Страница 55 из 101
Капрал, начальник конвоя, который сопровождал большую партию арестованных, оказался симпатичным, вежливым молодым человеком. Проехали всего несколько станций, а он уже разговорился с арестантом, сообщил, что фамилия его Чеккини, что конвой прислан из Рима.
Увы, в последние годы он чаще всего конвоирует политических, а служит при римской тюрьме «Реджина чели» — сопровождает туда арестованных, перевозит осужденных из Рима в другие тюрьмы.
Вчера следователь Де Лео предупредил Кертнера: допрос будет продолжен в Риме.
— Я всегда любил этот город с его достопримечательностями, — сказал Кертнер.
— Ну, вряд ли тюрьму «Реджина чели» можно назвать достопримечательностью Рима, — недобро усмехнулся Де Лео.
Капрал признался с внезапной откровенностью, что его сильно тяготит служба. Два брата работают на шахте в Сицилии, сестра белошвейка, отец всю жизнь рыбачит. Дома твердят, что он, капрал, выбился в люди, но сам он считает себя неудачником. Черт его дернул учиться в военной школе, получить в проклятой Абиссинии пулю в бедро, а затем поступить в карабинеры! Это правда, что тюремщиками и полицейскими чаще всего служат уроженцы Сицилии, Сардинии или Калабрии.
Но не потому, что люди там хуже, а им просто некуда больше деться, у них нет другого спасения от безработицы, они поневоле менее разборчивы.
Когда рыжий карабинер вышел из купе, капрал рассказал и про него. Родом он из Рима, столяр, остался без работы. А как прокормить себя, мать и сестренку? Капрал перешел на доверительный шепот и сообщил, что товарищ тоже тяготится своими обязанностями. Но что делать, оба они приняли военную присягу.
— Форма вам очень идет, — сказал Кертнер простодушно и искренне. — На платформе все женщины оборачивались.
Высокий, статный Чеккини и в самом деле очень хорош в форме карабинера — пилотка надета чуть набок, на одну бровь; белый лакированный ремень продернут под левым погоном; красные лампасы на брюках кажутся очень яркими, может быть, потому, что вшиты в черное сукно. И хотя шпоры, вделанные в каблуки, не всамделишные, фальшивые, у Чеккини такой вид, словно он еще сегодня гарцевал на лихом коне, а спешился только перед отходом поезда.
Позже карабинеры собрались поужинать и пригласили в компанию австрийца. Тому сильно досаждали наручники, и Чеккини разрешил их снять на время ужина. Австриец готов поужинать, но с условием: завтра он угостит обедом.
Назавтра Кертнер попросил симпатичного капрала, — согласно правилам, у него хранились деньги арестанта, — чтобы рыжий карабинер купил на ближайшей станции три обеда, стандартные, но дорогие обеды по десять лир. Карабинерам такие обеды не по карману. В каждом пакете булочки с ветчиной, четверть цыпленка с картофелем, пасташютта в пергаментном кульке, бутылочка фраскатти, мягкий сырок «бельпаэзе», несколько груш. К каждому пакету приложена жестяная ложечка и вилка. Помимо трех обедов Кертнер поручил рыжему карабинеру купить апельсины в плетеной корзиночке и три пачки сигарет.
— Только не вздумайте покупать какие–нибудь дешевые, вроде «Национале»! Купите лучшие венгерские…
Позже, когда все закурили, на запах хороших сигарет в купе зашел кондуктор, его тоже угостили.
У карабинеров нашлось вино, прислали Чеккини из дому. Он оказался парнем простецким, откровенным, назвал себя неудачником и в личной жизни. Кто захочет назваться его невестой? По итальянским законам служащим полиции не разрешено жениться раньше тридцати лет.
Чеккини подтрунивал над собой, над своим начальником и рассказал анекдот. Один карабинер решил лбом вбить гвоздь в дощатую перегородку, но гвоздь никак не поддавался. В чем дело? Оказалось, в соседней комнате, прислонясь к стене затылком, стоял полковник карабинеров. Вот гвоздь и согнулся.
Рыжий карабинер вышел в коридор, а капрал ушел в соседний вагон, где также везли арестованных. И Этьен остался в купе наедине со своими тревогами и заботами.
