. Ты пойди - вынь её оттудова.

  -- Платок дашь?

   Девчушка открыла рот, поморгала. Потом сдёрнула с головы платочек и протянула мне. Мужики, несколько ошалевши, могли наблюдать процесс прикрытия подростковой плеши банданой из девчачьего платочка.

  -- Яков, а где дрючок мой березовый? Когда ты меня поленом бил - он у меня в руке был.

  -- Там (И мотнул головой в сторону поварни).

  -- Глянь-ка на меня повнимательнее: ни ножей, ни мечей на мне нет. Хорошо видишь? Всем видно?

  -- Ну... да... а чего ж... (ответ утвердительный, исполняется хором селян)

  -- Ну и стойте здесь. А я пошёл. Дрючок свой искать.

   Передние двери в поварне заперты изнутри. Даже оконца по фасаду заткнуты. Затычка оконная называется. Помнится, я в Юлькиной избушке долго на них любовался. Но ведь это только фасад.

   Я, конечно, не крот, не герой, совсем не великий, я только учусь. Попытка обойти поварню по кругу сопровождалась массой ощущений. Большей частью - в босых ногах. Крапива... Но есть еще осот. А как вы относитесь к прогулке по расколотым костям крупного рогатого? А у рыб целый, ой-ей-ей!, инфракласс так и называется "костистые". Хорошо хоть помойка отнесена от поварни. Но вот пространство между ними... Радует, что здесь еще не знают картошки. Потому что навернуться на склизких картофельных очистках, которые, по моим наблюдениям, составляют львиную долю кухонных отходов в моем времени... Хорошо, что сами львы не знают про эту свою дольку. А то бы они таких... делильщиков...