Страница 47 из 101
Джаннина долго бушевала и ругательски ругала Вертлявого, ругала темпераментно, натурально, но не слишком искренне. Ее не так огорчала пропажа белья, тем более что за 450 лир можно купить не полдюжины, а дюжину батистовых сорочек. Но после всего, что произошло в конторе, дома и в тайной полиции, — чем еще она могла, совсем беззащитная, защитить себя, кроме как бабьей сварливостью?
Она увлеченно, совсем по–девчоночьи, пересказывала сейчас, как отругала Вертлявого, но при этом была недостаточно внимательна к отчиму.
Как только зашла речь о рубашках, Паскуале подавленно замолчал, угнетенный смутной тревогой, подступившей к самому сердцу.
— Ты меня простила?
— За что, отец?
— Из–за меня, из–за меня ты пострадала.
— Я каждый день молюсь богу и прошу его, чтобы это недоразумение с тобой и моим шефом поскорее выяснилось.
— Ты лишилась работы?
— Пока синьор Паганьоло меня не уволил. Конечно, конторскую работу в Милане найти нелегко. Найти работу труднее, чем ее потерять. Лишь бы не потерять свое доброе имя!
— Поверь, я это сделал только ради тебя. Когда я узнал, что тебя схватили черные рубашки, что тебя жестоко пытают…
Джаннина от удивления даже отступила на шаг, затем снова прильнула к решетке и крикнула так, что соседи встрепенулись, а тюремщик вскочил со скамейки:
— Кто тебе сказал?
— Разве неправда?
— Подлая ложь.
— А твое окровавленное белье?
— Зачем они тебя обманывали? — ответила она в тревожном недоумении вопросом на вопрос.
Паскуале, потрясенный новостью, онемел. Новость была бы радостной, если бы он уже не понял, что стал жертвой провокации.
— Что им нужно было от тебя, отец? — все громче кричала Джаннина. Чего они домогались? Надеюсь, ты не поддался? Не запятнал своей чести? Я могу гордится тобой, как прежде?
Он двумя руками судорожно ухватился за прутья решетки так высоко, как только мог дотянуться, и поник головой.
— Ты ничего не сказал лишнего?
С большим трудом поднял он голову, уткнулся лицом в вытянутые руки.
В эту страшную минуту он хотел, чтобы решетки между ним и Джанниной были гуще, чтобы можно было спрятать лицо. А еще лучше, если бы его и дочь разделяли сейчас не две решетки, а три, пять, десять…
Но все равно ему некуда было спрятаться, укрыться от вопроса:
— Значит, это ты?
Он и сейчас не мог собраться с силами, поднять веки и посмотреть на дочь. Только поэтому он не увидел, как сильно она изменилась в лице — ни кровинки. Он ждал от нее слез, которые облегчили бы его совесть, но не дождался этих слез.
Она повернулась и пошла к двери, низко опустив голову.
— Джаннина, девочка моя! — закричал он вслед, но она не обернулась на крик, от которого вздрогнул тюремщик.
А больше никого крик не всполошил.
Мрачная комната, перегороженная двумя решетками, — эти решетки не раз были смочены слезами и слышали всякое, в том числе и крики вдогонку в самые трагические, последние мгновения, когда кончается свидание и начинается разлука — иногда короткая, иногда многолетняя, а иногда вечная…
Джаннина отвратила от Паскуале свой взгляд, свой слух и свое сердце.
40
Кто в августе занимался оформлением паспортов? Некто узнал в дирекции райзебюро «Вагон ли», что этот конторщик работает теперь в филиале бюро на вокзале Хайлигенштадт, найти его было нетрудно.
Конторщик взял в руки паспорт Скарбека, сличил фотографию с владельцем, внимательно вгляделся в визу и заявил:
— Никогда не держал этого паспорта в руках. Иначе на нем стоял бы мой особый, малозаметный и никому не известный знак. — Конторщик резко повернулся к Скарбеку: — Как выглядел человек, которому вы сдавали паспорт?
Скарбек неуверенно описал внешность этого человека; он сумел вспомнить лишь самые общие его черты.
— Значит, вы попросту забыли, как выглядел тот человек, — сказал Некто с явным неудовольствием.
