Предчувствие

Колдовала печаль, мука надежды и ожидания. Горовая заговаривала боль, пропускала ее через себя и выливала прочь этим голосом, похожим на вздох и стон.

Я чувствую вдруг радость и восторг

От мелкого колючего дождя,

От серой мглы, скрывающей простор,

От неуютных зарев октября.

Приемлю все: и ветер, и туман,

Коротких дней холодную печаль,

И всех бессонниц давящий дурман,

И расстояний сумрачную даль.

Преодолею дали и года,

И страх и горечь — все перетерплю,

Чтоб вам в ответ на сдержанное «Да»

Кричать в эфир безумное «Люблю!»

Опускались безрадостные ноябрьские сумерки, день погружался в ночь, захлебываясь темнотой, так при жизни и не налившись пронзительным светом.

— Пора мне, — вздохнул Александр, когда стих утонченный плач утрат и последняя рифма повисла в памяти, ухватившись за боль его сопереживания.

— Да, стало совсем темно, — посмотрев на часы, сказала Горовая.

— Час Быка, самое больное время года.

— Позвоните мне, Александр, когда приедете. У вас ведь это без проблем, — показала на аппарат сотовой связи, привычно покоящийся у него под рукой.

— Это будет часов в восемь-девять, — сказал он. — Нет, поздно. Не хочу вас беспокоить. Я и так у вас день отнял.

— Хорошо, тогда я вам позвоню. Можно?

Александр снисходительно улыбнулся, согласно кивнул и в ту же минуту почувствовал, что ужасно устал. На него словно вся тяжесть мира опустилась. Была ли это тяжесть тоски — по кому? — или тоска тяжести — чего? — разобрать не представлялось возможным. Ноги приросли к полу, руки отяжелели, глаза изучали комнату, словно ища, за что бы зацепиться и удержаться тут, чтобы не уходить.

— Я провожу вас до остановки, — Горовая принялась надевать пальто.

И он понял, что больше не увидит ее. Подумалось о смерти. Неужели она умрет? —положительный ответ на этот вопрос не казался ему абсурдным, наоборот, было в нем что-то неотвратимо-логичное после всего, что он услышал в стихах.

По сути, они мало знали друг друга. Так, единичные встречи на очередных книжных ярмарках: Москва, Нижний Новгород, Кисловодск, Харьков, Киев, Ялта. Но впечатление от этих встреч оставалось неизменно приятным и стойким. И невольно утверждалась мысль о достаточно прочном знакомстве.

И она к нему относилась так же: с открытой, искренней доброжелательностью и доверием. Она была сильным человеком, способным на поступок, умеющим увлечь за собой других, короче, из тех, кого теперь называют пассионариями. Но слабой ее стороной оставалась мягкость, съедавшая все силы, доброта, не оцениваемая окружающими по достоинству, и незлопамятность, чем пользовались ее враги. Она умела строить даже и сложные, но честные отношения и не умела интриговать, отчего страдала, проигрывая современные бесчестные бои за выживание.

— Знаете что, — Александр нерешительно остановился на выходе из квартиры, сделал шаг назад и прикрыл за собой дверь. — Я заеду к вам на обратном пути, можно?

— Конечно, вы же так и не подписали свои договора с авторами.

— Тем более. Но… — он не мог понять, что его беспокоит и, следовательно, не мог определить, как избавиться от этого беспокойства. — Простите, вы ведь еще не на пенсии?

Горовая неопределенно хмыкнула, давая понять не так то, что она не скрывает свой возраст, и не столько извиняя Александра за неожиданный вопрос, сколько удивляясь такому вопросу, совершенно ничего не значащему ни для кого из них. Ибо она, перейдя опытом сердца весь земной путь, была теперь выше обычных мерок. Но он, в силу молодости, еще не должен был придавать им много значения, заострять на них внимание, должен был еще пребывать в мире иллюзий о вечности и человеческом всесилии.

— Нет. Почему вы спрашиваете? — ничто не ускользало от ее внимания, и то, что Александр был угнетен чувствами смятения и нерешительности, подавленности и растерянности показалось опасным состоянием для дальней дороги, тем более, ночью. — Не уезжайте сегодня, — предложила она. — Завтра раненько проснетесь, отдохнувшим и свежим, и с новыми силами поедете завоевывать Ларису. У меня вон комната для вас есть, все удобства, даже свободный компьютер, если захотите поработать.

