Страница 65 из 66
А двумя годами раньше однополчане, среди них был и Скарбек, проводили в последний путь Георгия Павловича Григорьева. Несколько лет он делал все, что было в его силах, чтобы облегчить судьбу Этьена, заключенного тюрьмы Кастельфранко дель Эмилия. Григорьев тоже заботливо помогал мне в работе над книгой.
В Баку вел беседы с Грантом Айрапетовым (Мамедовым). Он сдержал клятву, данную на похоронах Старостина, и сделал все, чтобы выполнить его предсмертное поручение.
Там же в Баку побывал у родной сестры Маневича — Амалии Николаевой. Она рассказала много интересного. Увы, ее тоже нет в живых. М. Г. Верещак переслал мне из Баку пачку писем и фотографий, сопроводив этот маленький архив письмом:
«Моя дальняя родственница, но очень близкий мне человек Амалия Николаева–Маневич (для меня «тетя Маня», как и Лев Маневич, которого я в детстве хорошо знал как «дядю Леву»), умирая, поручила мне быть ее душеприказчиком. За день до смерти тетя Амалия говорила, что ждет Вашего нового приезда, видимо, ей хотелось еще кое–что Вам рассказать. Тетя Маня поручила передать Вам ее бумаги, фотографии, а назавтра она умерла».
В Чаусах в доме No 39 по улице Маневича (бывшая Кооперативная) встретился с Савелием Давыдовым, товарищем детских и юношеских лет Маневича. От дома Маневичей остался обугленный фундамент, заросший высокой травой. Немцы сожгли Заречье, некогда застроенное деревянными домами.
Я пользовался драгоценными советами генерал–полковника Героя Советского Союза Хаджи Джиоровича Мамсурова, который в Испании воевал под именем подполковника республиканской армии Ксанти. Хочется верить, что о делах этого героического человека, безвременно ушедшего недавно из жизни, будет еще рассказано.
Хочется верить также, что удастся восстановить подробности, связанные с работой отчаянного смельчака, разведчика Василия Тимофеевича Цветкова, сложившего в Испании свою лихую голову и похороненного 7 июля 1937 года на берегу реки Тахо в Эстремадуре.
Илья Эренбург вспоминал:
«В Гейлорде Хемингуэй встречался с нашими военными. Ему нравился Хаджи, человек отчаянной смелости, который ходил во вражеский тыл (он был родом с Кавказа и мог легко сойти за испанца). Многое из того, что Хемингуэй рассказал в романе «По ком звонит колокол», — о действиях партизан, он взял со слов Хаджи».
Началось с того, что известный советский журналист Михаил Кольцов познакомил Хемингуэя с македонцем Ксанти. Македонцы издавна считались умелыми террористами. И мало кто знал, что под именем Ксанти в тылу у фашистов вместе с испанскими партизанами воевал Хаджи Мамсуров, осетин по национальности.
В одной группе с Ксанти ходил в тыл к франкистам старый испанский партизан Баутиста. Во время диверсии на аэродроме Баутиста был тяжело ранен. Фалангисты поставили крест на придорожном холме близ Бадахоса, распяли Баутиста на кресте и сожгли заживо.
Василий Цветков и пожилой набожный испанец Баутиста, о которых Ксанти подробно рассказал Эрнесту Хемингуэю, послужили прототипами героев его романа. С большой любовью и теплотой написан в романе «По ком звонит колокол» образ русского подрывника, лихого диверсанта Василия Цветкова. Писатель дал этому герою фамилию литературоведа и переводчика на русский язык его книг И. А. Кашкина. Тем самым Хемингуэй хотел воздать должное своему незнакомому другу, который так много сделал для знакомства русских читателей с Хемингуэем. А Баутиста выведен в романе под именем Ансельмо, этого требовала конспирация. Из тех же соображений писатель сменил место действия подрывников, перенеся его в район Сеговии…
Удалось разыскать немало зарубежных друзей и знакомых Этьена в Италии, Австрии, Чехословакии, Западной Германии. Одни лично знали Этьена, другие помогли найти свидетелей и участников тех далеких событий.
В Риме меня принял Умберто Террачини. Я с благоговением слушал старого мудреца, несгибаемого рыцаря революции, патриарха Итальянской компартии. В его жизни отразилась более чем полувековая история коммунистического движения в Италии.
