Страница 8 из 13
Дома долго сидела у темного окна, рассматривала звездное, еще холодное небо и вспоминала как мечтала в детстве побывать в космосе, на одной из далеких планет. Я знала видимые созвездия, умела различать их на небе среди мириадов других скоплений. Я успокаивала себя тем, что жизнь человека скоротечна, следовательно, и болезни, несчастья, горе — тоже скоротечны. Все минет и забудется. А истинно вечным будет только то, к чему не прикасались ни рука, ни воля человека. Это примирило меня с миром.
Происшествие с Даном, конечно, случайность, совпадение, а сегодняшний разговор — просто глупость. Сожалея о ней, я успокоила себя тем, что говнюк и циник получил от меня по заслугам, и выбросила все из головы.
10. Убить предателя
Потянулись дни за днями. Не знаю, сколько их прошло. Объявление о продаже квартиры попало в базы данных фирм, занимающихся недвижимостью. Агенты приводили ко мне покупателей и параллельно подбирали для меня более дешевую квартиру. Захотелось не спешить, оглядеться, выбрать что-то приемлемое в том же районе. Телефон почти не умолкал — я обсуждала варианты.
Однажды телефон зазвонил особенно рано. В трубке хрипло прорезался голос Бэбы Павловны, оставшейся работать вместо меня, с которой мы поддерживали добрые отношения. На сей раз она была встревожена:
— Представляете, какой ужас? — затараторила она, едва я взяла трубку.
— Что случилось, Бэба? — с тревогой я ожидала, что она скажет о личных несчастьях.
— Случилось, но не со мной, не бойтесь, — я несколько успокоилась, а она продолжала. — Вы же знаете, что Аркадий Титович давно болеет, у него гипертония. А теперь Ритка принесла его бюллетень, так там и вовсе инсульт записан. Говорят, по квартире еле ходит, в трубку мычит, как Ленин.
— Знаю. Но это произошло ведь не сегодня. Говори толком, что тебя волнует сейчас? — заторопила ее я.
— Я и говорю. По квартире он ходит, а больше ничего не может. А тут начались дачи, надо ехать туда, к весне готовиться. Вы же знаете, как он любит возиться на земле. Короче, на его драной «Таврии», которую он жалел и никому не давал ездить, поехали на дачу без него. За рулем — зять, на заднем сидении — жена и дочь. Дочь уже на сносях была.
— Почему «была»? — крикнула я. — Бэба, следи за своей речью!
— Слежу за речью! — в ее голосе послышались истерические нотки. — Так вот, — взяла она себя в руки. — Значит, она была на сносях. Разбились они. Все намертво, — закончила на выдохе.
— Как это произошло?
— Деталей не знаю, но говорят, что дорога на дачу очень разбитая. Ехали они быстро, ну, зять, значит, до машины добрался. Да, а на большой колдобине их занесло и кинуло на встречную полосу. Они попали под здоровенный грузовик, что вез на прицепе гору длинных бревен. Бревна, конечно, были скреплены, но когда грузовик вильнул в сторону от «Таврии», прицеп по инерции занесло ей навстречу. Он опрокинулся, крепление на бревнах лопнуло, и все они свалились на «Таврию» и раздавил ее в лепешку. Сейчас бегу в «Знамя», несу соболезнование в завтрашний номер, — она всхлипнула и замолчала.
— Спасибо, что позвонила, — тихо сказала я.
Бэба отключилась, а я все продолжала держать трубку около уха, с недоумением слушая короткие, резкие гудки отбоя. Виски взяло в раскаленный обруч, лицо пылало, появились рези в глазах. И стало понятно, что сегодня мне лучше из дому не выходить, лучше — не для меня, а для других.
Через пару дней Бэба позвонила снова.
— Похоронили. В закрытых гробах, представляете? И наш душка был, Аркадий Титович. Цел-целехонек. Ходит и разговаривает нормально. Потрясения творят чудеса. Сразу весь инсульт, как рукой сняло, — сделала она наивный вывод.
Бэба еще долго рассказывала, какие были поминки, и закончила словами:
— Все, отчиталась! Работаю дальше, за нас двоих. Вы там себе страдаете, а я одна разрываюсь. Правда, доплачивают, но ваша должность остается вакантной. Место ваше я не занимаю. Уж который год все стоит, как при вас стояло. Даже ваши фотографии под стеклом лежат. Музей будет, — хихикнула сдуру. — Ну, все. Целую.
