Страница 63 из 101
Может, птицы улетают в просторные сады Ватикана, куда простым смертным вход запрещен?
Сегодня последняя суббота месяца, а в такие дни вход в музей Ватикана бесплатный. Когда Этьен попал туда впервые, он тоже не сразу привык к мысли, что в музее — все подлинное, начиная со скульптур Фидия и кончая позолоченной фигурой Геркулеса из дворца Нерона. Какая–то англичанка с лошадиноподобным лицом все допытывалась у гида: «А это не копия?» Каждый раз гид терпеливо и с достоинством отвечал: «Леди, в нашем музее нет копий, здесь только подлинники». И слышалось: «Третий век до нашей эры», «Первый век нашей эры», «Пятый век до нашей эры». У служителей Ватиканского музея на петлицах — посеребренные значки с миниатюрной папской тиарой и перекрещенными ключами святого Петра. А какие ключи на петлицах у портье самых шикарных отелей? Этьен с усмешкой подумал: «Такая форма больше подошла бы моим ключникам!»
Но дальше в воображении Этьена возникала какая–то путаница и бестолковщина. В зал Сикстинской капеллы, где находится картина «Страшный суд», ворвалась горластая орава римских газетчиков. Все продавцы в фирменных свитерах, на груди и на спине у них обозначены названия газет. Если у тебя нет зычного голоса — не вздумай браться за такую работу. Ведь надо перекричать других. То ли у газетчиков вырабатываются такие голоса, то ли бедняки с обычными глотками за это дело вообще не берутся? Уже никто не смотрит на «Страшный суд», все осаждают продавцов газет, потому что там сегодня напечатаны материалы о суде над Конрадом Кертнером и его сообщниками. Вперемежку с посетителями музея газету покупают и святые, сошедшие с полотна. Купил газету и святой Варфоломей, тот самый, который показывает содранную с него кожу, купил газету и сам Микеланджело, спустившийся с лесов, где он оставил кисти и краски. Этьену тоже небезразлично, чем кончился суд над ним, каков приговор. Но вот выяснилось, что он разучился читать по–итальянски. Кого ни просил прочесть ему судебный отчет — всем недосуг. А газетчики продолжали орать, да так громко, что разбудили Этьена…
У изголовья стоял тюремщик, кричал: «Синьор!» — и тряс за плечо. Время выходить на прогулку.
Разве прежде Этьен знал, какая ни с чем не сравнимая ценность прогулка продолжительностью три четверти часа?
Однажды его вывели гулять вдвоем с мрачным, молчаливым узником, который не сказал о себе ничего, кроме того, что сидит уже двенадцать лет.
Этьен содрогнулся от мысли: «Как раз столько, сколько мне предстоит пробыть в заключении!» И он с ужасом посмотрел на спутника, видя в нем самого себя, каким он станет…
Седовласый, с всклокоченной бородой, землисто–серым лицом, с заострившимся носом, с опустошенными глазами. Семенящая, неуверенная походка узника, который отвык свободно ходить, а привык прогуливаться в каменном мешке. Ему с трудом удавалось унять дрожь рук, ног, головы.
Уже давно Этьен вернулся с прогулки, а перед его глазами неотступно стоял узник, просидевший двенадцать лет, трагическое видение собственного будущего. Старик средних лет быстрее забылся бы, если бы Этьен мог вытеснить его из памяти другим человеком. Но кого можно увидеть в окне, грубо зашитом жестью?
Где–то в том направлении, куда смотрит его слепая камера, сравнительно близко находится скрытая купой деревьев русская вилла Абамелик–Лазарева, женатого на дочери уральского заводчика Демидова. Мимоза давно расцвела, и желтый цвет возобладал в споре с зеленым. Но все, что воображал себе Этьен, нельзя было назвать даже воспоминанием о виденном, потому, что о вилле «Абамелик», о загородном дворце, о цветущей в том саду мимозе Этьен знал лишь понаслышке. Также понаслышке знал, что на улице Гаэты, No 5, находится советское посольство. Он никогда не заходил в то здание, впрочем, как ему никогда не пришлось бывать в советских посольствах в Париже, в Гааге, в Лондоне, в Праге, в Вене и в других столицах.
Никто из советских людей, и в том числе его надежный друг Гри–Гри, не придет к нему на свидание. Они лишены возможности прислать Этьену посылку на пасху, передать книги, не подлежащие запрету, скрасить письмом тюремное одиночество.
Первое, что Этьену довелось прочесть, оказавшись в одиночке, «Правила для отбывания заключения», установленные королевским декретом No 767 от 18 июня 1931 года. В табличке, висящей над парашей, выборочно перечислены обязанности заключенного. Этьену напоминали, как ему повелевают себя вести сам Виктор–Эммануил III, божьей милостью и по воле народа король Италии.
«Мы декретируем. …Мы распоряжаемся, чтобы декрет, скрепленный гербовыми печатями, вошел в официальный свод законов и декретов Итальянского государства и был разослан всем, кто их должен выполнять, и тем, кому следует дать распоряжения».
А вслед за королевской следовала подпись Муссолини, который, как известно, «всегда прав».
На этот раз Этьен отнесся к королю Виктору–Эммануилу без антипатии, потому что прошел слух о новой амнистии в связи с рождением сына у наследника престола Умберто — внука короля, принца Неаполитанского. Как своевременно принцесса разрешилась от бремени! Этьена едва успели засудить, — благодаря этим удачным родам ему скостят несколько лет тюремного заключения…
На столике возле койки лежала Библия. Этьен читал ее впервые и признался себе — с большим интересом. Вспомнилась книга, с которой он однажды, еще в юности, провел ночь в крестьянской избе. Дело было в России, в Поволжье, когда шли бои с Колчаком. Он должен был скоротать ночь, не смыкая глаз, не раздеваясь, не разлучаясь с маузером, и хорошо, что в избе нашлась книга, не позволившая заснуть, — то были «Похождения Ваньки Каина со всеми его сысками, розысками и сумасбродною свадьбою». А сколько лет длятся его собственные похождения с сысками и розысками?
Очень скоро, скорей, чем предполагал, потянуло к книгам. В сопровождении надзирателя книги из тюремной библиотеки разносил молодой арестант — одухотворенное лицо, деликатный, с мягкой улыбкой. Он так благоговейно брался за грязные, замусоленные переплеты!
Этьен уныло просмотрел названия, перетрогал книжные отрепья в корзине и сказал:
— Библия у меня есть. Другие книги духовного содержания меня мало интересуют. Вот если бы познакомили меня с каким–нибудь классиком итальянской литературы!
— На днях принесу, — пообещал книгоноша.
И в самом деле, через несколько дней он принес объемистую, малозахватанную, без вырванных страниц книгу Алессандро Мандзони «Обрученные».
Вот не думал Этьен, что книга скрасит столько дней его заключения! Он упивался богатством языка, вместе с автором погружался в глубины психологии, совершил увлекательное путешествие в прошлое Ломбардии. Как раздвинулся мир, ограниченный четырьмя стенами! Он с сожалением перевернул последнюю страницу, горячо поблагодарил книгоношу и поделился своим восхищением.
— Так ведь это наш Мандзони! — воскликнул счастливый книгоноша и спросил: что бы синьору еще хотелось прочесть?
Кертнер попросил узнать, нет ли в тюремной библиотеке повестей русского писателя Тургенева.
И самое удивительное — книгоноша достал книгу! Однако Этьен не получил от нее ожидаемого удовольствия, может быть, потому, что тосковал по русскому тексту и ему казалось, что перевод книги «Вешние воды» неудачен.
Читая повесть, он не раз и не два подметил, что Джемма внешне похожа на его секретаршу.
Нос у нее был несколько велик, но красивого, орлиного ладу, верхнюю губу чуть–чуть оттенял пушок; зато цвет лица — ровный и матовый, ни дать ни взять слоновая кость или молочный янтарь; волнистый лоск волос — и особенно глаза, темно–серые, с черной каемкой вокруг зениц, великолепные, торжествующие глаза — даже теперь, когда испуг и горе омрачали их блеск…
Этьен всегда страдал оттого, что у него не хватало времени. Он не транжирил время, расходовал его экономно, но день не вмещал всего обилия дел, хлопот и обязанностей, какие приносил с собой. Арест как бы остановил внезапно Этьена на быстром бегу. Вот так же, когда тормоза с натужным скрипом останавливают на полном ходу мчащийся автомобиль, тот вздрагивает, даже чуть заметно подпрыгивает.