— Я же вам сказал, — настаивал Скарбек. — Не брюнет, но и не блондин, глаза не голубые, но и не черные, круглолицый, средних лет, среднего роста, с брошкой на галстуке. А у господина, с которым, я только что имел честь познакомиться, седые виски. — Скарбек повернулся к конторщику и спросил озабоченно: — Может, у вас недавно умер кто–нибудь из близких? Или случилось другое горе?
— У меня–то, слава богу, все здоровы, — сказал конторщик враждебно.
Разговор происходил не в помещении райзебюро — там много публики, толчея, — а перед входом в бюро на вокзале. Некто вызвал туда конторщика. Скарбек с подчеркнутым смущением, извинившись несколько раз, попросил герра конторщика снять на минутку шляпу — он хочет еще раз себя проверить.
Конторщик даже покраснел от возмущения, но с ироническим послушанием снял шляпу и уже не надевал ее. Скарбек отошел вбок, чтобы поглядеть на конторщика еще и в профиль, а затем уверенно подтвердил:
— Нет, это не тот господин, с которым я имел дело в августе.
Не в интересах Скарбека было бросить тень подозрения на конторщика, который мог только навредить, если бы ему пришлось доказывать свое алиби.
Конторщик отвел герра Некто в сторону. Они вдвоем прогуливались, беседуя и поглядывая все время в сторону Скарбека. По злобному лицу конторщика было ясно — он полон подозрений и делится ими с сыскным агентом.
— Может, у вас в прошлом году был какой–то помощник? — спросил Скарбек, когда гуляющие наконец приблизились.
Некто торопливо поддержал Скарбека. Как же он сам не догадался задать такой простой вопрос?
— Да, у меня был помощник, — подтвердил конторщик.
— Служит в райзебюро?
— Нет, он уехал в Испанию. Воюет там с большевиками. Преданный партайгеноссе…
— Гм, тот, кто крупно играл в тотализатор? — вспомнил Некто.
— Не берусь упрекать человека, если ему на ипподроме так везло.
Скарбек сделал вид, что не придает разговору о помощнике большого значения, что слушает вполуха, нарочно перевел разговор на другую тему, но он уже понимал, что ему повезло, ему невероятно, феноменально, почти сверхъестественно повезло, потому что существует на белом свете и отсутствует в Вене какой–то помощник конторщика, а на него можно все свалить.
Да, иногда Его Величество Случай вмешивается в развитие событий и предопределяет успех или провал дела. Но чтобы одна несчастливая случайность так совпала с другой счастливой — такого Скарбек не помнил. Надо же, чтобы этот писарь Гофман, или кем он там числится в германском консульстве, приехал в Вену, и надо же, чтобы помощник конторщика уехал из Вены!
Скарбек отлично знал — не просят визу в консульстве и не сдают туда свой паспорт, если в паспорте уже имеется самодельная виза. Поляки в таких случаях говорят: «Сам себе саван подал». Чтобы не играть с огнем, нужно было добыть совсем другой паспорт. Как бы искусно ни была подделана виза, есть у паспортистов свои, неизвестные даже пограничникам, секретные знаки на паспортах, которые нельзя вызнать.
Но в этот раз Скарбек, при всей его сверхосторожности, никак не мог ждать, пока товарищи пришлют ему из Германии новый «сапог». Скарбек, еще до выезда из Турина, узнал, что Гофман в германском консульстве в Вене больше не работает. Поездку же нельзя было откладывать ни на один день. Могли погибнуть все плоды деятельности Этьена, полученные с таким трудом… Надо было как можно скорее выехать в Германию и как можно быстрее вернуться. Нельзя надолго оставлять Помпео одного в фотоателье, он и не берется за художественные фотопортреты. А то все красотки Турина забудут дорогу в «Моменто».
— Если бы одна только подпись Гофмана, — продолжал возмущаться Некто. — Печать тоже поддельная. Германский консул обязательно подымет скандал. Полицей–президиум задерживает вас в Вене до выяснения.
— Отель здесь хороший. И дороговизна меня не смущает. Но прошу учесть, что я стеснен временем. Провести рождество в дороге… Подпись не та, печать не та. — Скарбек обратился к конторщику: — Но в книгах вашего райзебюро должно быть зарегистрировано мое поручение.