Страница 3 из 51
Он молодцевато прохаживается вдоль нар, терпеливо ожидая ответа советских офицеров. Но они молчат.
– Я понимайт, – снова произносит он, – у вас нет пока ясность по этот вопрос. Будем тогда немножко его прояснивать. Что я имейт в виду под эксперимент? Так, да? Очен корошо! Не будем играйт в мурки–жмурки, все должен быть начистота. Так, да? Я тоже за такой условий. Итак, что есть предлагаемый вам эксперимент? Он есть корошо вам известный обстрел минный поля. То, что вы уже делал там у себя под Белгород. Вам ясен мой мысль?
Видимо давая советским офицерам возможность хорошо вникнуть в смысл его слов, капитан Фогт некоторое время молча дефилирует перед ними почти строевым шагом.
– Ну, так как? – резко останавливается он перед подполковником Бурсовым.
Советские офицеры по–прежнему угрюмо молчат.
– Вам надо подумайт, так, да? Я не принуждайт вас. Вопрос есть очен серьезный. Я понимайт. Но раз мы договорились быть начистота, не буду от вас скрывайт: или вы продолжайт тут свой эксперимент, или шагом марш Майданек, Освенцим, Маутхаузен! А пока счастливо оставайтесь!
И он уходит все тем же чеканным шагом.
Даже оставшись вдвоем, Бурсов и Огинский продолжают молчать.
– Ваше мнение, Евгений Александрович, – вволю находившись по бараку, спрашивает Бурсов.
– Ни в коем случае не соглашаться!
– А я, напротив, за то, чтобы согласиться.
Густые черные брови Огинского, наверно, никогда еще не поднимались так высоко.
– Вы шутите, Иван Васильевич?
– Нисколько.
– Тогда я вас не понимаю.
Бурсов ложится на нары, забрасывает руки за голову и сосредоточенно смотрит в потолок. Похоже, что он не собирается объяснять Огинскому своего решения.
«Ну и характер у человека!..» – почти с раздражением думает Огинский о Бурсове.
– Я, знаете ли, не собираюсь в Майданек, – произносит наконец подполковник. – Я хочу покинуть эту гостеприимную обитель господина гауптштурмфюрера Фогта по собственному желанию, а для этого необходимо время. Вот мы не торопясь и начнем с вами эксперименты по детонации минных полей. Не допускаете же вы, что тут они могут увенчаться успехом? А раз так, то…
– Но и немцы не дураки, – перебивает Огинский, – догадаются, наверно, что мы будем водить их за нос.
– А пока догадаются, мы что–нибудь придумаем.
НОЧНОЙ РАЗГОВОР
На другой день, получив согласие Бурсова и Огинского капитан Фогт довольно потирает руки.
– О, это очен корошо! Это есть благоразумство! Мне приятно имейт дело с такими благоразумными людьми. Но прошу и меня тоже считайт не очен просточковатым. Никакой саботаж с ваша сторона не должен быть. Все начистота, и никакой махлевка, – улыбаясь, подмигивает он Бурсову, очень довольный, что ему удалось употребить такое русское словечко, как «махлевка». – А чтобы у вас не возникайт соблазн ввести меня в заблуженство, с вами будет сотрудничать один наш немецкий доктор. Это вы имейт в виду и не огорчайт меня глупством.
При разговоре капитана Фогта с Бурсовым и Огинским присутствует и лейтенант Азаров.
– Ну вот мы и договорились, – обращается к нему Фогт. – Теперь, господин старшина, вы имейт возможность перевести их в блок старших официров.
– Слушаюсь, господин капитан! – браво козыряет и щелкает каблуками Азаров.
Фогт уже направился к дверям карантина, собираясь покинуть барак, но вдруг, вспомнив что–то, возвратился с полпути:
– Да, вот еще что: на работа с вами будет кроме наш доктор ваш старший лейтенант Сердьюк. Корошо?
– Нет, не хорошо, – решительно возражает Бурсов.
– Почему так?
– Потому, что он негодяй!
– О, да, да! Это немножко есть. Вы имейт в виду, что он рассказал нам об этот ваш эксперимент? Но он очен вас хвалил. Говорил, что вы оба есть большой талант. Но я вас понимайт, тут немножко есть мерзавство. И я согласен с ваша просьба. Вы будете работать с одним только наш доктор. Он есть очен короший парень, и он вам будет понравиться.