Террачини сидел в кресле за массивным письменным столом, а моему воображению он являлся молодым, сидящим в железной клетке для подсудимых, рядом с Антонио Грамши, Пальмиро Тольятти и другими вождями партии, когда их в 1926 году судил Особый трибунал по защите фашизма. И тот же гранд–уфичиале генерал Сапорити спустя десять лет подписал приговор Конраду Кертнеру!
По итальянской традиции всем бывшим премьер–министрам и бывшим председателям Национального собрания пожизненно предоставляется в здании сената кабинет с секретарем и стенографисткой. Умберто Террачини был первым председателем Национального собрания после второй мировой войны, а в последние годы бессменно избирался в сенат и руководил коммунистической фракцией. Как и его соратники по революционной борьбе, в годы фашистского режима Умберто Террачини много лет томился в тюрьмах и ссылке.
По слухам, какие дошли до меня в институте Грамши, существуют мемуары Джузеппе Марьяни, товарища Кертнера по каторге Санто–Стефано. Но сколько мои добровольные помощники ни рылись в каталогах последней четверти века никаких следов. Не слышал об этой книге и Умберто Террачини, но на всякий случай обещал расспросить ветеранов. И каково же было мое радостное удивление, когда в Москву пришла желанная и неожиданная бандероль: Умберто Террачини почтил меня своим вниманием, разыскал и прислал книгу Джузеппе Марьяни «Мемуары бывшего террориста». Почему же ее не могли найти историки, почему книга не числилась в библиографических справочниках и каталогах? Разгадка в том, что эта книга — «Издание автора». Он выпустил книгу в провинции маленьким тиражом.
С волнением ехал я в Милан, на встречу с Бруно. Долгие три года он был соседом Кертнера по камере в тюрьме Кастельфранко дель Эмилия. Бруно приехал из Новары. Он работает в коммунистической артели столяров: мастерят прилавки, полки для магазинов, стойки для баров. На два дня комфортабельный номер отеля на шумной улице Буэнос–Айрес как бы превратился в тюремную камеру. Конрад Кертнер был неразлучен с нами. Бруно и сейчас считает его учителем жизни, хранит братскую преданность ему и нежность… В окно виднелось стылое, пасмурное небо, моросил неторопкий, надоедливый дождь, прохожие не расставались с зонтиками, февральская слякоть, промозглый северный ветер, о котором в Милане говорят: свечи он не задует, но в могилу уложит. Два дня мы не показывали носа на улицу: так много хотелось мне выспросить и записать, а Бруно — вспомнить и рассказать. Если бы я не был в Милане в другую пору, когда нашлось время навестить могилу Верди и послушать в «Ла Скала» «Аиду», погулять в антракте по партеру, где часто сиживал Кертнер, — я бы так и уехал, лишь мельком повидав Милан, промокший, пропахший бензиновым чадом…
Летом 1974 года Бруно приезжал в Советский Союз с делегацией бойцов движения Сопротивления.
В Праге, на тихой, зеленой окраине Девице, я долго беседовал с бывшим писарем шрайбштубе, ныне историком Драгомиром Бартой, — его по праву следует назвать летописцем концлагеря Эбензее.
Товарищ Старостина по лагерному подполью А. К. Шаповалов ездил из Киева в ФРГ как свидетель. Бывшие заключенные Эбензее добивались предания суду лагерфюрера Антона Ганца. Много лет полагали, что он убит, но в 1966 году один из бывших узников встретился с ним лицом к лицу на улице Штутгарта. Все годы Антон Ганц жил под чужим именем, стал владельцем крупной транспортной конторы. Четверть века собирали в Меммингене улики против Антона Ганца, прежде чем решились предать его суду. На очную ставку с палачом были вызваны его жертвы, в том числе Драгомир Барта. 17 ноября 1972 года в советской печати появилась заметка под заголовком «Приговор нацистскому палачу»:
«Бонн, 16. (ТАСС). Суд города Меммингена приговорил к пожизненному
заключению Антона Ганца — бывшего коменданта гитлеровского
концентрационного лагеря Эбензее».
Через двадцать три года после того, как в долине Эбензее появилась могила Якова Никитича Старостина, Яков Никитич Старостин медленно прогуливался по саду больницы старых большевиков в Сокольниках, в Москве. Его водила на прогулки дочь Раиса Яковлевна Окулова, которой я также благодарен за помощь в работе.