Мне самой моя новая сущность открывалась не сразу. Новая ли? Или проснулось то, что пребывало во мне всегда? Значит, сказанное мною Аркадию Титовичу в момент зеленого пожара в глазах — предсказание? Или приговор? Знала ли я о том, что неизбежно должно случиться в объективном порядке? Или это моя субъективная воля, я сама, своими словами навлекала трагедии на людей? А если бы я промолчала, подавила рвущиеся из меня слова? Неужели ничего не случилось бы?
Я понимала, что сказать о грядущих событиях или промолчать о них — зависело не от меня. Мне удавалось до определенного предела сдерживаться, но когда меня провоцировали, распекали, то управлять собою я уже не могла. Люди сами ускоряли ход жизни, сами вызывали из меня озвучивание предначертанного. Извергающийся поток прозрений изматывал так, что я не сразу возвращалась в равновесное состояние. Но что первично: мои предсказания или открывшиеся мне знания о неизбежном?
Любопытным было и то, что я — всегда совестливая, зачастую принимающая вину на себя — за эти события не особенно укоряла себя, хотя была странным образом причастна к ним. Это сложное чувство: понимать значение своего слова, не зная, откуда и каким образом оно берется, осознавать свое влияние на события и судьбы людей, и при этом всего лишь с интересом анализировать происходящее с тобой. Почему так? Произойдет ли предсказанное, если промолчать, пусть ценою разрыва собственных артерий? И только ли плохое? А хорошее? А если действовать сознательно? Если взять и произнести вслух доброе предсказание? Произойдет ли оно? До сих пор диалоги и следовавшие за ними события не были специально задуманы мной, а выливались спонтанно. А если я сама попробую смоделировать или инициировать аналогичную ситуацию? Я пыталась изобрести какой-нибудь невинный мысленный эксперимент, но, странно, — ничего подходящего придумать не могла. С кем войти в контакт, завязать разговор, увлечься и зажечь зеленый огонь в своих глазах — я не знала.
Во мне не было склонности к схоластическим занятиям, размышлениям. Я не умела сесть и просто так придумать что-нибудь. Не обделённая фантазией, склонная к творчеству, я, тем не менее, никогда не отрывалась от земных, насущных нужд. Мои качества позволяли справляться с реально существующими проблемами, и целью моих усилий служило стремление разгадать, улучшить, удешевить, достичь, научить.
С облегчением я поняла, что без возникшей коллизии, без первопричины, без толчка извне, без надобности — во мне никогда не запылает зеленый огонь, не подкатят к голосовым связкам созвучия бреда, которые, вырвавшись, оформляются в слова, предложения, логические формулировки, предрекающие кому-то заслуженную кару.
Непроизнесенная правда относительно жены и дочери Аркадия Титовича, тем не менее, была известна мне. Тогда, в телефонном разговоре с ним, я не все сказала о будущей трагедии, но я знала о ней. Со смешанным чувством вины и страха я ждала сообщений о судьбе его семьи. И вот, все подтвердилось. Значит, случится и то, что я знаю о нем самом.
Знала ли я это раньше, доразговора с ним? Я не могла ответить на этот вопрос. Тогда, когда я стояла в соборе у иконы Георгия Победоносца, ставила свечи со словами: «Проклинаю врагов моих…», передо мной мелькали лица, не маски, а лица — в движении, в гуще событий. Наверное, там я видела все это, но видения пронеслись с такой скоростью, что человеческое восприятие не в состоянии было дифференцировать их и зафиксировать в своих тайниках.
Я копалась в себе, искала начало, причину, повод. Прокручивала сотни раз запомнившиеся отрывки из того сна, который видела в ночь под Сретение. Чья воля заложена во мне? Или чья воля открывает передо мной завесу еще только рождающегося будущего? Слово «измученная» не подходило для характеристики того запредельного состояния, в котором я находилась.
Пришел черед, и все случилась с Аркадием Титовичем так, как и должно было случиться. От Бэбы, из газет, от случайно встреченных знакомых я узнавала о трагедиях и потерях в семьях тех, кто когда-либо сознательно, по расчету причинял мне зло. Уже давно я решила проблему с квартирой и жила неподалеку от моего прежнего дома, уклонялась от знакомства с новыми соседями. Новый номер телефона никому не давала, а когда звонила сама, то говорила, что звоню от соседей. Наивная, но простительная ложь.