В блоке старших офицеров, куда Азаров приводит Бурсова и Огинского, вскакивают с нар семь майоров. Все они уже немолодые, с очень усталыми лицами и какими–то бесцветными глазами. Лишь у майора Нефедова, самого старшего из них, светится в глазах живая искорка.
После завтрака Азаров предлагает Бурсову и Огинскому пройтись по территории лагеря.
– Сегодня вы свободны от всякой работы, – сообщает им лейтенант. – От вас требуется лишь подробная заявка на то, что понадобится для вашего эксперимента. Она должна быть готова к обеду.
Они медленно идут по лагерю, внимательно всматриваясь в расположение его построек, проволочных заграждений и арку ворот с прогуливающимся по ее верхней площадке пулеметчиком. Территория лагеря невелика и, видимо, хорошо просматривается с площадки над воротами и с вышки над проволочным забором за бараками. На ней нет сейчас часового, но по ночам его выставляют. Видны и прожектора, освещающие территорию лагеря в ночное время.
«Да, охрана лагеря продумана обстоятельно, – невесело отмечает Бурсов. – Наверно, с вышки – все как на ладони…»
И вдруг он невольно вздрагивает при виде неожиданно появившегося перед ним старшего лейтенанта Сердюка. Голова его и левая рука перевязаны грязным, пропитанным кровью бинтом.
– Разрешите к вам обратиться, товарищ подполковник?.. – срывающимся от волнения голосом спрашивает он.
– Убирайтесь вон! – негромко, но властно произносит Бурсов.
– Но ведь я хотел как лучше… – молит Сердюк. – Знал же, что вы в эти эксперименты не верите. А их они заинтересовали, и теперь можно будет поводить капитана Фогта за нос. А тем временем…
– Вы думаете, что Фогт такой уж простофиля? – иронически усмехается Огинский.
А Бурсов даже не смотрит на Сердюка. Он уходит с Азаровым вперед, оставив Огинского со старшим лейтенантом.
– И мой вам совет, – с трудом сдерживая раздражение, продолжает Огинский. – Не говорите ему о нас ничего больше и не выдавайте себя и нас за крупных специалистов подрывного или какого–нибудь иного военно–инженерного дела. Да, и еще вот что – постарайтесь реже попадаться на глаза Бурсову.
…Поздно вечером после отбоя в блоке старших офицеров царит гнетущая тишина. Все семь майоров молча лежат на нарах, не разговаривая и не задавая никаких вопросов вновь прибывшим. А Бурсов все медлит начать разговор, надеется, что кто–нибудь из этих потерявших веру в себя людей сам что–нибудь спросит.
– Надо бы поговорить с ними… – шепчет Огинский.
– Погодите, Евгений Александрович, пусть сами спросят. Неужели же им не интересно узнать у нас хоть что–нибудь о положении на фронте?
Но майоры по–прежнему молчат.
– Ну что же, товарищи офицеры, – негромко произносит наконец Бурсов, – так–таки, значит, ничто вас не интересует? Спросили бы хоть о том, как мы в плен попали, при каких обстоятельствах.
– Нам и так известно, при каких обстоятельствах в плен попадают, – равнодушно замечает кто–то в дальнем углу. – Если не сволочь, конечно, которая сама руки вверх поднимает.
– Мы не из таких, – обижается Огинский.
– Зато нас, наверно, за таких принимаете, – ввязывается в разговор еще кто–то.
– Ну это уж вы зря! – повышает голос Бурсов. – Мы ведь тоже на фронте с самого первого дня войны и знаем, каково было в сорок первом!
– А почему именно так было? – раздается из угла голос майора Нефедова.
– Некогда было особенно разбираться, – хмуро отзывается Бурсов. – Все бои да бои. Да и не в том дело сейчас – как начали, важнее другое – как воюем. О сражении за Москву и Сталинградской битве слыхали хоть что–нибудь?
– Имеем некоторое представление, – отвечает Нефедов. – А в армии вы давно, товарищ подполковник?
– С тридцать третьего года. Перед войной отдельным саперным батальоном командовал. Отходил с частями своей армии от Жлобина до самого Сталинграда.
– Так вы, значит, в боях под Сталинградом участвовали? – оживляется Нефедов.
– Да, участвовал.