— Да. Нет, она меня сегодня ждет. Надо ехать. Проклятые деньги! Я думаю, вы здорово нуждаетесь в них.

— Вон оно что! — улыбнулась Горовая. — Спасибо, мой друг. Устраивайте свои дела, а позже мы поговорим обо всем, обо всем, и об этом тоже.

— Да, — слушая ее, Александр о чем-то напряженно размышлял, потирая чело и ероша волосы, и было трудно понять: то ли мысль ускользает от него, то ли он еще не нашел ей словесного воплощения. — Вы ведь можете посвятить мне книгу?

— Вам, стихи?

— Не обязательно, это может быть проза, например… — он так надолго задумался, остановив свой взгляд на чем-то, что лежало не здесь, что Горовой показалось будто он забыл продолжить фразу.

— Но о чем проза?

— Например, о том, что мы сегодня наблюдали на вокзале. О той женщине с книгами, помните?

— Конечно. Что ж, вполне конкретный заказ. Я подумаю, Александр.

— Нет, обещайте мне!

— Обещаю. Но неужели непременно об этой женщине?

— Не знаю.

Не спеша, какими-то странно замедленными движениями, словно не понимая что делает, он вынул из кармана куртки трубку сотового телефона, покрутил его в руках и водворил обратно. То же самое он проделал с пачкой денег, взятых из своего сейфа. Затем из другого кармана достал диктофон, вынул из него кассету, записанную для него Горовой, и покрутил ее в воздухе.

— Пода-арок, — он улыбнулся. — Буду в автобусе слушать ваш голос.

— О! Не стоит, — Дарья Петровна была явно польщена, но не хотела показывать это. — Не хочу надоесть вам.

Александр автоматически спрятал диктофон, засунув вынутую из него кассету в другой карман.

7

На углу было ветрено. Холодные, режущие струи воздуха, зажатые между домами, стоящими перпендикулярно к Днепру, разгоняясь еще оттуда, вырывались здесь на простор центрального проспекта и, устремляясь вниз по нему, пронизывали все насквозь, даже, казалось, насквозь продували камни. Мрак безлунного вечера — именно мрак, когда и солнце давно ушло, и звезды еще не зажглись — усиливал ощущение бесприютности, подавлял уверенность в себе до полного и безвозвратного ее растворения в этом девственном космосе.

Людей почти не было. Лишь где-то между деревьями сквера угадывались тени собачников и их собак. Да еще на остановке маршрутного такси жалась к столбу фонаря молодая женщина, закрывающая лицо отлогим воротом длинного элегантного пальто. Она опасливо покосилась на подошедшую пару, оглянувшись по сторонам, словно в поисках защиты, и успокоившись тем, что рядом светились окна круглосуточного продуктового магазина «Нагорный».

— Идите домой, Дарья Петровна, — предложил Александр. — Здесь так холодно! Кажется, подмораживает.

— Кажется, — согласилась Горовая. — Хорошо, только не садитесь в машины, идущие до вокзала, они вас не довезут. до автовокзала надо ехать номером сто сорок шесть.

— Сто сорок шесть? — обернулась женщина. — И будет без пересадки?

— Да, — Горовая подошла к ней ближе. — Вам тоже на автовокзал?

— Как хорошо! — вместо ответа произнесла женщина голосом, в котором слышались сдерживаемые слезы. — Думала, придется делать пересадку.

— Нет-нет, — Горовая почувствовала ее состояние и легко переменила его, укрепив мыслью о безопасной и приятной поездке. — Вот вам, Александр, и попутчица случилась. я теперь действительно могу спокойно уйти.

Однако вместе с ее уходом исчезла и, наметившаяся было, непринужденность, уступив место странной и многозначительной скованности. Непривычная для города тишина, отсутствие бурной жизни, гомона голосов и мелькания лиц словно забросили Александра и эту женщину далеко от людей и насовсем оставили их там вдвоем. Александр находился в непонятном, не свойственном ему состоянии неловкости от молчания. Вернее, несвойственным ему было само молчание после того, как разговор между ними возник достаточно естественно. Испытываемая им неловкость подавляло его, и представлялась бесконечным наказанием. Но, слава творцу, первой нашлась незнакомка: