Убить Зверстра

— Нет, — призналась я, наморщив лоб. — То, что Биденович может врать или заблуждаться, понятно. Может чего-то недоговаривать. Но ведь ее бы в два счета раскололи менты. Профессионалы все-таки. А они ей поверили и оставили Гришу в покое.

— Трудно сказать, оставили ли они его в покое или присматриваются на всякий случай. Но и Гриша не дурак, сейчас заляжет на дно, и дудки ты с него возьмешь. Очень это несерьезное преимущество с нашей стороны, но ведь нет другого.

— А в чем преимущество? — не удержалась я, вконец заинтригованная.

— Бабульки эти. Наше преимущество, что мы вычислили наличие у него таких знакомых и что поняли его симпатию к ним (господи, если у такого урода это называется симпатией). Надо тебе как-то исхитриться и в разговоре с ним, когда последний раунд наступит, блефонуть, что мол, старушка готова дать показания. Мол, мы с нею уже обкумекали, что и как. Скажи, что сейчас она еще сомневается, боится его, но мы ее успокоим, объясним, что преступнику приходит конец, и он ей больше не страшен. Тогда она сразу в органы-то и пойдет. Ну, в общем, надо сказать что-то в этом роде. Только помни, это твой единственный и последний козырь, не распорядись им бездарно. Сначала все обмозгуй-обдумай, перед встречей с Гришей хорошо выспись, настройся так, чтобы ты была спокойна, владела ситуацией и не упускала инициативу в разговоре. Тогда выиграешь.

Ясенева сделала паузу, какую-то не просто молчаливую, а наполненную смыслом. Говорят, теперь открыли, что вакуум — это не то, что мы учили на уроках физики, полная пустота, а наоборот — с него рождается материя и завязывается развитие галактик. Так и это молчание Дарьи Петровны сейчас было наполнено тысячью несказанных напутствий или признаний, откровений или милых маминых «береги себя». Как будто она просила меня самостоятельно понять то, что хотела сказать.

— Постараюсь, — это слово у меня прозвучало не очень убедительно, но не подумайте, что от испуга, я боялась испортить или спугнуть значение этой спрессованной паузы.

— Я за тебя волнуюсь, — наконец снова произнесла Ясенева. — Вот ты сама раскрутила это дело, фактически уже нашла Зверстра...

— Но под вашим... — я не закончила, как Ясенева подняла руку, чтобы я ее не перебивала.

— И эту задачу ты должна довести до конца сама, такова воля провидения. Ты позже все поймешь. А теперь иди!

И я ушла, притихшая и озадаченная. Я уже концентрировалась своей волей на встрече с изувером, строила арену для боя, расставляла декорации, продумывала мизансцены и диалоги. Мне, конечно, нужны были свидетели встречи: с одной стороны, чтобы психологически давить на него — типа весь мир против, а с другой, — защитить меня, если он вздумает бузить. Но это должны быть мои друзья, помогающие загнать зверя в яму, а не рассуждающие о нравственности бездоказательных обвинений. В моей голове формулировались первые фразы для решающего диалога, дозревали факты, аргументы, доводы, перекидывались мостики между точным знанием чего-то и туманными намеками, на которых я могла сыграть.

25

Закрытая дверь отрезала Ясеневу от мира и снова погрузила в ее любимое состояние — самосозерцание. Странное слово, подумала она. Почему оно так звучит, как будто люди хотели сказать о поисках чего-то в себе самих? А что мы там можем найти, кроме того, что когда-то увидели или услышали, почувствовали обонянием или осязанием, что попробовали на вкус? Мы можем в себе найти лишь любые причинно связанные вариации из пяти стеклышек, правда, разбитых вдребезги, ровно на такое количество частей, сколько успели насобирать по миру впечатлений. И выходит, что мы в самосозерцании изучаем не себя, а мир вокруг нас, отраженный в нашем воображении, мы еще и еще раз перерабатываем полученную информацию, как будто завтра нам идти на экзамен по постижению истины в глубочайшем ее понимании.

Она очнулась от мыслей и позвонила в магазин:

— Валя? — уточнила, услышав голос. — Ну что, тихо? Нет больше никаких наездов?

— Нет, Дарья Петровна, пока тихо. Но надолго ли? Не вздумает ли нам мстить наш покровитель, Котик?

— Не вздумает, работайте спокойно, — уверенно сказала Ясенева. — А между делом подумайте о том, как нам лучше организовать мою презентацию.

— А что будет презентоваться? — вскинулась Валентина. — Или дата какая подходит? Так вроде нет, — сама себе ответила она.

— Будет презентоваться новая книга. Зря я, что ли, дома сидела столько времени? — и Дарья Петровна засмеялась, довольная, что озадачила девчонок не только поимкой маньяка.

Ладно, о презентации это она так, на всякий случай сказала. Тут ей более всех самой постараться надо. И она снова задумалась, склонившись над широким подоконником, возле которого любила сидеть, делая наброски стихов или глав к книгам. Сейчас тут тоже лежала стопочка чистой бумаги и шариковая ручка. Ясенева принялась вспоминать, о чем размышляла до звонка. Ага! Так, кроме этих пяти каналов соединения с внешним миром, у нас еще кое-что есть. Что это? Как называется? Точно она сказать не могла — интуиция, предчувствие, эти ее непонятные реакции на что-то зловещее. И почему именно на зловещее? Почему радость, счастье она не предчувствовала так остро? Вопросы, вопросы…

Ведь мысль о бабушках, которую она сообщила Ирине, к ней тоже не сразу пришла. Помнится, она долго сидела на этом же месте, чертила какие-то закорючки на бумаге и до самих сумерек вспоминала старуху Жирко. Чем она ее не отпускала от себя? Допустим, предполагала Ясенева, что все сходится: Евдокия Тихоновна пришла в аптеку, увидела Григория и, испугавшись, умчалась сообщать кому-то, что «он там». Но вопрос первый: кому она спешила это сообщить? И второй, более интересный и в итоге самый главный: откуда она знала, что это опасный человек? Значит, она с ним встречалась в ситуации, недвусмысленно убедившей ее, что этот тип — маньяк.

Все мы люди, все мы — из одной плоти и крови, когда-то отпочковавшейся от Адама и Евы. Вот почему одинаковы в своей основе и умеем понимать друг друга без слов, настроившись на одну волну, вот почему иногда улавливаем далекие посылы родственной души и тогда говорим и предполагаем, думаем и рассуждаем о том, чему еще нет названия, изобретая их: параномальность, суггестия, телепатия… А дело-то, видимо, в том, что мы есть единый организм, и если заболит рука, то отдает в бок, а заболит бок, мы это чувствуем в пятке и все такое прочее.

Исходя из этого, зададимся вопросом, продолжала рассуждать Ясенева: могла ли пожилая женщина, узнавшая нечто важное о преступнике, наводящем ужас на весь миллионный город, молчать? Тут есть два варианта ситуации, влияющей на ответ: 1. ему стало известно, что она знает о нем правду и 2. он ни о чем не догадывается.

В первом случае он мог ее запугать и заставить помалкивать. Но чем можно запугать старую, больную, одинокую женщину? Взаперти он ее не держал, а из близких людей, из-за которых она могла хранить молчание, у нее почти никого не было. Внучка в Киеве — это так далеко от Новороссийска, что одному человеку, предполагаемому маньяку, никак не под силу было раздвоиться и попытаться навредить и бабке тут, и ей там. Вряд ли угрозы в адрес внучки, если он вообще так хорошо знал бабкину родню, могли подействовать на нее сдерживающе. Да, пожалуй, Жирко помалкивала бы, если б у преступника был шанс оправдаться перед законом. Тогда бы его угрозы сработали. Но мы ведь предполагаем, что бабка точно знала: он — тот маньяк, на счету которого море крови и трупов, и уйти от ответственности, чтобы потом отомстить ей, он не сможет. Нет, запугиванием он не заставил бы бабку молчать.

Тогда что? Подкуп? Ой, нет! Опять же, не тот это случай, чтобы бабке поступиться совестью ради каких-то мелких благ, без которых она привыкла обходиться. Не предлагал же он ей, в самом деле, дачу на Багамских островах! Но зачем бабке дача, и зачем ему такая бабка? Проще было бы придавить ее в темном месте.

Итак, вывод первый: преступник не был знаком с Жирко Евдокией Тихоновной ни визуально, ни лично, не знал что именно этой конкретной бабке известно о его садистских проделках.