Он пытался заснуть, притулившись к стенке у окна. Бесконечной шеренгой убегали назад телеграфные столбы.
Генуя осталась позади. Поначалу Этьен думал, что суд устроят там, но его везут в Рим, это пахнет Особым трибуналом и тюрьмой «Реджина чели», ее название можно, пожалуй, перевести как «Царица небесная»…
«Где ошибка? Какой из советов Старика мною забыт? Каким наказом я пренебрег?»
Он перебирал в своей встревоженной памяти десятки советов Старика, какие получал на протяжении всей конспиративной жизни.
Подследственный снова и снова становился дотошным, проницательным следователем по своему делу. В поисках оплошностей, промахов, упущений он снова сопоставлял две свои жизни — коммерсанта и разведчика.
В последние дни, уже понимая, что может вот–вот попасть в западню, он сознательно несколько раз изменял своим всегдашним правилам и нарушал законы конспирации — поехал на свидание с Анкой, наведался домой к Ингрид. Но он твердо знал: не эти вынужденные нарушения установленного порядка явились причиной провала. И если бы он до последнего дня не продолжал свою деятельность, не принял бы всех мер к тому, чтобы Центр получил все материалы, он счел бы себя трусом, бездельником и дезертиром…
Все последние дни он очень нуждался в советах Старика, но тот далеко–далеко, в Испании…
«В том–то и особенность нашей профессии — мы чаще, чем кто–нибудь, остаемся в полном одиночестве, такая у нас судьба… Не с кем посоветоваться, все нужно решать самому. Притом решать молниеносно, иногда в те доли секунды, какие предоставляет тебе противник. А следователь не должен заметить, что я пришел к решению не сразу, успел перебрать в уме несколько вариантов решения и выбрал один из них».
Опытный разведчик привык самостоятельно принимать решения, в отличие от иных работников аппарата, которые слишком привыкли чувствовать себя подчиненными…
Хорошо, что у Италии натянутые отношения с Австрией.
Может, это затруднит проверку всех его паспортных данных контрразведкой? Потому что ответ, который может поступить из общины Галабрунн или из Линца на запрос ОВРА, ничего хорошего ему не сулит. Паспорт в полном порядке, у него «железный сапог», как принято говорить у разведчиков, но ходить в этих сапогах по Линцу нельзя…
Вагонное окно наполовину открыто. Над головой, на верхней сетке, лежит маленький саквояж Этьена.
Наручники сняты. Рыжий карабинер дремлет.
Этьен инстинктивно скользнул взглядом по кобуре с пистолетом и подсумку, висящим на белом лакированном ремне.
«Ну, предположим, сбегу на ближайшей станции. А куда денусь? Где скроюсь от черных рубашек? Беспаспортный бродяга, без крыши, сразу поймают…»
В купе вошел капрал, увидел, что рыжий карабинер спит, а арестант сидит напротив не смыкая глаз.
Капрал, тормоша рыжего, спросил без тени испуга:
— Добрый христианин, как тебе спится?
— Пусть немного поспит, — сказал австриец вполголоса. — Я не доставлю вам служебных неприятностей.
48
Тюремщик положил руку на опущенное плечо.
— Зачем вы нам мешаете? — взорвался Паскуале. — Разве срок свидания уже кончился?
— Не кончился. Но синьорина ушла…
Тюремщик предложил Паскуале пройти в камеру, а тот по–прежнему стоял и держался за решетку — пальцы даже побелели — и с кривой усмешкой, не очень осмысленно повторял:
— Ушла, синьорина ушла…
Тюремщик подал кружку с водой. Наконец–то Паскуале оторвал руки от решетки.
Зубы застучали о кружку, он выпил всю воду, но во рту так же сухо.
Он заплакал, гулко, на всю комнату, рассмеялся, а когда выходил из комнаты свиданий, сильно ударился плечом о косяк двери–решетки…
Паскуале написал Джаннине письмо, но ответа не было.
Он решил, что письмо затерялось в тюремной канцелярии, поскандалил с надзирателем и потребовал, чтобы к нему в камеру явился начальник охраны капо гвардиа.
Тот заверил, что тюремная администрация в данном случае ни при чем. Подследственному Эспозито в виде исключения разрешена переписка до окончания следствия.